– Конечно. Все, что захочешь. – Это касается твоего отца. Эзра замер. В считаные секунды целый спектр эмоций промелькнул на его лице, но она не могла понять его истинных чувств. – Он тебя тронул? Иммануэль покачала головой. – Не меня. Подругу. Она была совсем юной, когда это случилось, и я боюсь, что она не единственная, кто стал жертвой… позывов пророка. Эзра так резко вскочил на ноги, что ножки кресла со скрежетом царапнули пол. Он встал вполоборота к двери в комнату. – Не надо, – остановила его Иммануэль, выставив вперед руку. – Он скоро умрет. Говорят, что не протянет и года. И он больше никогда не возьмет новую невесту. Он сейчас слишком слаб, чтобы поднять на кого-то руку. – Тогда что ты мне предлагаешь? – спросил Эзра с напором, и тогда она поняла, в какой он был ярости. – Бездействовать? – До поры до времени, да. Но обещай мне, что, когда придет твой черед носить кинжал пророка, ты будешь защищать тех, кто не способен защитить себя сам – от бед, от мужей, от всех и вся, кто может причинить им вред. Обещай мне исправить ошибки прошлого. – Обещаю, – согласился Эзра, и она сразу поверила в серьезность его намерений. – Клянусь своей жизнью. Иммануэль кивнула, довольная тем, что сделала хотя бы то немногое, что было ей под силу. Для пастушки с Перелесья она, несомненно, добилась многого. Казалось немыслимым, что она заключала сделки с преемником пророка, расправлялась с ведьмами, строила планы на будущее целого Вефиля, когда всего несколько недель назад ее обязанности заканчивались с границами земель Муров. Но время приключений и грандиозных помыслов подошло к концу. Пока что, а может быть, и навсегда, с бедствиями было покончено. Эзра пойдет своей дорогой, а она – своей. Близость, которая их связывала, быстро сойдет на нет. Она сомневалась, что им еще хоть когда-нибудь снова удастся поговорить по душам. Придет время, Эзра вступит в свои права и займет место пророка, а Иммануэль останется смутным воспоминанием из его прошлого. Она должна была довольствоваться этим. Но этого казалось мало. – Береги себя, – сказал Эзра, как будто тоже чувствовал, что они прощаются навсегда. – Я тебя очень прошу. Она заставила себя улыбнуться и поднялась на ноги. – Ты тоже себя береги. – Если тебе когда-нибудь понадобится помощь… – Не понадобится, – сказала Иммануэль, направляясь к двери. Она остановилась на пороге, уже взявшись за дверную ручку. – Но спасибо тебе. За все. Ты был рядом, когда я остро нуждалась в друге, и этого я никогда не забуду. Глава 19 От Матери рождены хвори и лихорадки, язвы и мор. Она проклинает землю гниением и болезнями, ибо грех вышел из Ее чрева. Священное Писание Три недели минуло без намека на проклятия. Звери Темного Леса затаились. По ночам никакие ведьмы не звали Иммануэль и не преследовали ее во снах. Если бы она не видела их воочию, если бы не чувствовала, как холодные пальцы Лилит смыкались на ее запястье, она бы даже поверила, что с бедствиями было покончено, и вздохнула спокойнее, как остальные вефиляне, свято убежденные, что обрушившееся на них зло очистилось светом Отца. Но Иммануэль видела, и, несмотря на клятву, данную Эзре, забыть это оказалось непросто. В тот вечер Глория и Онор ушли спать рано, приболев летним гриппом. Иммануэль и женщины Мур какое-то время не ложились, ухаживая за девочками. Но когда те погрузились в беспокойный лихорадочный сон, все разошлись на ночь по своим комнатам. Когда все уснули и в доме стало тихо, Иммануэль вновь обратилась к дневнику матери. Она делала это каждую ночь с тех пор, как Эзра официально принял чин преемника пророка. Она раскрыла дневник на странице со своим самым любимым рисунком – портретом ее отца, Дэниэла Уорда, сделанного Мириам много лет назад. Теперь, когда кровавое бедствие осталось позади, у нее появилось время погоревать об отце, чего она никогда не делала раньше. Она всегда жила с памятью о Мириам, потому что росла в ее родном доме, но с Дэниэлом все обстояло иначе. Прежде Иммануэль не видела в нем реального человека, как в Мириам… до того вечера в Обители, несколько недель назад, когда к ней в руки попали данные переписи и