Всякий раз когда я сажусь писать, мне приходится мысленно пробегать все эти пять миль мимо всего этого, чтобы добраться до заветной двери. Это долгая, трудная пятимильная пробежка. Иногда я добираюсь до этой двери почти умирающая. Вот почему мне приходится продолжать это делать. Чем чаще я пробегаю эти пять миль, тем лучше становится моя форма, а чем лучше становится моя форма, тем легче дается пробежка. И тем менее свежей и возбуждающей кажется вся эта хрень на обочине дороги. В смысле сколько времени она уже там валяется? Что еще важнее, набирая все лучшую форму, я могу бежать быстрее. А чем быстрее я бегу, тем быстрее мне удается добраться до этой двери. К вам это тоже относится, собратья-писатели. Когда каждый день садишься работать, становится все легче и легче подключаться к этому творческому пространству внутри разума. Чем быстрее у меня получается добраться до этой двери, тем быстрее я могу добраться до хорошего. За этой дверью – хорошее. Так что когда я добираюсь до этой двери и распахиваю ее… вот тогда щелкает моя креативность, и то особенное местечко в моем мозгу начинает работать, и я перехожу от усилий к экзальтации и вдруг уже могу писать бесконечно, и во веки веков, вечно, вечно, веч… И тут кто-то открывает дверь и спрашивает, хочу ли я кофе или воды, – и я опять ЗА ПЯТЬ МИЛЬ от двери. Я скрежещу зубами, пытаюсь улыбаться и говорить: «Нет, спасибо, видишь, у меня здесь уже есть И кофе, И вода, вот прямо здесь». А потом начинаю заново бежать эти пять миль. Это происходит приблизительно по тридцать пять раз в день в офисе. Кто-то выключает мой гул. И всегда по веской причине. Но мне все равно приходится подпихивать под себя ладони, чтобы избежать обвинений в убийствах, которые сейчас совершаются в параллельной вселенной. Вообразите, что это происходит дома, милые читатели. С человеком, который любит вас и вовсе не хотел вас беспокоить. Мне нет нужды это воображать. Я и так слишком хорошо это знаю. У меня есть дети. Любая работающая мать это знает. Но одно дело – если это они затыкают мой гул. Я бы с готовностью скрипела зубами и улыбалась им весь день. Ради них я встала бы перед мчащимся автобусом. Они – мои дети. Я пытаюсь вообразить, что это не мои дети. Я пытаюсь вообразить, как по доброй воле добавляю в эту мешанину его. Зачем мне так поступать с собой? С ним? Появляется ощущение, что я загнана в ловушку. В клетку. Я знаю, знаю. Теперь я кажусь монстром. Кто-то любит тебя настолько сильно, что хочет быть с тобой, Шонда! В чем твоя проблема? Я просто тебя не понимаю! Знаете, кто меня понимает? Кто сочувствует мне в этом вопросе? Кристина Янг. Я подарила ей свое двойственное отношение к браку. Я подарила ей свою страсть к работе. Я подарила ей свою любовь к чему-то большему, чем мои романтические чувства. К чему-то, что притягивает ее сильнее, чем любой мужчина, – к творческому гению, вечно не дающемуся в руки, которого она никогда не перестает пытаться поймать. Ее истинная любовь? Родственная душа? Ее СДДД? Хирургия. Зачем выходить замуж за мужчину, когда можно получить шоколадную фабрику? Он меня любит. Я люблю его. И все же. Я не могу вообразить, как стану отдавать ему еще больше внимания. Я пытаюсь. Я просто не могу это вообразить. Наконец я высказываюсь. И говорю, что хочу отложить не просто свадьбу, но и любые разговоры о свадьбе. Надолго ли? На один полный год. Не сказать, что это воспринимается хорошо. Но он соглашается. Потому что он на самом деле фантастический, добрый и понимающий человек. Это я по-прежнему на грани. Потому что знаю, что это не то. Я знаю, что откладываю настоящий разговор. В году «Да» это «да» – самое трудное «да». «Скажи «да», – говорю я себе. – Скажи «да» своей истине». Я разговариваю со своим кругом «вместе до смерти». Они серьезны. Озабочены. Но поддерживают меня. Мое племя за меня горой. Поэтому я делаю это. Говорю. Ему. Ему в лицо. Впервые. – Я не хочу выходить замуж. Возможно, я никогда не захочу замуж. Я совершенно уверена, что абсолютно никогда не захочу выходить замуж. Ну… Может быть, когда Беккетт окончит колледж. Или когда мне будет семьдесят пять. Он поражен. И у него есть полное