С посохом в руке она шла через луга, пытаясь определиться с планом дальнейших действий. Оправдались ее самые мрачные предчувствия. Жертва, принесенная пруду, все-таки не сработала. Их настиг мор, и Иммануэль опасалась, что жизнь ее сестер висела на волоске, если эпидемия не отступит в ближайшее время. Но как она могла все остановить? Ее кровавого подношения оказалось недостаточно, чтобы снять проклятие, и искать помощи было не у кого. Церковь только разводила руками перед лицом столь великого зла. Сначала Иммануэль думала обратиться к Эзре, который и раньше приходил ей на выручку, но отказалась от этой мысли. Он ясно дал понять, что не хочет иметь никаких дел ни с бедствиями, ни с колдовством – и никаких дел с ней. В прошлый раз, когда она втянула его в свои тайны, он едва не поплатился жизнью. Казалось неправильным снова с ним так поступать. Но к кому ей обратиться, если не к Эзре? Ведь кто-то должен был что-то знать. Какой-то рецепт, или иной способ прекратить весь этот кошмар. Иммануэль должна была в это верить хотя бы из чистого упрямства, потому что если она потеряет веру, то она потеряет и последнюю надежду на то, что ее сестер удастся спасти. Из глубин ее сознания всплыло воспоминание: переписной лист, ведьмина метка рядом с ее именем и именами Уордов, живших до нее. Возможно ли, что ответы на все ее вопросы – о бедствиях и ведьмах, и о способе победить их – ждали ее в Окраинах, в семье, которой она никогда не знала? Если верить ведьминой метке, Уорды были сведущи в магии Темного Леса и ковена, поселившегося в его лабиринтах. Иммануэль не сомневалась, что если где-то в Вефиле и можно было найти хоть какую-то помощь, то только у них. Но как ей улизнуть в Окраины незамеченной, когда Онор и Глория так сильно больны? Она ничем не сможет оправдывать свое отсутствие дольше часа, а ей понадобится весь день, не меньше, чтобы найти родню в Окраинах. Иммануэль нахмурилась, глядя мимо стада пасущихся овец на светящиеся вдалеке окна мастерской Абрама. В ее голове зародилась мысль. Абрам. Ну конечно. Пусть Иммануэль не удалось склонить на свою сторону Марту… возможно, Абрам проявит большее сострадание. Он всегда был добрым человеком, более мягким, чем Марта, и менее набожным, чем Анна. Возможно, он увидит здравое зерно в ее намерении отыскать своих родственников-окраинцев. Ободренная этой мыслью, Иммануэль загнала последних овец в загон, где они проводили ночи, и направилась к мастерской Абрама. Это было скромное помещение с деревянными полами, покрытыми, как ковром, толстым слоем стружки. По обыкновению, все свободное место загромождали незавершенные поделки Абрама: пара приставных столиков из поленьев, табурет, кукольный домик, который, без сомнения, предназначался Онор в подарок на ее день рождения. Все до единой картины, украшавшие стены мастерской, принадлежали кисти ее матери. Были здесь и масштабные пейзажи на деревянных досках, и бледные акварельные цветы на листах пергамента, и натюрморты. Был даже автопортрет, на котором Мириам изобразила себя улыбающейся и с распущенными волосами. Иммануэль заглянула Абраму через плечо, чтобы посмотреть, над чем он работает, и у нее перехватило дыхание. Там, на его столе, стоял небольшой, вытесанный пока наполовину, гроб. Он мог быть впору только одному члену семьи Мур: Онор. – Она все еще… с нами, – проговорил Абрам, не отрываясь от работы. – Но я хочу быть готовым… если случится худшее. Иммануэль задрожала. – Она еще очнется. – Возможно. Но если нет… я должен быть готов… Всегда обещал себе… что если мне… придется снова хоронить свое дитя… я сделаю это как положено. В гробу… который сделал своими руками. С твоей матерью… у меня не было такого шанса. Не хочу… чтобы это повторилось снова. Иммануэль понимала, о чем он. Вефильскими обычаями предписывалось хоронить тела непорочных и сжигать нечестивых с верой в то, что пламя погребального костра очистит их души от греха и обеспечит им попадание в чистилище. Мириам за свои