Дверь распахнулась. На пороге стояла женщина. У нее была слишком светлая для окраинки кожа, густая копна темных кудрявых волос и глаза, зеленые, как молодая поросль. На вид она казалась ровесницей Анны, может, чуть старше. Она стояла, пристроив на изгибе бедра корзину с бельем, но при виде Иммануэль ее руки обмякли, и корзина с глухим стуком упала на крыльцо. – Вера, – позвала она с сильным акцентом. – У нас гостья. За спиной женщины появилась вторая фигура. Эта женщина была выше, шире в плечах и одета в темные мужские бриджи. Ее посеребренные сединой дреды были собраны на затылке. На ее шее, под расстегнутыми пуговицами рабочей блузы, Иммануэль разглядела кожаный шнурок, с которого свисали два священных кинжала, вырезанных из березы. А между темных и густых бровей красовалась метка матери. Не успела Иммануэль сказать и двух слов, как женщины завели ее в дом, и усадили перед потрескивающим очагом. Женщина, открывшая дверь, которую звали Сейдж, укутала ее в толстое одеяло и налила чашку чая со сливками и несколькими ложками меда. Вера ушла, чтобы позаботиться о лошади, и, вернувшись через несколько минут, села в большое кресло напротив Иммануэль. Она была внушительной женщиной – ростом почти с Лилит, темнокожая и необыкновенно эффектная, ни на кого не похожая. Она даже навевала Иммануэль ассоциации с изображениями Темной Матери, с ее эбеновой кожей и тонкими чертами лица. Она была так красива, что он нее было трудно оторвать взгляд. Чтобы не глазеть, Иммануэль решила осмотреть комнату. Внутри коттедж был больше, чем казался снаружи. Гостиная была обставлена со вкусом, полы застелены медвежьими шкурами, столы завалены мелкими безделушками, вроде кружевных салфеток, свечей и книг со стихами. В воздухе пахло дрожжами и пряностями, и на столе еще стоял недоеденный ужин. В кресле у камина сладко спали два котенка, серый и черный. Не зная, что сказать или сделать, Иммануэль молча пила чай с медом. Вера наблюдала за ней бесстрастно, почти угрюмо, игнорируя тщетные попытки Сейдж завязать разговор. И только когда Иммануэль допила чай, Вера наконец заговорила. – Как ты меня нашла? – Я ходила в Окраины, – сказала Иммануэль, отставив чашку на изящный столик сбоку от кресла. – Там я встретила священника, который знал вас. Он сказал, что я могу найти вас здесь. – И ты проделала весь этот путь одна? – спросила Сейдж, присаживаясь на низкий табурет у очага. Иммануэль стало неловко, когда она осознала, что, видимо, заняла ее обычное место, и начала было вставать, но женщина остановила ее жестом. – Не весь. Со мной был друг, который сопровождал меня до границы Вефиля. Он помог мне выехать из города, но… – Образ Эзры, стоящего посреди дороги с поднятым ружьем, окруженного стражниками пророка, всплыл у нее перед глазами. Она зажмурилась и потрясла головой, прогоняя воспоминание. – Сам остался за воротами. – А как же твоя семья? – осторожно спросила Сейдж. – Осталась в Вефиле. Следующей заговорила Вера. – Они знают, что ты здесь? – Нет. Вера наклонилась вперед – расставив ноги на ширине плеч, упершись предплечьями в коленные чашечки, так, как обычно сидят мужчины. – А знают ли они, почему ты ушла? Иммануэль замотала головой и поспешила объясниться. – Я не говорила им, куда направляюсь, и не говорила о том, что вы здесь. Я бы никогда не выдала вашу тайну. Вера присмотрелась к ней в тусклом свете свечи, словно пытаясь определить, говорит ли она правду. – За тобой следили? Иммануэль хотела отрицательно покачать головой, но передумала. В Вериных глазах мелькнуло недовольство. – Это очень простой вопрос: за тобой следили? Да или нет? – Да… но только сначала. Стража пророка прекратила погоню, как только я выехала за ворота. За всю дорогу мне не встретилось ни души, пока я не прибыла в Ишмель. На это Вера ничего не ответила. Она встала, достала трубку из шкатулки на каминной полке, набила ее табаком из красивой жестяной баночки и закурила. Она вперила в Иммануэль пристальный взгляд. Выдохнула облако дыма. – Зачем ты приехала? – Вера, – осадила ее Сейдж с упреком, просочившимся сквозь стиснутые зубы. – Может, стоит дать девочке отдохнуть, прежде чем начинать допрос с пристрастием? – Мы должны знать, зачем она здесь. – Посмотри на нее, Ви. Она твоя. Она приехала к тебе. Или ты стала такой черствой, что не узнаешь собственную кровь, когда она сидит прямо перед тобой? Глаза Веры за пеленой трубочного дыма сузились в щелочки. – Прошу вас, – сказала Иммануэль бессильно и устало. Одеяло, накинутое на плечи, казалось тяжелым, как набитый камнями мешок. – Мне больше не к кому податься. Просто выслушайте меня, и если после этого вы все равно не захотите меня знать, я уйду, честное слово. Вера