Я не ЧУВСТВУЮ себя хорошо. И в то время как какая-то часть меня имеет в виду эмоциональную сторону проблемы, я имею в виду – физически. Я не ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ХОРОШО. У меня болят колени. У меня болят суставы. Я обнаруживаю, что причина, по которой я ощущаю постоянный упадок сил, – это сонное апноэ[30]. Я принимаю лекарства от повышенного кровяного давления. Я не могу найти удобную позу. Я не могу коснуться кончиков пальцев на ногах. Мои пальцы – неприкасаемые. Мне необходимо съесть кусок торта, чтобы справиться с этим открытием. Я – развалюха. Не знаю, как это случилось. Вот только на самом деле – знаю. Помните ту генетическую лотерею, в которую выиграли женщины моей семьи? Ту, которая означает, то мы никогда не будем выглядеть старше, чем стайка ужасно усталых подростков? Похоже, существует также метаболическое суперлото, в котором есть выигрышные номера – но только для ПОЛОВИНЫ женщин в моей семье. Так что моим сестрам Делорс и Сэнди крупно повезло не только выглядеть на четырнадцать лет. Они могут умять полкоровы в один присест – и не выглядеть после этого толще, чем, скажем, ЧЕТЫРНАДЦАТИЛЕТНИЕ ПОДРОСТКИ. Я же, напротив, эти выигрышные номера не вытащила. Жир со всех сторон бежит ко мне, прыгает на мое тело и прилипает к нему. Словно знает, что нашел свой дом. Словно хочет быть со своим народом. Я сражалась со своим весом всю жизнь. Это всегда казалось мне несправедливым. Это всегда была чудовищная борьба. И спустя некоторое время я решила, что борьба того не стоит. И перестала сражаться. Перестала морить себя голодом. Остановилась на весе, который казался и не слишком большим, и не слишком малым. Плюс-сайз. Сочная. Фигуристая. Определенно симпатичная. Великолепная попа. Я была здорова. Я тренировалась. Хотя в любом случае была не самого высокого мнения о своем теле. А потом… я выпустила руль из рук. Не спрашивайте, когда именно. Я толком и не знаю. Но знаю, что это совпало с моментом, когда я постепенно захлопывала все двери в своей жизни. Говорила «нет». Закрывалась. В этом все дело. Не было такого ощущения, что это на самом деле происходит. Я имею в виду, происходило-то как раз многое. У меня были превосходные предлоги, чтобы выпустить из рук этот руль. Я решила заморозить свои яйцеклетки. В смысле те, что были внутри моего тела. Дети. Да! Чудо жизни. Чтобы заморозить яйцеклетки, нужно колоть себе гормоны. Так вот, если женщина от природы стройна, она так и останется стройной. Если же это я… какая там стройность! А потом мне пришлось внезапно перенести небольшую хирургическую операцию. И тут я такая: «Лучше мне пока перестать тренироваться. И, может быть, полежать немного на этом диванчике, чтобы прийти в себя». Э-э, операция-то была на глазу. И что? К чему это я? Не важно, что операция была на глазу. Моему ГЛАЗУ нужно было восстановиться. Но когда глазу стало лучше, тот диванчик вроде как уже не мог без меня обходиться. И снова подниматься с него не казалось такой уж большой необходимостью. К тому же по TV шли такие хорошие программы… Ах да! TV. У меня была работа. «Анатомия страсти». Потом у меня стало две работы. Добавилась «Частная практика». Потом их стало три. К этим сериалам я добавила «Скандал». А потом, как раз когда я попрощалась с «Частной практикой», мы начали продюсировать «Как избежать наказания за убийство». И чем больше было у меня работы, тем чаще меня можно было застать за рабочим столом или на диванчике в режиссерской. Тем чаще меня можно было обнаружить сидящей на пятой точке. Чем больше я сидела, тем меньше двигалась. Чем меньше я двигалась, тем… что? Не заставляйте меня это произносить. А сериалы шли так хорошо!.. Это своего рода жестокая шутка. Если бы какой-то из них провалился, у меня бы, как ни иронично, появилось время на спортзал. У меня появилось бы какое-то время на отдых. Время, чтобы заботиться о себе. По крайней мере, я себе так говорила. Но