Они не делают меня храбрее, быстрее, сильнее. Они говорят мне, что я уже стала храбрее, быстрее, сильнее. Они не преследуют моих демонов и не рубят им головы вместо меня. Они говорят мне, что я сама способна крушить собственных демонов. Они не сражаются за меня. Они говорят мне, что я могу сражаться за себя сама. Они – круть-команда. Все, что я должна делать каждый день, – это верить им. И не опаздывать на свои аплодисменты. Это удовлетворяет меня больше, чем целая нация, состоящая из воображаемых Кристин, у меня за спиной. «Да» – реальным людям. «Да» – истинным друзьям. «Да» – отсутствию потребности уложить хотя бы один отрезок рельса. Вместе до смерти. Каждый раз. Вместе до смерти. Да-да-да. Наконец танец окончен. Мередит и Кристина улыбаются друг другу. Кристина разворачивается, чтобы уйти, а потом, у двери, поворачивается обратно. Произносит свои последние слова. Дает свой последний совет женщинам Америки. – Не позволяй его желаниям затмить твои нужды. Он очень сказочный, – говорит она. – Но он – не солнце. Солнце – это ты. Ее последний совет, понимаю я, адресован не только женщинам Америки, но и мне. 14 «Да» – той, кто я есть Конец 1970-х. Мне шесть лет, я иду по проходу между гостями, держа шлейф платья своей старшей сестры. Это день свадьбы Делорс. Прекрасный день, и церемония проводится на воздухе, в саду. Весь путь к алтарю сквозь музыку свадебного марша я слышу шепот сестры: – Я не справлюсь, я не справлюсь. Видите ли, она идет по траве, ее каблуки утопают в земле, платье весит больше, чем я, и она нервничает. Довести ее до алтаря становится геркулесовой задачей. – Я не справлюсь. Я не справлюсь. Рядом с ней, накрыв ее ладонь своей, – спокойный голос, ровная походка – мой отец помогает ей делать каждый шаг вперед. – Шаг за шагом, шаг за шагом, – приговаривает он. Всякий раз как она шепчет «я не справлюсь», он отвечает ей «шаг за шагом». – Я не справлюсь. – Шаг за шагом. – Я не справлюсь. – Шаг за шагом. Я несла шлейф сестры, когда была ребенком, примерно тридцать пять лет назад. До этого, в свои четыре года, я была девочкой-цветочницей на свадьбе моей тети Кэролин. Дважды была подружкой невесты. Однажды – шафером. За множество сезонов «Анатомии страсти» и «Частной практики» я успела поработать с нашими постановочными командами над планированием более чем четырнадцати свадеб – я до сих пор выбираю каждое платье, каждое обручальное кольцо и обсуждаю тематику каждого свадебного банкета. В 2009 году, когда Бетси Бирс выходила замуж в Венеции, с видом на Гранд-канал, на ее свадьбе у меня не было никакой определенной роли. Но поскольку я, в сущности, скрутила ее, нацепила наручники и оттащила в студийную костюмерную, забитую свадебными платьями, чтобы не дать ей «просто накинуть что-нибудь темно-синее», как она планировала, я сочла свою роль самой важной из всех. У Бетси гибкая фигурка манекенщицы; призвав в свидетели Веру Вонг, я была намерена заставить Бетси этим воспользоваться. Более высокого призвания просто не бывает. Единственная женщина, которой предстояло выйти замуж в музее Пегги Гугенхайм на фоне ее любимой картины, изображавшей закат солнца над венецианским Гранд-каналом, будет одета в платье «от кутюр», или я умру, пытаясь заставить ее это сделать. Добро пожаловать, Италия! Пока я заставляла ее примерять одно за другим платья, лично отобранные стильными ручками Мими Мелгард, Бетси то и дело косилась на меня, в равной степени развлекаясь и ужасаясь при виде мечтательной радости на моем лице. Мы с Бетси работали вместе почти пятнадцать лет. Мы думали, что секрет нашей способности проводить столько часов вместе без единой попытки смертоубийства заключается в том, что мы с ней полные противоположности. Она высокая, тоненькая, белая и протестантка. Я низкорослая, фигуристая, чернокожая и католичка. Чем больше меня распирает гнев, тем спокойнее я становлюсь. Чем больше сердится она, тем становится громогласнее. Она обладает энциклопедической памятью на TV, фильмы, литературу, поп-культуру, музыку – что угодно. Я часто не помню, где мои часы, пока кто-нибудь не укажет, что они у меня на руке. Мы – противоположности. И все же ее смущает моя головокружительная одержимость пышными белыми платьями. С ее точки зрения, концепция белого платья – варварская жестокость. Тот факт, что белое платье может вскружить мне голову – что я могу испытывать настолько иные чувства к свадьбам, чем она, – смущает ее. После того как я в очередной раз дохожу до грани спонтанного взрыва от возбуждения, ее терпение лопается. – Как можешь ты