Говорить «да»… Говорить «да» – это мужество. Говорить «да» – это солнце. Говорить «да» – это жизнь. 11 «Да» – слову «нет», «да» – трудным разговорам Когда мне было пятнадцать, я впервые пришла учиться водить машину. Я пребывала в радостном возбуждении. Я выучила правила дорожного движения. Разрешение было аккуратно вложено в мой кожаный бумажник. Я всем сердцем желала получить водительскую лицензию: как только я это сделаю, папа позволит мне самостоятельно ездить в школу на «Рено Альянс» цвета сливочного масла, который стоял на нашей подъездной дорожке. Вождение означало свободу. Вождение означало, что однажды – и это однажды случится очень скоро – я смогу выехать из предместий прямо туда, где мне предназначено быть. К примеру, в Париж. (Не перебивайте меня сейчас своим «ты что, не знаешь, что тебе пришлось бы переехать океан, тупица?». Вы испортите весь момент. Это был мой первый урок вождения. Все мои мечты сбывались. Дайте же мне насладиться и этой.) В тот день мама высадила меня у общественной автошколы, где обучали вождению. Я терпеливо дожидалась своего инструктора и, когда он пришел, смогла впервые в жизни сесть за руль машины. Это было потрясающе. Совершенно. Абсолютно. Бабочки метались у меня в животе, когда я смотрела на инструктора. Терпеливый и добрый, слегка лысеющий, он был известен как приятный человек. Он успокаивающе улыбнулся мне. Я улыбнулась в ответ и спросила, что он хочет, чтобы я сделала. После этого я почти ничего не помню. Оказывается, он хотел, чтобы я завела машину и выехала со стоянки на дорогу, потом на эстакаду и прямо на скоростное шоссе. На скоростное шоссе. Намного позднее, когда он прижимал насквозь мокрое бумажное полотенце к моему заплаканному лицу и объяснял, почему не нужно рассказывать эту историю моей матери (моя мать, по сравнению с которой кхалиси и ее драконы[45] покажутся Винни-Пухами, оторвала бы ему конечности), я узнаю́, что инструктор перепутал расписание. Он по ошибке решил, что я – другая, более опытная ученица. Прямо перед приездом мамы я спросила его, что с нами было. – Я во что-нибудь врезалась? Знайте, фраза «кровь отхлынула от лица» – не преувеличение. Я видела, как это случилось с моим инструктором. И впервые до меня дошло, что я буквально перепугалась до потери сознания. Это первый раз, когда страх превратил мой мозг в пустую страницу. Это первая картина, снятая с моей стены. И теперь, вспоминая об этом, единственное, о чем я могу думать, это… …почему я позволила этому случиться? Когда инструктор автошколы велел мне повернуть на эстакаду, которая вела к шоссе, почему я не вдавила педаль тормоза, не отвела машину на обочину, не посмотрела на него и не произнесла то единственное слово, которое изменило бы все? То единственное слово, благодаря которому мои картины остались бы в целости и сохранности? Одно. Слово. НЕТ. «Нет» – сильное слово. Для меня это уникальное сильнейшее слово в английском языке. Произносимое четко, веско, с достаточной частотой и силой, оно способно изменить ход истории. Хотите пример? Роза Паркс. Давайте представим себе «эффект бабочки» в исполнении Розы Паркс. Что, если Роза Паркс не говорит «нет»? Что, если Роза Паркс говорит: «Ага, ладно, хорошо, черт с вами, я освобожу свое место и пересяду в задний конец этого автобуса»? У бойкота автобусных линий в Монтгомери больше нет его идеального героя – милой воспитанной леди, доброй и твердой, леди, которая захватывает воображение и сознание Америки, – и он, возможно, так и не случается. Родители моего отца родом из Алабамы. Как и некоторые мамины родные. Если автобусный бойкот не случается, изменяется ли от этого направление их жизней? Они никогда не встречаются в Чикаго? И я никогда не рождаюсь? Разве сидела бы я сегодня в своем доме в Лос-Анджелесе, в Калифорнии, работая над этой книгой? Ну что, привет, нарциссизм. Сколько страниц мы с тобой не виделись! Как ты, должно быть, скучал по мне! Да. Да, я только что предположила, что Роза Паркс говорила «нет» в этом автобусе ради меня. Я вы думали, я не найду способа снова свести все к себе, любимой? Если я не могу свести все движение за гражданские права к себе, любимой, ну… тогда какой смысл быть эгоцентричной американкой? Разве я говорила вам, что вы должны свести восхитительную жертвенность Розы Паркс к себе, любимым? Нет. Нет, я этого не делала. НЕТ. Самое сильное слово в английском языке. Видите, вы пытались рассказать мне о моем абсурдном эго, а я попросту заткнула вас. Словом НЕТ. Айда со мной, друзья. Хотите еще пример? Когда я делала пилотную серию «Анатомии страсти», нам повезло работать с по-настоящему блестящим кастинг-директором по имени Линда Лоуи. Линда, которая, между прочим, входит в число моих любимых людей, обладает талантом просто знать, какой актер будет тем ключиком, который идеально подходит к