долго смотрела на нее изучающим взглядом. Желваки ее скул ходили ходуном. – Уже поздно. Все, что ты хочешь сказать, придется отложить до утра. Сейдж, – она повернулась к своей компаньонке. – Подготовь для нее комнату. Глава 31 Быть женщиной – значит, быть принесенной в жертву. Из сочинений Темани, первой жены третьего пророка, Омара Устроившись в постели, под грудой толстых одеял и медвежьих шкур, Иммануэль лежала без сна, прислушиваясь к приглушенным голосам за стеной. Экспрессивный обмен репликами между Верой и ее компаньонкой звучал как начало спора, но из-за их шепота различить что-либо, помимо нескольких слов, не представлялось возможным. Слово «опасность» всплывало чаще других. И еще «долг». Иммануэль прикрыла глаза, стараясь не заплакать. Она не знала, на что именно рассчитывала по прибытии в Ишмель, но точно не на это. Возможно, с ее стороны было наивно ожидать более теплого приема. В конце концов, кровное родство не отменяло того факта, что они с Верой оставались друг для друга чужими людьми. И все-таки Иммануэль надеялась, что ее встретят не с такой откровенной холодностью. Обидное разочарование, вкупе с горечью от предательства Марты, были почти невыносимы. Одна бабушка – женщина, которая воспитывала ее как родную дочь, – отказалась от нее, и это само по себе причиняло боль. Но теперь, считаные дни спустя, ее отвергала и вторая бабушка, что казалось каким-то слишком жестоким наказанием. Стояла глубокая ночь, но спать ей не хотелось, возможно, из-за дезориентации, вызванной нескончаемой темнотой. Не наблюдая восходов и заходов солнца, она часто ловила себя на том, что то и дело проваливается в какое-то пограничное состояние между явью и сном. Чтобы скоротать время, Иммануэль стала шарить по спальне взглядом. Комнату явно содержали в порядке, она была со вкусом обставлена, и на стенах висели зеркала и маленькие картины. Свечи, занимающие всю поверхность комода, не горели, но потихоньку мерцала чугунная печка в углу, чуть озаряя комнату теплым прозрачным светом. Если судить по слою пыли на тумбочке, комнатой пользовались редко. Иммануэль это показалось странным, учитывая, что в доме спален было всего две. Наконец она впала в беспокойный сон, полный теми зыбкими сновидениями, что тают в первый же момент пробуждения. Иммануэль не знала, сколько она проспала, но проснувшись в кромешной темноте, почувствовала запах жареного бекона. Иммануэль села в постели и, встав с кровати, с удивлением обнаружила, что одета в теплую ночную сорочку, хотя она не помнила, как снимала с себя промокшее дорожное платье. В изголовье кровати висела вязаная шаль, и Иммануэль накинула ее на плечи, после чего вышла из спальни. В гостиной, освещая пространство, горели свечи, керосиновые лампы и кованая железная люстра, свисавшая с потолка на толстой цепи. В дальнем углу комнаты стояла чугунная печка, перед которой крутилась Сейдж, напевая себе под нос приятную песенку, звучавшую в разы веселее любого гимна, знакомого Иммануэль. Сейдж повернулась, чтобы поставить тарелку на стол, и, заметив ее, вздрогнула. – Ты такая же бесшумная, как Вера. Я никогда не слышу, когда она приближается. – Извините, – сказала Иммануэль, замерев между гостиной и кухней, не вполне понимая, куда ей идти и что делать. Сейдж с улыбкой отмахнулась от ее извинений. – Садись, поешь. Иммануэль послушно уселась перед огромной тарелкой с яичницей, толсто нарезанным беконом, жареной картошкой и кукурузными лепешками, жаренными на жиру. Она умирала с голоду, и это было заметно по тому, как она уплетала завтрак, но Сейдж осталась довольна ее аппетитом. – Ты так на нее похожа, – задумчиво проговорила Сейдж. – Я поняла, что ты родственница Веры, едва взглянув на тебя. – Вы тоже из Уордов? Сейдж покачала головой. – Что ты. Обычная бродячая крыса, каких большинство здесь, в Ишмеле. Не думаю, что я когда-нибудь осела бы на одном месте, если бы не встретила Веру. – И вы все это время были… – Иммануэль подыскала подходящее слово, – вместе? – Одиннадцать лет, – ответила Сейдж с явной гордостью в голосе. – Наверное, можно сказать, что мы идеально друг другу подходим. По правде говоря, Иммануэль не до конца понимала, что пытается сказать Сейдж, но ей показалось, что это должно быть как-то связано с тем, как Возлюбленные прижимались друг к другу в лесу. К тому же, это отвечало на вопрос о свободной спальне, скудной и нежилой, и главной спальне, с двумя прикроватными тумбочками вместо одной и матрасом, слишком большим для одного человека. – Я рада, что она нашла тебя. Сейдж покраснела, как будто растрогавшись. – Мне очень приятно это слышать. Иммануэль обмакнула кусочек кукурузной лепешки в яичный желток. – Где она сейчас?