так перевозбуждаться, что вот-вот описаешься? – спрашивает она, сдирая с себя очередной кружевной воздушный туалет, который смотрелся бы нелепо на любом человеческом существе. – Это потому что я обожаю свадьбы! – пронзительно взвизгиваю я. Близость ко всем этим свадебным платьям дарит мне своего рода странный контактный «приход». Такое же чувство я испытываю, когда вот-вот разобью кого-то наголову в скребл. Или в бадминтон. Или в вязании. В смысле я обожаю свадьбы. Я обожаю свадьбы. Еще бы! Это же вечеринки. А я люблю вечеринки. Но свадьбы я просто очень люблю. ЛЮБЛЮ их. ОБОЖАЮ их. Цветы, свечи, обеты, темы, платья. Ими невозможно пресытиться. Я могу точно рассказать вам, какой была бы моя свадьба, как выглядело бы мое свадебное платье, какой была бы еда на банкете… о, я спланировала достаточно свадеб, чтобы точно знать, какую свадьбу я хотела бы. Есть только одна проблема. И в этот день, когда Бетси выходит из костюмерной, безупречно неся на себе безупречное свадебное платье, она озвучивает ее. – Не понимаю, как ты можешь так сильно любить свадьбы – и не хотеть выйти замуж. О да! Вот она. В 2009 году я не хочу выходить замуж. Это некоторая проблема. Ну… на самом деле – нет. Это не проблема. Проблема в том, что теперь 2014 год. Проблема в том, что этим летом я вроде как собираюсь выйти замуж. Примерно через восемь месяцев от того момента, когда я начала год «Да». А я до сих пор не хочу выходить замуж. Не думаю, что мне когда-нибудь захочется выйти замуж. ВОТ в чем проблема. Да-да-да. Я всегда знала, что хочу быть матерью. Я всегда знала, что хочу приемных детей. Я знала это со стопроцентной уверенностью. Как вы знаете о рассвете. Или о временах года. Это были факты. Так же, как я всегда знала, что буду стареть красиво. Как я знала, что я – писатель. Материнство внутренне ощущалось во мне вещью настолько правильной, что мне и в голову не приходило в нем сомневаться. Наверное, некоторые люди так же ощущают брак. В смысле я так думаю. Я – не ощущаю. И никогда не ощущала. В детстве я не так много играла, а вот Сэнди играла, и помногу. Поскольку мы были единственными маленькими детьми, росшими в доме, полном подростков, Сэнди была просто вынуждена превратить меня в партнершу по играм. Старше меня на два года, она вытаскивала меня из кладовой или забирала у меня из рук книгу. И заставляла играть с ней. Но она играла не так, как любят играть другие дети. Сэнди не хотела ни пинать мячик, ни носиться на велосипеде, ни копаться в земле, ни с визгом гоняться за мальчишками вместе с другими девочками. Нет. Сэнди интересовали затейливые ролевые игры. Ну… Затейливые ролевые игры, когда она понарошку была моей матерью. Она брала строительный картон и карандаши и мастерила свою собственную маленькую кухоньку, а потом мы играли в «приготовь ужин и помой посуду». Когда наша мама заметила, какая Сэнди настойчивая, Сэнди получила крохотный фартучек, крохотный чайный набор и настоящую крохотную форму «бундт», в которой мама позволяла ей печь настоящие крохотные кексы в настоящей духовке. Раз в неделю Сэнди тщательно раскладывала нашу обширную коллекцию кукольной одежды на кухонном столе. К каждому предмету были приклеены клейкой лентой сделанные вручную ценники. Потом мы стояли на улице у москитной двери, глядя на часы, пока одна из наших старших сестер не оказывала любезность, крикнув: «Магазин открыт!» Это был сигнал, по которому надо было поторопиться внутрь и быть первыми, чтобы добраться до продавщицы. В какой-то момент продавщица понарошку говорила Сэнди что-то очень снобское, что-то со слегка расистскими обертонами. И Сэнди давала продавщице понарошку отповедь, такую свирепую и остроумную и с таким достоинством, что продавщица, доведенная до слез, в итоге гонялась за Сэнди по магазину, предлагая продать ей платье со скидкой. Это всегда приводило к тому, что Сэнди требовала дать ей поговорить с воображаемым менеджером. Эта игра называлась «мама на шопинге в универмаге». Однажды на Рождество Сэнди подарили крохотную бело-розовую швейную машинку «Зингер», которая, как мне казалось, должна была быть игрушкой, но в руках Сэнди стала мини-набором инструментов для ее собственного проекта «Подиум». Она шила одежду для наших кукол – действительно впечатляющую, модную, хорошо сшитую одежду. Она объясняла мне, как важны качественные товары и почему дешевые вещи в торговом центре не стоят своих денег. Эта игра называлась «мама шьет». Долгое время я послушно играла с ней, идя у нее на поводу. Но когда я стала старше, все контракты оказались разорваны…