она впервые увидела ведьмин знак рядом со своим именем и рядом с именами других Уордов, которые жили до нее. С одной стороны, она хотела сдержать обещание Эзре и оставить прошлое в прошлом, но с другой, еще больше она хотела выяснить правду о том, кто она и откуда. Она хотела узнать своих родственников с Окраин, спросить, мучают ли их те же искушения, что и ее. Она хотела понять, почему ее так манил Темный Лес, почему ведьмы дали ей дневник Мириам, и почему решили использовать ее кровь в качестве подношения, породившего это ужасное бедствие. Возможно, все дело было в ее гордыне, но как ни крути, она больше не могла довольствоваться жизнью, которую вела прежде. Она хотела получить ответы и догадывалась, где их искать: в Окраинах, у семьи, которой она никогда не знала. Единственное, что удерживало ее от поисков, это клятва, данная Эзре. Хотя она не могла не чувствовать, что из них двоих она поступилась большим. Ведь Эзра знал, кто он такой: сын пророка, наследник церкви, – чего нельзя было сказать об Иммануэль. Вопрос о том, кто она, оставался без ответа, и останется навсегда, если она не решится разгадать загадки своего прошлого. Иммануэль со вздохом закрыла дневник, подошла к окну в своей комнате, забралась на подоконник и раздвинула занавески. Луна серпом висела в ночном небе. Вдали неподвижно чернел Темный Лес, чей зов Иммануэль все еще чувствовала, хотя ветер больше не шептал ее имя. Она отрицала и игнорировала это долгие недели, но ничто не помогало его заглушить. Глядя на деревья, она гадала, освободится ли когда-нибудь от этого искушения. Или же чары Темного Леса текли у нее в крови, так же, как Провидение – у Эзры. Может, у нее никогда не было выбора. Глупо ли с ее стороны было надеяться на иное? Живот прошило насквозь тупой болью, и Иммануэль встрепенулась. С минуту она не могла сообразить, что так пришли ее месячные кровотечения. И верно, когда она приподняла подол ночной сорочки и проверила свое исподнее, то обнаружила на ткани мокрое красное пятно. Соскользнув с подоконника, Иммануэль вышла из комнаты и спустилась по лестнице с чердака. Она прокралась в ванную и достала из шкафчика под умывальником корзину с тряпками. Анна научила ее подрезать их так, чтобы они не мешали в носке, но были достаточно плотными, чтобы не пропускать кровь. Она проложила тряпками исподнее и вымыла руки в раковине, мимоходом отметив в зеркале свой усталый вид и покрасневшие глаза, под которыми пролегли темные мешки. Она уже возвращалась в комнату, когда услышала громкий стук со стороны черной двери дома. Было за полночь – не время для гостей. Но стук продолжался, мерный, как биение сердца. Ведя рукой по стене, она выскользнула в коридор, спустилась по лестнице и вошла в гостиную. Там она обнаружила Глорию, стоящую перед креслом Марты с закрытыми глазами. Иммануэль вздохнула с облегчением, поскольку за Глорией водилась привычка ходить во сне. В часы бодрствования она избегала приключений, и только по ночам ее часто можно было застать слоняющейся по коридорам. По вечерам Муры запирали все двери на замок, чтобы она ненароком не сбежала в лес. – Глория, – Иммануэль взяла сестру за плечи, пытаясь ее разбудить. Горячечный жар прожигал даже сквозь ткань ночной рубашки. – Ты опять ходишь во сне. Неужели придется привязывать тебя за руки к изголовью кровати, чтобы ты никуда не… Снова послышался стук. На этот раз он сопровождался глухим треском сломанной кости – и доносился из кухни. Иммануэль убрала руки с плеч Глории. Направляясь на шум, она прошла через гостиную, задержавшись, чтобы прихватить увесистую подставку для книг с каминной полки. Когда она завернула за угол и вошла в кухню, она занесла подставку высоко над головой, готовясь дать отпор незваному гостю, пробравшемуся к ним в дом. Но это был не гость. На противоположной стороне кухни, в темноте, на пороге стояла Онор, лбом прижимаясь к двери. Вдруг она прогнулась в спине и дернулась вперед, с тошнотворным хрустом ударяясь головой о дерево. По ее переносице стекала кровь. Книгодержатель со стуком выпал из рук Иммануэль, когда она бросилась к девочке. Онор снова