преступления умерла в бесчестье, и в итоге у нее никогда не было ни гроба, ни даже участка на кладбище, где покоились все ее предки. – Ты скучаешь по ней? – Ты себе даже не представляешь. Иммануэль села на табурет рядом с ним. – Ты жалеешь, что тогда, много лет назад, нарушил Предписания и спрятал ее здесь? Абрам мертвой хваткой вцепился в стамеску, но отрицательно покачал головой. – Даже несмотря на то, что это был грех? – Лучше взять грех… на собственные плечи… чем допустить, чтобы другим… причинили вред. Иногда человек… обязан действовать… в интересах… высшего блага. Иммануэль поняла, что настал ее момент, и не преминула этим воспользоваться. – За все то время мама хоть раз говорила о моем отце? Рука Абрама дрогнула, и он опустил инструмент. – Больше, чем… о ком-либо другом. Когда безумие… завладело ею, она… без конца звала его. Уверяла, будто по коридорам… бродит… его призрак. Еще говорила, что он… зовет ее домой. Я хотел бы верить… что в конце концов так и сталось. У Иммануэль так сильно сдавило горло, что она едва могла говорить. – Я хочу наведаться в Окраины, папа. Хочу узнать людей, которые знали его. Хочу познакомиться с его родней. Моей родней. В лице Абрама ничто не дрогнуло. Он вернулся к работе, начиная зашкуривать стенку гроба. – Почему сейчас? – Если я не сделаю этого сейчас, я могу упустить свой шанс. Лихорадка, сам понимаешь. – Когда ты хочешь… отправиться? – Завтра, если возможно. Мне бы лишь хотелось, чтобы Марта ничего не знала. Ни к чему лишний раз ее тревожить. – Так ты пришла просить моего благословения? – Да, а еще твоей помощи. Если бы ты смог как-то отвлечь Марту… – То есть, солгать… ради тебя. Ввести в заблуждение… заставить поверить… в заведомую ложь. Иммануэль поморщилась, но кивнула. – Как ты и сказал, иногда человек обязан действовать в интересах высшего блага, даже если для этого ему приходится согрешить. А разве это не благо для меня – успеть познакомиться со своими родственниками, пока у меня еще есть такая возможность? Абрам наградил ее редкой улыбкой. Ей даже показалось, что в этот момент он почти гордился ей. – Жаль, что ты не родилась… мальчишкой. Из тебя бы вышел… прекрасный апостол… с твоим-то талантом… морочить людям голову. – Так ты мне поможешь? – прошептала Иммануэль, не веря своей удаче. – Прикроешь меня, пока я буду в Окраинах? Абрам прервался, чтобы выдуть опилки из гроба. – Ради тебя… чего я только не сделаю? Глава 21 Ибо огонь очищения есть огонь праведный, и Отцу радостен вид его пламени. Священное Писание Иммануэль отправилась в путь на рассвете. Дорога до Окраин пронеслась чередой разрозненных картинок, как будто перспектива встречи с семьей настолько ошеломила ее, что она не понимала, что видит перед собой. Вот промелькнуло лицо человека в маске, похожей на воронью голову, вилами ворошившего костер; закутанное в саван тело в кузове повозки, подлетающее вверх на каждом ухабе. Синий дым, такой плотный, что слезились глаза, волнами поднимался над верхушками деревьев, и воздух оглашался криками заболевших. Она видела женщин, бродивших по округе в одном исподнем. Мужчин, волочивших по дорогам босые стопы – кого-то из них била дрожь, а кто-то выл и расцарапывал кожу до крови. Проходя мимо соседской фермы, Иммануэль заметила девушку, которая бежала по увядшему кукурузному полю, протягивая руки к Темному Лесу. Из одежды на ней не было ничего, кроме длинной, окровавленной ночной сорочки, в подоле которой она на бегу заплеталась ногами. Какой-то мужчина бросился ее догонять – возможно, отец или муж, с такого расстояния было не разобрать. Он схватил ее за талию, когда до края леса ей оставалось всего несколько футов, и поволок прочь, брыкающуюся и кричащую. Иммануэль отвернулась. Что-то в этой сцене, не предназначенной для посторонних глаз, показалось ей особенно унизительным. Ошеломленная, она зашагала дальше по главной дороге, быстро преодолевая расстояние, пока из пелены погребального дыма перед ней не выступили Окраины. Ее