Да-да-да. На днях я лежала на траве, наблюдая, как носятся по двору две мои младшие, Эмерсон и Беккетт. На головах у них были светло-голубые вязаные супергеройские шапочки из «Холодного сердца», которые смастерила для них моя сестра Делорс. Да, я знаю, что никаких супергероев в «Холодном сердце» нет, но я переживала экзистенциальный кризис, связанный с принцессами, феминизмом и нормализацией образов, которые видят мои дочери. Меня мучил вопрос, почему все белье для девочек с супергеройскими мотивами, встречающееся в магазинах, только розового цвета, в то время как ни одного розового костюма у супергероев нет, и… Слушайте, они носят светло-голубые супергеройские шапочки из «Холодного сердца», потому что я сказала им, что Анна – это юная супергероиня с чернокожей сестрой – но она отсутствует, правя другими странами, потому что, знаете ли, у нее есть работа. Вы воспитываете своих детей по-своему. Я буду делать это по-своему. Эмерсон издает рев, подражая реактивному самолету. Беккетт все кружится и кружится, потом бежит, воздев свои еще не совсем двухлетние пухленькие ручонки в воздух, кудрявые волосы полощутся за спиной. Потом Беккетт замирает. Смотрит на меня. – Мама, – говорит она, широко улыбаясь. Беккетт всегда улыбается. – Мама, я ве-ероятная! Эмерсон на секунду останавливается, чтобы выкрикнуть поправку: – НЕ-вероятная! А зато я – ТРЯСАЮЩАЯ! А потом? Они вовсю куражатся. Беккетт снова начинает кружиться. Эмерсон снова подражает самолетным звукам. Их голубые шапочки-вуальки пляшут по ветру. «Вот бы нам всем было по два, по три года», – думаю я. Они никогда не извиняются за свое великолепие. Они не умаляют себя ради кого-то. И тоже придумывают собственные слова. Это трясающая веероятная круть. Я разразилась хохотом. Я была счастлива. Я счастлива. Да-да-да. Когда приходит время снимать мою роль в «Проекте Минди», я готова. Я собираю весь кураж, сколько его у меня есть. Я с ног до головы умащаюсь крутью. А потом направляюсь на съемочную площадку. И дальше – вихрь. Я стою со своими любимыми актерами в помещении, наполненном дартмутской атрибутикой. Как будто находишься одновременно в колледже и внутри телевизора – ощущение сюрреалистическое. Мне велят проговорить строчку здесь и постоять там. Посмотреть туда и пройти сюда. Двигаться то так, то сяк. Я очень стараюсь быть послушной и делать, что мне сказано. И внезапно ощущаю заново обретенное уважение к тому, насколько трудно играть перед камерой. Я также осознаю, что мне, сценаристке, в общем-то невдомек, что происходит в моих павильонах синхронной съемки. Я получаю удовольствие. Я смеюсь. Все невероятно добры ко мне. Айк Баринхолц, одновременно и главный сценарист, и актер этого сериала, становится моим главным любимчиком. Мне удается сфотографироваться с каждым. Я ухожу оттуда с улыбкой на лице. Не думаю, что когда-нибудь снова буду сниматься как актриса. Но если это и был мой единственный подобный опыт, то он был идеален. Когда серия выходит в эфир, я совершаю самый смелый поступок, полный крути и куража. Я сажусь посреди своей гостиной и включаю телевизор. И в реальном времени смотрю «Проект Минди». Я не дергаюсь, видя себя на экране. Я не думаю: «Да кем она себя возомнила?» Я меряю себя взглядом с головы до ног и думаю: «А ведь неплохо. Даже, в общем-то, трясающе и веероятно». А потом надеваю свою голубую шапочку из «Холодного сердца» и кружусь. В смысле исполняю взрослую версию шапочки и кружения. То есть откупориваю бутылку отличного вина и наполняю себе бокал. Да-да-да. Примерно в то же время мои ассистенты вручают мне подарок. Они знают, что я политическая фанатка – в том же духе, как некоторые люди бывают футбольными фанатами или бейсбольными фанатами. Я смотрела C-SPAN[44] и радовалась. Вечер выборов – мой Суперкубок, и я сидела перед телевизором, смотря от А до Я трансляции всех дней инаугурации президентов с тех пор, как была подростком. То, что президент Билл Клинтон был в программе Эллен Дедженерес и говорил ужасно милые вещи о том, как ему нравится все, что я делаю в своей работе на ТВ, было для меня большим