ударилась лбом об дверь, да с такой силой, что стекла задребезжали в рамах. Но в этот момент Иммануэль схватила ее, оттащила от двери и стала звать на помощь. Онор лежала у нее на руках, не двигаясь и не плача, сгорая от лихорадки, и не слышала криков Иммануэль. Так их настигло второе проклятие. Часть вторая Мор Глава 20 Человек, познавший свое прошлое, волен выбирать свое будущее. «Притчи пророка Закария» В последующие дни слегло более двухсот человек, сперва ставших жертвами лихорадки, а затем и безумия. До Иммануэль доходили рассказы о взрослых мужчинах, выцарапывавших себе глаза, и о целомудренных, воцерковленных женщинах, раздевавшихся донага и с криком убегавших в Темный Лес. Другие же, чаще всего дети, как Онор, страдали от другого, возможно, еще более зловещего недуга, впадая в глубокий и беспробудный, как смерть, сон. Насколько было известно Иммануэль, ни один лекарь в Вефиле не мог их разбудить. Из заболевших в первые дни бедствия, шестьдесят человек умерло, не дожив до первой субботы. Чтобы предотвратить распространение эпидемии, тела мертвых сжигали на священных кострах. Но тех, кто в припадке безумия бежал в Темный Лес, никогда больше не видели и не слышали. Все сходились во мнении, что пришла самая страшная эпидемия за всю тысячелетнюю историю Вефиля. В народе ее называли по-разному: зараза, лихорадка, вирус безумия, – но Иммануэль знала для нее только одно имя, десятки раз повторенное на последних страницах дневника ее матери: Мор. – Еще воды, – велела Марта, вытирая капли пота со лба. Хотя все окна были распахнуты настежь, каждое дуновение ветра приносило с собой горячий дым от костров, горевших по всему Перелесью. – И захвати тысячелистник. Иммануэль, путаясь в юбках, послушно метнулась на кухню, где схватила таз с водой и пучок сухих цветов тысячелистника из коробки с травами под раковиной. Быстро, как только могла, не споткнувшись о подол юбки, она взбежала вверх по лестнице и вошла в детскую. Там она нашла Анну, которая затягивала узлы на запястьях Глории, крепко привязывая ее к изголовью кровати, чтобы не дать ей убежать, что она пыталась сделать уже шесть раз с той первой ночи своей болезни. Анна завязывала тканевые наручи на запястьях дочери так туго, что оставались синяки, но тут ничего нельзя было поделать. Почти половина из тех, кого поразил мор, калечили и даже убивали себя в приступах безумия, прыгая из окон или разбивая головы, как это почти сделала Онор в ту ночь, когда ее остановила Иммануэль. От прикосновения матери Глория забилась в конвульсиях и завизжала, сбивая ногами простыни. Ее щеки были окрашены горячечным румянцем. Иммануэль поставила таз рядом с кроватью, вынула изо рта пучок тысячелистника и взяла чашку, стоявшую на тумбочке. Она принялась старательно мять сушеные цветки, перетирая их в пасту. Затем подлила немного воды, все еще чуть подцвеченной последними напоминаниями о кровавом бедствии, и перемешала мякоть пальцами. Марта скормила микстуру Глории, крепко взяв ее под шею и усадив в кровати, как приподнимают орущего младенца. Она поднесла чашку ко рту Глории, а та вырывалась и отплевывалась, натягивая веревки и закатывая глаза, когда зелье потекло по ее губам и по подбородку. В другом углу комнаты Онор лежала с закрытыми глазами и натянутым до самого подбородка одеялом. Иммануэль коснулась ладонью ее щеки и нахмурилась. Девочку все еще лихорадило. Она лежала так неподвижно, что Иммануэль пришлось поднести палец к ее ноздрям, чтобы проверить, дышит ли она. Онор не шелохнулась ни разу с тех пор, как начался мор. В ту первую ночь она извела себя до того, что провалилась в глубокий сон, от которого, как все боялись, могла уже никогда не проснуться. Так продолжалось несколько часов: Глория металась по постели, Онор спала коматозным сном, а Анна плакала на стуле в углу. В конце концов у Иммануэль не осталось сил это выносить, и она вышла из дома, направляясь на пастбище. Уже несколько дней назад батраку Джозайе пришлось вернуться в свой родной дом в дальнем Перелесье, чтобы ухаживать за поверженной мором женой. Так что пасти овец, кроме Иммануэль, теперь было некому.