ни один из них не закрылся. Я преуспевала. Я более чем преуспевала. Для телесериала хотя бы три сезона подряд – явление крайне редкое. А к тому моменту все созданные мной сериалы шли как минимум по пять сезонов. «Шондалэнд» стал брендом. Студия рассчитывала, что мы станем продюсировать и другие программы. Компания надеялась, что я буду поддерживать на неизменном уровне качество тех, которые уже шли в эфир. Мне принадлежал целый вечер наиболее дорогостоящей «недвижимости» на телевидении. СБЭЧ завоевывал соцсети. Казалось, на него купились все. Очень сильно купились. У меня начались кошмарные сны о том, что меня отменяют. Делорс и Дженни Маккарти квохтали надо мной, опасаясь, что стресс повредит моей креативности. Они не понимали: моя креативность была единственной областью, в которой я никогда не ощущала стресса. Создание миров, персонажей, историй всегда было сферой, в которой я чувствовала себя наиболее непринужденно. Когда передо мной возникает чистый лист новой серии, я вхожу в зону спокойной уверенности. Я ощущаю гул. Для меня делать TV – это… блаженство. Я умею придумывать так же, как другие люди умеют петь, – я просто всегда умела чисто спеть все ноты. По сути своей телесериал – та же кладовка, только побольше. Так что меня-то как раз не беспокоило написание сценариев или продюсирование программ. Меня беспокоили растущие чужие ожидания. Меня беспокоили ставки. О да! Наверное, следовало бы упомянуть: ставки существуют, и, боже ты мой, ставки эти высоки. По мере того как росла популярность моих сериалов, я все острее и болезненнее осознавала, что́ стоит на кону. Я улыбалась, отказывалась отвечать на этот вопрос, притворялась, что не знаю, о чем меня спрашивают репортеры, когда задают эти вопросы – вопросы о расе. Но невозможно вырасти в Америке чернокожим и ничего об этом не знать. Эти съемки были не только моими. Они были нашими. Я обязана была сделать все правильно. Я обязана была поддерживать все на плаву. Я обязана была добежать до вершины горы. Я не могла отдыхать, я не могла упасть, я не могла споткнуться, я не могла отказаться. Не добежать до вершины – это был не вариант. Неудача стала бы не только моей. Отголоски моего провала ощущались бы не одно десятилетие. В случае «Анатомии страсти» это значило бы, что дать афроамериканке собственный сериал с актерами, которые выглядели так, как выглядят люди в реальном мире, было ошибкой. Я доказала, что это не ошибка. Для «Скандала» ставки стали еще выше. Если бы первый за тридцать семь лет сериал кабельного ТВ с афроамериканкой в главной роли не нашел своего зрителя, кто знает, через сколько лет смог бы появиться следующий? Провал означал бы, что, возможно, еще двум поколениям актрис пришлось бы ждать другого шанса сняться в роли, не являющейся второстепенной. Я из тех, кого сама стала называть П.Е.И. Первая. Единственная. Иная. Мы – очень избранный клуб, но нас таких больше, чем можно подумать. Мы знаем друг друга в лицо. Всех нас отмечает один и тот же усталый взгляд. Взгляд человека, которому хотелось бы, чтобы люди перестали думать, как это замечательно, что мы умудряемся прекрасно справляться со своим делом, будучи при этом чернокожими, азиатами, женщинами, латиноамериканцами, геями, паралитиками, глухими… Но когда ты – П.Е.И., на тебе висит груз дополнительной ответственности – хочешь ты того или нет. Когда я начинала свой первый телесериал, я сделала то, что казалось мне совершенно нормальным: в XXI веке я заставила мир в телевизоре выглядеть так, как выглядит настоящий мир. Я наполнила его персонажами, отличавшимися друг от друга оттенком кожи, гендером, происхождением и сексуальной ориентацией. А потом сделала самую очевидную вещь на свете: я написала всех их так, словно они были… людьми. Цветными людьми, живущими трехмерной жизнью, со своими любовными историями. Не второстепенными персонажами, не штамповками и не преступниками. Женщины – героини, злодейки, сорвиголовы, важные фигуры. Это, говорили мне снова и снова, было новаторством и смелым поступком. Надеюсь, и у вас поползли вверх брови, милые читатели. Потому что – ой, я вас умоляю! Но я делала то, чего, как говорили «большие шишки», нельзя делать на TV. И Америка доказала, что они не правы, смотря мои сериалы. Мы буквально меняли лицо телевидения. И теперь я не могла допустить ошибку. Второго шанса здесь не дают никому. То есть дают – но не тогда, когда ты П.