Теплое печенье с шоколадными кусочками. Мне это нравится. Нет. Я это люблю. Я этим наслаждаюсь. Это доставляет удовольствие. Это легко, это расслабляет, это требует очень мало усилий. К тому же – я уже упоминала о теплом печенье с шоколадными кусочками? Для меня это приятное времяпрепровождение. Пикник. Вечеринка. Пати. Вот так я получаю кайф… Погодите-ка. Ой. Ой-е-ей! Ну ни хрена ж себе! Вот оно. Я уже говорю «да». Я говорю «да» тому, чтобы быть жирной. Вот ПОТОМУ-ТО я теперь такая жирная. Я не неудачница: я успешно жирная. Я не выпускала руль из рук. Я просто повернула машину на дорогу к жирдяйству. Я все это время говорила «да» жирдяйству. И знаете что? Почему, черт возьми, я не должна была этого делать? Быть жирной было для меня легче. У меня это получалось. Я не сделала бы этого, будь это не так. Будучи жирной, я была счастлива. В «Частной практике» у Наоми происходит следующий спор с Эддисон о заваливании чувств едой, чтобы улучшить ситуацию. НАОМИ: Я принимаю все эти чувства: ярость, изнеможение, сексуальную фрустрацию… желание задавить Сэма машиной, тот факт, что моя дочь теперь считает, что ее отец – хороший родитель… Я просто беру все это и запихиваю как можно глубже. А потом я просто… заваливаю их едой. ЭДДИСОН: Может быть… тебе следовало бы поговорить с Сэмом, вместо того чтобы вдыхать по четыре тысячи калорий в день. НАОМИ: Знаешь что? Ты ищешь свое волшебство по-своему, я ищу свое по-своему. Я искала свое волшебство по-своему. Моя собственная особая формула включала красное вино. И масляный попкорн. И теплый шоколадный кекс. И все жареное. И макароны с пятью видами сыра. И «телячью практику». Я уже рассказывала вам, что такое «телячья практика»? О! «Телячья практика» – это когда я совершенно неподвижно лежала на диване, изо всех сил стараясь подражать жизни телятины. Одновременно поедая телятину. Думаете, я шучу? Хотелось бы! Это. Было. Волшебство. Еда создавала прекрасное покрытие. Она помогала сгладить острые углы. Заклеивала те части меня, что были сломаны. Заполняла все дыры. Замазывала трещины. Ага, я просто заваливала едой все, что меня беспокоило. Еда просто отлично шпаклевала все и вся. И опля! Под слоем еды все внутри меня было гладким, холодным и бесчувственным. Я была мертва внутри, и это было хорошо. Волшебно. Никогда не позволяйте никому втирать вам, что еда не помогает. Любой, кто скажет вам, что еда не помогает, либо глупец, либо лгун, либо никогда прежде ничего не ел. Она помогает. Заваливать проблемы едой – помогает. Если бы еда не помогала, если бы она не творила свое распутное, прожорливое, в духе «чем больше, тем лучше» волшебство, все в Америке были бы худыми, как Анджелина Джоли. Никто не питался бы в автокафе. Никому не понадобились бы кондитерская обсыпка, замороженный йогурт или что-то подобное. Нет. Еда помогает. От еды возникает такое приятное ощущение, когда заваливаешь ею все, с чем не хочешь разбираться или не знаешь, как это сделать. Она справляется даже с тем, что считаешь недостойным того, чтобы с этим разбираться. Еда – это волшебство. Она помогает чувствовать себя лучше. Она отупляет. Прекрасное волшебство еды омертвляет душу как раз достаточно, чтобы можно было не думать слишком уж усердно о чем угодно, кроме тортика или сна. Заваливать проблемы едой – значит накладывать заклятие, чтобы чувства уходили прочь. Нет необходимости ни смотреть себе в глаза, ни думать, ни быть чем-то помимо собственного мозга. Нет необходимости ни в каком теле. Еда помогает. В этом-то и сложность. В этом-то и беда. Она помогает. Я съела бы целое ведро жареной курятины прямо в эту самую минуту, если бы думала, что смогу после этого втиснуться в свои брюки. Если бы меня по-прежнему устраивало быть мертвой внутри. За чем же дело стало? Я не мертва. Меня совершенно не устраивает быть мертвой внутри. Быть бесчувственной мне больше не подходит. Это мне не идет, и я от этого вся дергаюсь. Я ловлю себя на том, что чаще рявкаю на людей или пишу маленькие отповеди а-ля Бейли[33] в электронной почте, когда кто-то меня расстраивает. Я