Нужно знать, когда сказать: «Это мне не подходит». Нужно знать, когда сказать: «С меня хватит». Нужно знать, когда сказать: «Это того не стоит». «Ты того не стоишь». Чем больше я говорила то, что думаю, чем больше я была готова нырять в трудные диалоги, чем больше я была готова говорить «да» себе. Тем меньше была моя готовность общаться с людьми, которые делали меня опустошенной, несчастной и незащищенной. Моя подруга, просившая у меня деньги, – не единственный человек, от которого я ушла в этот год «Да». Нет. Не единственный. Нет. 12 «Да» людям Когда Крис номер один сказал мне, что Кампания за права человека[49] награждает меня премией «Союзник в борьбе за равенство», я больше обеспокоилась вопросом платья, чем будущей речью. Теперь при известии о том, что мне нужно где-то выступить, я и глазом не моргну. Мне, конечно, было не все равно, что я стану говорить. Но я больше не боялась в этом признаться. Я заворачивала на последний, как мне казалось, отрезок своего «да-забега». Мне становилось все проще и легче. Я набила руку во всех этих «да». Я освоила их. Я была полна самодовольства и самоуверенности на этот счет. О, высокомерие, вот ты где!.. Мне просто казалось, что все у меня под контролем. Я, точно газель, мчалась к финишной черте. А потом, как и в любой длительной гонке, этот последний отрезок сделался трудным. Я врезалась в стену. Оказывается, легким было как раз начало. Самое трудное ждало меня впереди. Я еще не умела высказывать свое мнение. Постоять за себя. Сражаться за себя. Вот ведь ирония! Одно дело – сбрасывать вес. Другое – «сбрасывать» людей. Я только что «сбросила» подругу. Близкую. Я никогда не чувствовала себя более одинокой. Я боролась с желанием залечь в кровать с «Доктором Кто» и коробкой шоколадно-мятного печенья. Мне хотелось «телячьей практики». Впервые за долгое-долгое время мне захотелось бесчувственности. Когда пришло время мерить платья для грядущего вечера, Дана стояла надо мной, а я лежала, свернувшись клубочком, на диване. – Кажется, я не смогу этого сделать. Я больна. Я умираю. Дана ничего не сказала. Ни слова. Она постояла надо мной, а потом – как раз когда я начала думать, не начинает ли Крис номер один вести семинары по теме «Как заставить Шонду шевелить задницей», – начала распаковывать платья. Поразительно прекрасные вечерние платья. Нет необходимости в семинарах. Оказывается, именно так можно «заставить Шонду шевелить задницей». Позднее на той же неделе. Платье висит на дверце шкафа. Я пытаюсь вспомнить, как проводится «телячья практика». Говорю Сэнди, что не могу поехать на вручение. Мне слишком одиноко. Она говорит мне, что я поеду. А потом советует позвать еще людей. Позвать своих людей. Собрать вместе своих людей. – «Одиноко»! – фыркает она и качает головой, дивясь моей глупости. Словно хоть когда-нибудь в моем случае можно было говорить об одиночестве. Утром перед торжественной церемонией в КПЧ я пишу свою речь. Вечером чувствую себя уязвимой, стоя на сцене. Ощущение такое, будто я вырвала станицу из своего дневника и читаю ее вслух. И все же именно эти слова я и хочу сказать. Вот она, эта речь. РЕЧЬ ДЛЯ «КАМПАНИИ ЗА ПРАВА ЧЕЛОВЕКА» 14 марта 2015 года Лос-Анджелес, Калифорния ВЫ НЕ ОДИНОКИ Я была писателем еще до того, как выучила буквы. Я записывала истории на диктофон, который включала моя сестра Сэнди. Потом пыталась заставить маму напечатать их. Было мне тогда, пожалуй, года три. А уж когда я выучила буквы – сочинительство открыло передо мной миры. Ничто иное не создает этого уникального гула в моем мозгу, этого особенного путешествия в страну воображения. Сочинительство было… ну, для меня это было