событием. Я срываю обертку с красиво упакованного подарка. Внутри оказывается футболка. На футболке надпись: «Биллу Клинтону нравится ВСЕ, ЧТО Я ДЕЛАЮ». Большими жирными буквами. Эта футболка нравится мне настолько, что я даже вскрикиваю от восторга, когда вижу ее. Она совершенна. Она не для слабых духом. Эта футболка – откровенно дерзкая. Для нее требуется мужество. Для нее требуется кураж. Вы бы знали, чего мне стоило надеть эту футболку и выйти в ней из дома! Для этого нужна была вся моя круть. Я надела ее и ходила в ней весь день. И когда кто-то отпускал насчет нее комментарий – приятный, колкий или еще какой-то, – у меня был на него лишь один ответ: – Спасибо! Улыбнуться. Заткнуться. А теперь, простите великодушно, я должна пойти и запереть «дверь номер два». Видите ли, мне пора. Уже полчаса как настал Час Крути, и я опаздываю к своим аплодисментам. ПРИМЕЧАНИЕ О ВРЕМЕНИ «Да» – еще следующим годам «да» Уже давно начался 2015 год, и вдруг до меня доходит, что мой год «Да» должен был завершиться несколько месяцев назад. Мысль об окончании года «Да» оставляет у меня сосущее чувство пустоты. Я несколько дней хожу, гадая, уж не заболеваю ли я чем-то. И вот в тот вечер, готовясь ложиться спать, я осознаю, что заболеваю очень тяжелой формой страха. Я только-только начинаю понимать, что сам этот акт, говорить «да», не просто меняет жизнь – он ее спасает. Теперь я вижу два пути: один трудный и каменистый, что ведет на вершину горы, и славный легкий, который катится под гору. Я могу бороться с каменистым подъемом, набивать синяки, рисковать травмами. А потом постоять на вершине и вдохнуть изумительный воздух на теплом солнышке, упиваясь целым миром, лежащим передо мной. А могу выбрать простой маршрут под землю. Там нет никакого солнца. Нет воздуха. Зато там тепло. Безопасно. О да, и еще там большой запас лопат. Но на самом деле нет необходимости так уж упорно работать. Земля там мягкая и приятная. Если я просто свернусь на ней калачиком, то меня быстро засосет достаточно глубоко, чтобы образовалась моя собственная могилка. Год за годом, когда я говорила «нет», были для меня безмолвным способом отказа. Безмолвным способом капитуляции. Легким уходом от мира, от света, от жизни. Говорить «нет» – способ исчезновения. Говорить «нет» – моя собственная медленная форма самоубийства. И это безумие. Потому что я не хочу умирать. Потом, лежа в постели, я понимаю, что не хочу заканчивать свой год «Да». Я – незавершенный проект. Я только что поняла, как это сделать – поймать какой-никакой кураж. Я не могу остановиться сейчас. Я не хочу останавливаться сейчас. Неужели я должна остановиться сейчас?! То, что началось как подначка со стороны сестры в процессе нарезки лука утром в День благодарения, стало предприятием в духе «жизнь или смерть». Теперь я почти боюсь говорить слово «нет». Я больше не могу отвечать на любой вызов словом «нет». Это слово больше для меня не вариант. Я знаю, что не могу позволить себе говорить его – цена слишком высока. Страх, что я могу снова скатиться к подножию этой горы; знание, как легко было бы это сделать, как комфортна жизнь у подножия этой горы, – это… в общем, этого достаточно, чтобы не позволять слову «нет» слетать с моих губ. Я могу переживать жизнь – или отказаться от нее. Что случилось бы, если бы я снова отказалась? Кем бы я стала? Сколько времени мне потребовалось бы, чтобы опять начать карабкаться в гору? Да и хватило бы у меня духу, чтобы снова начать карабкаться? Или это была бы моя концовка? Я к такому не готова. Я не могу закончиться. Это не конец. Это не финишная черта. Я не завершена. И поэтому, как бы мне ни хотелось, я больше не могу позволить себе говорить «нет». Слова «нет» больше не существует в моем словаре. «Нет» – это бранное слово. Время вышло. Год окончен. Но не я. Вот так год «Да» превратился из двенадцати месяцев в вечность. Я могу это сделать. Я могу изменить условия испытания, если захочу. Оно мое. Кроме того, я все равно больше не завишу от обычного времени. Вы сверялись с моими часами? Я секунда в секунду совпадаю со временем по Куражу.