право. Он хочет знать почему. Я говорю. Долго. О традиционных причинах брака, больше не существующих для независимой женщины. О том, что брак – это клочок бумаги, обязывающий контракт, используемый для защиты собственности и активов, и что часто он правомерно применяется для защиты прав женщин, если они воспитывают детей и оказываются брошенными без всякого дохода. Брак – это финансовое партнерство. Брак не имеет ничего общего с любовью. Любовь – это выбор, который мы делаем каждый день. Романтическая любовь как путь к браку – сравнительно новая концепция, говорю я ему. И глупая притом. Я говорю ему, что не хочу развода. Никогда. Я говорю ему, что видела великолепное, фантастическое сочетание брака и романтической любви, совсем близко и своими глазами, на примере моих родителей и в силу этого знаю, как выглядят брак вкупе с долговечной любовью и сколько это требует труда. Делаю глубокий вдох и говорю ему, что моя первая любовь – это творчество. Творчество и я – СДДД. Я говорю ему, что мой колодец энергии имеет ограниченную глубину и что я с радостью вливаю эту энергию в сочинительство и воспитание моих дочерей и поэтому никогда не буду вливать эту энергию в семейную жизнь в тех объемах, которые он, как я знаю из наших разговоров, воображает в своем будущем браке. Я говорю ему, что он будет обижаться на меня, и эта обида перерастет в ненависть, если мы поженимся, и в моей системе приоритетов он не будет выше моей работы. И я не обладаю способностью приглушать творческое начало в своей душе. Не имею такого желания. Я говорю, давай относиться к этому более богемно. Давай просто позволим любви быть любовью и откажемся от всех определений и ожиданий. Давай перестанем думать о браке как о финишной черте, давай переопределим, что́ для нас значит совместная жизнь. Давай будем свободными, давай не связывать себя правилами. Я хочу сказать все это. Я ничего этого не говорю. Я говорю кое-что из этого. Я не высказываю все подчистую. Потому что он выглядит таким разочарованным. И растерянным. Он говорит: – Но… но… Я думал, что ты гораздо более традиционна. И в этот момент я понимаю: я и есть этот поезд. Это я – поезд. Я укладывала рельсы. Для поезда, который есть я. Я – история, грохочущая по этим рельсам мимо и пропадающая из виду. Я – ложь. Я сама себя придумала. Я уложила эти рельсы, выстроила эти декорации, я снимала себя на пленку и со свистом подходила к станции. И, боже ты мой, какой же это было прекрасной поездкой! Я выдаю хорошую историю. Я сотворила себя, превратив в то, что он искал. И это творение имеет мало общего с человеком, которого я каждый день вижу в зеркале. Я стара. И я люблю лгать. Кто же знал, что я лгала нам обоим?! В роли Шонды выступает… Шонда. Да-да-да. Вот бы мне сказать вам, что я, спотыкаясь, выбрела из этих отношений, опустошенная и разбитая. Нет. Я знаю, я говорила вам: нечего приходить в мою книгу, чтобы судить меня. Но здесь, прямо здесь, на этой странице – можете судить. Я не стану вставать в позу и вышвыривать вас из своей книги. Вы вольны судить. Смотрите-ка. Что главное в этом большом памятном прорыве, который у меня случился? Который кристаллизовал меня такой, какая я есть, и навеки изменил мою жизнь? Этот прорыв случился только со мной. Это у меня был прорыв. А сломался другой человек. Так что в то время, когда я была занята своими откровениями, ужасная вещь происходила с другим, совершенно замечательным человеком. Может быть, я-то росла и менялась, но я также брала чьи-то мечты и планы на будущее и предавала их огню. То, что ценой моей радости была боль другого человека – это я себе прощу. Когда-нибудь. Но тогда, в тот день? Когда это закончилось, я не могла ничего этого почувствовать. Все, что я чувствовала, – это… всепоглощающее облегчение. Радость. Так что, как я и говорила, вы вольны судить. Давайте, займитесь осуждением. Вам же этого хочется. Потому что, должна вам сказать, я не просто ушла из этих отношений… Я плясала. Я выплясывала. Такая счастливая, какой уже давно не была. Да-да-да. Видя Делорс, я расплываюсь в улыбке. Сияющей. Светлой. Счастливой. – Что это ты такая радостная? – интересуется она.