не хочу быть бесчувственной. Я хочу рекомендовать тому, кто меня расстроил, взять свое отношение и засунуть его прямо себе в… Ну, скажем так, я начинаю предпочитать это засовыванию еды в собственный рот поверх моих раненых чувств. После события, которое я стала называть «инцидентом с ремнем в самолете – 2014» (потому что я из тех женщин, которые всему присваивают названия), заваливание проблем едой стало для меня не вариантом. После «инцидента с ремнем в самолете – 2014» я больше не в состоянии терпеть бесчувственность. Теперь бесчувственность вызывает у меня чувство гадливости. Теперь бесчувственность кажется мне не просто мертвой, но и гниющей. Еда больше не шпаклюет – она душит. И что же происходит в тот момент, когда у меня случается этот большой прекрасный прорыв, который изменяет мою жизнь? Я впадаю в бешенство. Вселенная уничтожила комфорт моих брауни и моего вина. Показав их мне тем, что они есть. Потому что теперь я знаю правду о них. У меня такое чувство, будто кто-то только что рассказал четырехлетней мне правду о Санта-Клаусе. В канун Рождества. Когда я сидела у камина. Дожидаясь звона бубенчиков на крыше. Теперь все, что мне осталось, – это тупые эльфы Санты, Неуклюжий и Дерганый. Неуклюжий и Дерганый – это не замена для большого толстого Санта-Клауса. Теперь мне приходится с этим справляться. Теперь мне приходится сказать «нет» жирдяйству. Проклятье! Мне хочется напинать по задам Неуклюжего и Дерганого. Снижать вес будет непросто. Ни разу в своей жизни я не сбросила больше пятнадцати фунтов, если только это не было связано с острым желудочным гриппом или морением себя голодом до такой степени, что приходилось вызывать врачей. Одно только совершенно безумное количество работы, которая мне предстоит, чтобы пробиться через боль и ужас самого начала, – это уже испытание. Как-то раз мы с моей близкой подругой Джен (чье имя здесь изменено ради защиты невинного человека) поехали на неделю в дорогой оздоровительный спа-курорт. Cal-a-Vie – это прекрасное, роскошное, но эксцентричное место. Настолько эксцентричное, что там вам с самого начала говорят, что нет необходимости брать что-то с собой. После того как у вас забирают ключи от машины, вам выдают серые толстовки, которые вы будете носить каждый день. Как в армии. Или в тюрьме. Каждое утро с рассветом вас гонят в гору на ужасающий и болезненный смертельный забег. После этого следуют еще три часа тренировок. Около полудня, валясь на землю и ощущая спазмы мышц, о существовании которых даже не догадывались, вы шепчете себе под нос хитроумные планы побега с преодолением стены вместе со своими собратьями-заключенными. Но как раз когда вы собираетесь с силами, чтобы попытаться бежать, ваш «руководитель» ловит вас и препровождает в спа. Где до конца дня вас балуют самыми роскошными процедурами из всех известных человечеству. Эссенция из роз, которые были вскормлены и вспоены слезами крохотных котяток, омывает ваши ступни, и вы забываете все свои планы бегства. До следующего утра, когда все начинается заново. Через десять минут после регистрации в Cal-a-Vie мы с Джен вернулись к столу регистрации. У нас ЧП, сказали мы администратору. Медицинское. Личное. Вагинальное, намекали наши брови. Нам отдали ключи от машины. Мы запрыгнули в нее и были таковы. Я не собираюсь рассказывать о том, что произошло дальше. Я никогда не буду рассказывать о том, что произошло. Я просто скажу вам, что мы вернулись в спа спустя полтора часа, воняя позором и жиром фастфудной автозабегаловки. Мы запаниковали. Страх грядущей диеты оказался сильнее нас. Теперь же я жду паники. Но она не приходит. Я готова. Я беру листок бумаги и приклеиваю его на оборотную сторону дверцы шкафа. Забираюсь на весы. Смотрю на число. Испускаю каскад бранных слов, от которых любой матрос спасался бы бегством с плачем и криками. С ручкой в руке возвращаюсь к листку на дверце. Записываю дату. Записываю свой вес. Смотрю на это число. Потом срываю эту бумажку и бросаю в мусорное ведро. Я больше не хочу никогда видеть это число. Да-да-да.