сердце сильнее забилось в груди, хотя сама она остановилась посреди дороги как вкопанная. После стольких лет томления она наконец-то встретится со своей родней. Иммануэль пошла вперед, отмечая про себя странную тишину, царившую здесь. Дети не бегали по улицам, зараженные в лихорадочном припадке не удирали в лес. Дороги пустовали, если не считать редкого проезжего фермера или торговца на запряженной мулом телеге. Ставни на окнах домов были закрыты. Собаки сидели на привязи у фонарных столбов и заборов и иногда лаяли Иммануэль вслед, когда она проходила мимо. Время от времени издалека доносились крики ворон, но в остальном здесь было совершенно тихо. По какой-то причине, будь то малочисленность населения или акт милосердия со стороны ведьм, истинные ужасы мора обошли Окраины стороной. После долгих блужданий по извилистым улочкам Иммануэль вышла к центру деревни, где стояла часовня. Это было необычное сооружение. В отличие от собора пророка, возведенного из сланцевых плит, окраинную церковь венчала нехитрая крыша, плетенная из лозы и прутьев. Окна украшали витражи с ликами странных, темнокожих святых, чьих имен Иммануэль не знала. Каждый из этих странных святых нес перед собой какой-нибудь талисман: зажженную свечу, срезанную ветку, вплетенную в пальцы красную ленту, узловатую косточку. За свои шестнадцать лет Иммануэль ни разу не видела, чтобы идолы и святые были на нее похожи. Ни одна из статуй и картин в соборе пророка не имела с ней ни малейшего сходства. Но когда она смотрела на этих святых, увековеченных в витражной мозаике, ее охватывало до боли знакомое чувство, словно что-то утраченное, и давно стершееся из памяти, наконец-то вернулось к ней. Входная дверь, вытесанная из толстого массива дуба, выглядела так, словно место ей было не в церкви, а в склепе. Несмотря на то, что дверь оказалась слегка приоткрыта, Иммануэль пришлось упереться в нее плечом и навалиться всем телом, чтобы отворить до конца. Внутри царил полумрак и висел такой густой дым от благовоний, что у Иммануэль защипало глаза, и выступили слезы. Вместо молельных скамей тут стояли обычные узкие лавочки, занимавшие половину ширины помещения и расположенные рядами по обе стороны прохода. А наверху по всему периметру церкви тянулся балкон, откуда за Иммануэль наблюдали несколько женщин. В конце прохода возвышалось некое подобие алтаря. Но в отличие от соборного, у этого имелись приподнятые бортики по краям, превращавшие алтарь в своеобразную неглубокую купель, в которой горел огонь. Над подношением в облаке дыма стоял мужчина с обритой головой. Приблизившись, Иммануэль заметила, что при себе он носил священный кинжал, только старый и ржавый. Его глаза цвета бледнейшего янтаря резко контрастировали с темной, иссиня-черной кожей. Навскидку, Иммануэль сказала бы, что мужчина был примерно одних лет с Абрамом, возможно, чуть-чуть моложе. Он был облачен в рясу, сшитую, похоже, из простой мешковины и подпоясанную кожаным шнуром, достаточно длинным, чтобы кисти касались пола. Подойдя к нему, Иммануэль словно кожей ощутила значимость момента, совсем как тогда, в лесу, когда Лилит впервые вышла из-за деревьев. – Меня зовут Иммануэль Мур… – Не стоит, – оборвал он ее и снова склонился над огнем. Рядом, на небольшом каменном постаменте, лежало несколько цыплячьих тушек, связанных вместе за шеи. Священник поднял их за веревку и опустил в огонь, пробормотав что-то себе под нос – вероятно, молитву, но все произошло так быстро, что Иммануэль не успела ничего разобрать. Запах горелых перьев и жареного мяса смешался с приторным запахом благовоний. – Мне известно, кто вы. – Откуда? Священник усмехнулся, будто она рассказала ему крайне остроумный анекдот. – Тут мало кому о вас не известно. Расскажите, что привело вас нынче в Окраины? – Я хочу встретить свою семью. – Почему вы разыскиваете их именно сейчас? – Потому что сейчас я готова. Священник вздернул бровь. Окинул ее оценивающим взглядом сквозь клубящийся дым.