замочку, поворачивающему историю в моем мозгу. Линда и ее партнер Джон подбирали актерские составы всех сериалов, с которыми я когда-либо работала. Теперь у нас есть кодовый язык. – Линда, – говорю я ей, – мне нужен мужчина. Линда, рафинированная и элегантная, не говорит того, что сказал бы мой друг Гордон. А именно: «Всем нужен мужчина, но тебе он нужен особенно. Посмотри, как ты взвинчена. Немедленно свози свою клиентку на встречу!» Линда задает пару уточняющих вопросов, выясняя, какого рода мужчину я ищу в состав и для чего, потом вешает трубку и примерно неделю спустя перезванивает, говоря, что нашла мне мужчину. И этим мужчиной будет Джеффри Дин Морган. Или Эрик Дейн. Или Джесс Уильямс. Или… я могла бы продолжать вечно. Когда мы с Линдой познакомились, я была новичком на TV. Я была новичком в кастингах. Черт, мне было внове даже просто снимать по будням пижаму и выходить из дома, потому что вплоть до пилотного выпуска «Анатомии страсти» я работала дома. И я была так чертовски счастлива оказаться в сияющем мире TV – с глазами врастопырку, закормленная попкорном и бурлящая от этого всего. Все вводили меня в курс дела, а я просто присутствовала за компанию. В процессе кастинга для «Анатомии» был момент перед тем, как мы успели положить глаз на Сандру О, когда все подбивали меня отобрать на роль Кристины одну актрису, которую единогласно считали великолепной. Честно говоря, я не помню, что это была за актриса, но Бетси считала ее великолепной, студия считала ее великолепной, все считали ее великолепной. И она была великолепна. Я тоже считала ее великолепной. Но я не хотела ее брать. Теперь я знаю то, чего не знала тогда: на этом уровне все актеры великолепны. Нет плохих актеров, есть только актеры, которые не вписываются в твое представление. Эта актриса была просто… ключиком, который не подходил к замочку, который поворачивал историю в моем мозгу. Но в то время я не знала, в чем проблема. В то время я не хотела брать ее на роль. Все давили на меня. Бетси давила. Студия давила. Я уклонялась от телефонных звонков. Я отвечала туманными словами. Я говорила, что мне нужно подумать. Это были самые первые дни, еще до того, как мы отсняли первый кадр материала. Я была невероятно возбуждена, но интроверт во мне сожалел о том, что стал эпицентром производства. Все то и дело спрашивали меня, что́ я хочу делать. В те первые дни мне страшно было иметь какое-то свое мнение, потому что я боялась иметь мнение, отличающееся от мнения остальных. Бетси все время озадаченно смотрела на меня. Кто, черт возьми, подменил Шонду какой-то странной конформисткой? Потому что Шонда, которую она знала в процессе написания сценария, была энтузиасткой со своим мнением. Теперь же я, казалось, тускнела на глазах. Я ходила с опущенной головой и избегала на нее смотреть. Однажды утром мне домой позвонила Линда. Я к тому моменту была знакома с ней от силы несколько недель. Я совершенно уверена, что она считала меня тупицей, не умеющей разговаривать, потому что я лишь мямлила фразы вроде «еще печенья», «не знаю» и «мне нужно пойти еще кое-что написать», а потом смывалась из комнаты. Линда отловила меня по телефону. – Шонда, – твердо сказала она, – ты зря теряешь время. Ты зря тратишь ресурсы. Актеров каждую вторую минуту переманивают в другие проекты. Мы застряли на мертвой точке, потому что ты не желаешь сказать, чего ты хочешь. Ты и я обе знаем, что ты не хочешь брать эту актрису. Значит, тебе нужно сказать «нет», чтобы мы могли двигаться дальше и выбрать кого-то, кого ты по-настоящему захочешь. Это твой фильм, и, если ты возьмешь человека, которого не хочешь брать, это будет не твой фильм. Тебе нужно сказать всем «нет». Мы позвонили всем остальным. Пока все они излагали свои соображения, по которым именно эта актриса будет идеальной Кристиной, я чувствовала, как Линда дышит в трубку. Она ждала, чтобы я высказалась. «Если я скажу «нет», они могут решить, что я не понимаю, что делаю, и отобрать у меня проект, – беспокоилась я. – Если я скажу «нет», они могут просто все равно сделать то, что хотят». Наконец я выпалила: – Нет! Молчание. Я никогда прежде не самоутверждалась. Возникла пауза. Бетси пыталась урезонить меня. Уверена, я ей казалась малость чокнутой. Я так мямлила и так старалась всем угодить, что никогда не говорила ни слова. Насколько ей было известно, мне нравилась эта актриса. – Но, Шонда… – Нет. Я ее не хочу. Я не хочу писать для нее. Нет. Нет. НЕТ. Пауза. Потом я услышала, как тон Бетси наполнился энергией. Теперь-то я знаю, что эта энергия рождается радостным возбуждением. Бетси как продюсеру больше всего нравятся люди, которые действительно обладают творческим ви́дением и не боятся за него драться. – Ладно, – сказала она. – «Нет» этой цыпочке. Хорошо! Я также слышала в ее голосе облегчение. Шонда вернулась.