Диму вывернуло наизнанку. – А, проснулся, пацан. – Вампир вытащил из трупа свою перепачканную физиономию. – Что вы делаете? – простонал мальчик, содрогаясь. – Ем, – спокойно ответил старик. – Видишь ли, я старый и дряхлый, раскапывать могилы мне сложно. Приходится жрать кошек да псов. Давно у меня такого пира не было. Он похлопал себя по заметно округлившемуся брюху. Диму снова вырвало. – Ты, я гляжу, немного расстроен, – ухмыльнулся Владдух. – Думал, все будет иначе? Я, конечно, не знаю, как Дети Ночи – никогда не встречал, но мы, гулы, слегка отличаемся от всяких там Дракул. Вынужден разочаровать: мысли читать мы не умеем, в мышей не превращаемся. С гипнозом не знакомы. Ты посмотри на меня, у меня сроду никаких сверхспособностей не было! Одни беды – из-за солнца, из-за того, что в бегах все время. А мы, считай, безвредные совсем! Ей-богу, клянусь, я за свою жизнь ни одного человека не убил. Кровь-то гулы не пьют, сказки это. Дима в ужасе таращился на старика. Он начинал понимать. * * * – Падаль, – сказал Владдух. – Тухлятина. Мертвечина. Чем гнилее, тем слаще, сечешь? Могилку отрыть, зверушку дохлую подобрать. А кровь живых – ни-ни, мы с нее блюем. С живыми вообще дел лучше не иметь. Дима медленно поднялся на ноги. Повернулся. Он должен уйти. Прочь от этой мерзости. Прочь от безумного старого упыря. – Но куда же ты? – удивился Владдух, ловко выпрыгивая из ямы. – Ты свою часть договора исполнил, теперь моя очередь. – Я передумал, – срывающимся голосом произнес мальчик, хватаясь за ограду, – Мне надо домой. – А вот и нет. Я тут размышлял… ты прав, пацан. Мы с тобой команда. Ты будешь копать, я кушать, ты доедать. Из города в город, от кладбища к кладбищу. Надолго нигде не задержишься. Вдвоем оно сподручнее. Веселее. Дима рванулся, прыгнул через ограду, приземлился на тропинку, ведущую к воротам, к свободе. Владдух прыгнул сверху, накрыл его собой. И укусил. * * * Могилу несчастной Валерии Лавровой они засыпали наспех: небо уже серело, предвещая обжигающий рассвет. Дима чувствовал себя разбитым, опустошенным и… голодным. Ему было о чем подумать, например о своем будущем, но все его мысли рано или поздно соскальзывали к одной вещи, лежащей в мешке Владдуха. Это была серая и скользкая, похожая на медузу, фигня со сморщенным соском. Еда. Когда пришло время, Дима молча поплелся за стариком, разглядывая по дороге свои следы. Они шли вперед. Отпечатки ног вели назад, к кладбищу. Эта штука их всегда выдавала. «Хотя бы в одном Стокер оказался прав, – сонно подумал Дима, – мы действительно бессмертны». – Забавная история, поучительная. Правда, мальчик?.. – Правда, правда, правда… – Как говорится, не все вампиры одинаково полезны… – Не все вампиры одинаково вампиры… – И не все мечты сбываются… – Не так, как хотелось… – Хотелось, хотелось… – Никто не забирает мальчика… – Мама и папа забыли о нем… – И мальчик расстроен… – Расстроен, расстроен… – Мальчику грустно… – Но мы знаем так много грустных историй… – Много-много, очень много… – Про то, что все меняется… – Послушай, послушай, послушай… Весна До того как мы стали им, Женя Федотов думал, что звезды сияют. Даже не думал. Просто привык так считать, потому что никогда не всматривался в ночной небосвод особо внимательно, не изучал. В фильмах и сериалах то и дело болтали про сияние звезд, в книжках всяких писаки с поэтами о том же строчили – чего тут думать, сияют и все. Точно так же, не задумываясь, Женя однажды взял и написал о сияющих, как звезды, глазах, Вике из параллельного. В личке «ВКонтакте» написал, где ж еще, со смайликами и смешным стикером из бесплатного набора. Ему и правда казалось, что он любит Вику и что звезды сияют. Настоящую любовь Женя познал, когда вдохнул нас. В него вошел космос. С падающей звездой мы просыпались в облака и уже оттуда пролились мягким росистым