все равно что впервые сесть за рояль и осознать, что я всегда умела играть. Сочинительство было моей мелодией. Сочинительство было мной. Сочинительство – это была Я САМА. В школьные годы я день за днем вела дневники. Они у меня сохранились. Маленькие книжечки в тканевых обложках, потрепанные и полинялые. Они лежат в коробках у меня на чердаке – штук двадцать. Кажется. Книжечки, заполненные надеждами, мечтами, историями и болью. Позвольте мне описать себя в детстве: очень умненькая, слишком пухленькая, невероятно чувствительная, ботанистая и болезненно застенчивая. Я носила очки со стеклами толстыми, как бутылочное донышко. Две туго заплетенные косички свисали по бокам моей головы – эта прическа мне совсем не шла. И вот главное условие: часто я была единственной чернокожей девочкой в своем классе. У меня не было друзей. Нет ничего злее, чем стая человеческих существ, которая сталкивается с тем, кто от них отличается. Я была очень одинока. Так что… Я писала. Я создавала себе друзей. Я давала им имена и выписывала их портреты во всех подробностях. Я придумывала для них истории, дома и семьи. Я писала об их вечеринках, свиданиях, друзьях и жизни, они были для меня настолько реальными, что… Видите ли, «Шондалэнд», воображаемая страна Шонды, существовала с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать лет. Я построила ее в своем сознании как место для хранения моих историй. Безопасное место. Пространство для существования моих персонажей. Пространство, где могла существовать Я САМА. До тех пор, пока я не покончу с этим клятым подростковым возрастом и не смогу сбежать в большой мир и быть собой. Менее изолированной, менее маргинальной, менее невидимой в глазах своих сверстников. До тех пор, пока я не смогу найти своих людей в реальном мире. Не знаю, заметил ли это кто-нибудь, но я всегда пишу только об одном – об одиночестве. О страхе быть одиноким, о желании не быть одиноким, о попытках найти своего человека, удержать своего человека, убедить своего человека не оставлять нас в одиночестве, о радости быть со своим человеком и, таким образом, больше не быть одиноким. О трагедии, когда тебя оставляют в одиночестве. О потребности слышать слова: «Ты не одинок». Фундаментальная человеческая потребность одного человека – слышать, как другой человек говорит ему: «Ты не одинок. Ты видим. Я с тобой». Репортеры и «твиттеры» часто спрашивают меня, почему я так рьяно вкладываюсь в «разнообразие» на телевидении. «Почему так важно присутствие разнообразия на TV?» – спрашивают они. «Почему так важно добиваться разнообразия?» Право, я терпеть не могу слово «разнообразие». Оно предполагает нечто… иное. Словно это нечто… особенное. Или редкое. Разнообразие! Словно есть что-то необычное в том, чтобы рассказывать на TV истории с участием женщин, цветных и ЛГБТК-персонажей. У меня есть другое слово: НОРМАЛИЗАЦИЯ. Я нормализую TV. Я заставляю TV выглядеть так, как выглядит мир. Женщины, цветные, с психическими отклонениями, составляют НАМНОГО больше 50 процентов населения. То есть это не что-то необычное. Я заставляю мир телевидения выглядеть НОРМАЛЬНЫМ. Я НОРМАЛИЗУЮ телевидение. Вы должны иметь возможность включать телевизор и видеть свое племя. Вашим племенем могут быть люди любого рода, любые, с кем вы отождествляетесь, кто кажется похожим на вас, кто ощущается как семья, как истина. Вы должны включать ТВ и видеть свой народ, кого-то, похожего на вас. Видеть, что они есть, они существуют. Чтобы вы в свой самый темный день знали, что, когда вы пускаетесь бежать (метафорически или физически БЕЖАТЬ), где-то есть кто-то, К КОМУ вы можете прибежать. Ваше племя ждет вас.