Е.И. Вторые шансы – это для грядущих поколений. Вот их-то ты и создаешь, когда ты П.Е.И. Вторые шансы – для тех, кто придет за тобой. Как папа Поуп говорил своей дочери Оливии, «ты должна быть вдвое лучше, чтобы получить хотя бы половину». Я не хотела «хотя бы половину». Я хотела все. И поэтому пахала вчетверо усерднее. Мне не хотелось, чтобы когда-то, глядя на себя в зеркало, мне пришлось признаться, что я недостаточно старалась, чтобы эти сериалы получились. Что я не вкладывалась на сто процентов в создание наследия для своих дочерей и всех цветных молодых женщин, которые гадали, возможно ли это. Меня до глубины души раздражало то, что мы живем в эпоху невежества, которое достаточно велико, чтобы мне по-прежнему было необходимо подавать пример. Но это не меняло того факта, что я была одна. У меня вошло в привычку постоянно работать на пределе возможностей. Моя жизнь вращалась вокруг работы. А за пределами работы я выбирала пути наименьшего сопротивления. У меня не было энергии на трудные разговоры или споры. Так что я улыбалась и спускала людям с рук то, что они обращались со мной, как им заблагорассудится. Все это вызывало у меня единственное желание – вернуться в офис. Где я была главной. Где я была начальницей. Где люди были слишком почтительны, добры, довольны или напуганы, чтобы обращаться со мной как с дерьмом. Поскольку я так много работала, усталость стала моей вечной спутницей. В первый период работы над «Анатомией страсти» я отклонила столько приглашений, что меня перестали куда-либо приглашать. У меня начала складываться репутация человека, который не общается с коллегами вне работы. В действительности же я не общалась вне работы ни с кем. Широкий круг моих друзей тоже меня не понимал. Пошли слухи, будто я бросила их ради гламурной голливудской жизни, наполненной вечеринками и знакомыми-знаменитостями. Я бы посмеялась над этими домыслами, если бы не так уставала. Я получала гневные письма из-за пропущенных дней рождения и засыпала, уронив голову на клавиатуру, не успев дописать ответ с извинениями. Под конец я просто… сдалась. Среди моих друзей в результате самоотсева остался меньший круг – ядро. Я стала чаще сидеть дома – и проводить больше времени за работой. Больше времени в одиночестве. Больше времени в убежище. Потеря себя случается не в один миг. Потеря себя происходит, когда ты раз за разом говоришь «нет». «Нет» – сегодняшнему выходу «в свет». «Нет» – обмену новостями со старой подругой по колледжу. «Нет» – посещению вечеринки. «Нет» – поездке в отпуск. «Нет» – новым дружеским отношениям. Потеря себя происходит по полкило зараз. Чем больше я работала, тем больше становился стресс. Чем больше становился стресс, тем больше я ела. Я понимала, что ситуация выходит из-под контроля. Я начала ощущать все больший дискомфорт. Я начала ощущать все бо́льшую усталость. Джинсы становились все теснее и теснее. Я покупала одежду все большего размера. Мне стала требоваться одежда самого большого размера, какой только был в магазине плюс-сайз. И все же. Столь многое в этом вызывало у меня двойственные чувства! Феминистка во мне не желала спорить сама с собой. Меня возмущала необходимость говорить о своем весе. Было такое ощущение, будто я осуждаю сама себя за то, как выгляжу. Это казалось ограниченностью. Это казалось женоненавистничеством. Переживать об этом казалось… предательством. Мое тело – всего лишь контейнер, в котором я таскаю с собой свой мозг.