дождем на землю. На зеленое покрывало сосен, на шапки берез и вуали ив, в траву и цветы, растущие у погоста на западной окраине. Сначала мы стали пыльцой на ромашках, а затем, когда Женя, проходя мимо, сорвал их для своей Вики и зачем-то понюхал собранный букет, мы вошли в него и стали им. Для всех остальных – родителей, друзей и той же Вики из параллельного – Женя в тот момент умер. Мы убили его, потому что… Ну, мы всегда убиваем тех, кого любим. Другим пока не понять, но Женя уже понимает, что смерть не страшна, что это лишь переход из одной формы в другую. Прекрасное перерождение, начало новой жизни, в которой будет все: истинное сияние, тысячи лет накопленной в космической пустоте любви и поиска новых сосудов, куда эту любовь можно излить. Убивать – все равно что опылять цветы или заниматься сексом (чего Жене, увы, уже не ощутить в полной мере, поэтому мы пользуемся лишь его фантазиями на сей счет). Убийство – как признание. Как холодный звездный свет, пронзающий пространство и время (и Женя ощущает все это прямо сейчас, пока мы наполняем его едва тлеющий разум собой). Теперь, когда мы стали Женей Федотовым, ему не нужно таращиться ночами на небо, чтобы видеть. Не нужно даже открывать зашитые хирургической нитью веки – звездный свет пронизывает кожу подобно тонкой игле. С той же легкостью, с какой проникает сквозь крышку гроба и атлас обивки, через серые тучи и атмосферные слои. Мы смотрим на звезды вместе с Женей. Звезды похожи на нас – такие же микроскопические, такие же бесконечно огромные. Мы – дети звезд. Мы – цветы на могилах. Мы – звезды, мы – Женя. Мы – слезы. Мы – дождь. Нас так много! Мы-Женя видим под звездами прямоугольник неба в обрамлении глинистой почвы – на фоне этой картины мелькают скорбные лица, края траурных черных зонтов. Парочка припухших – и отнюдь не от слез – физиономий: могильщики травят скользкие веревки. У одного из них, небритого мужика с больной печенью (нам с Женей не нужны ноздри, чтобы слышать запах его болезни), синяк под глазом. У другого рак легких на ранней стадии, о чем он еще не догадывается. Но, когда мы придем к нему – а мы придем, – он излечится. И его приятель забудет о тошноте и болях в боку – мы похороним всю боль этого мира в безбрежном океане нашей любви, как хоронили в тысячах миров и сотнях галактик прежде. Ну а пока эти двое деловито хоронят нас. Женю Федотова хоронят, не ведая о том, что он сейчас живее, чем когда-либо. Не замечая, как мы с Женей наблюдаем за происходящим, скорчившись внутри гроба на дне могилы. Не зная, о чем мы-Женя думаем, не видя нашей довольной усмешки. Звезды не сияют. Там, наверху, потускнело и лицо Федотова-старшего. Мы слышим его чувства – они такие сильные, что в нас просыпается голод и на губах у Жени, на его сшитых хирургической нитью губах, выступает слюна. Отец Жени думает, что больше не хочет дышать. Что больше никогда не обнимет сына, не похлопает ободряюще по плечу, проходя рядом. Не возьмет с собой на тихий пруд рядом с речкой в деревне Пряхино. Думает, что ему уже не гулять на свадьбе Жени. А ведь парень только-только вроде бы начал встречаться с той милой девочкой, Викой из «А»… Вон она, кстати, хлюпает носом в платок, и ее примитивные мыслечувства мы тоже слышим. Вика плачет потому, что так полагается, а вообще ей холодно, скучно и немного обидно – не дождалась ни первого свидания, ни первого поцелуя. Ничего, неслышно шепчем мы-Женя, дозревая в своей могиле. Ничего, Вика, все еще будет… А Федотову-старшему горько по-настоящему, Федотов-старший в руинах. Он бы хотел забыться в вине, уснуть с непотушенной сигаретой в руке и сгореть в пожаре, утонуть в пруду рядом с речкой в Пряхино, прыгнуть к нам сюда, вниз, с криком: «Вставай! Поднимайся! Хватит корчить из себя мертвеца!..» Он почти угадал, мужчина-руина. Нам с Женей хочется хихикнуть.