– Вот, потренируйся. Потом я тебе быка покажу. Может, он на коровах объяснит тебе, как ***ться. Я захлопала глазами. Она это сказала? Она действительно это сказала? Или мои уши меня обманывают? А если это не уши, то что с этой старушенцией? Содрогаясь от отвращения, я счищала со шкуры животного жидкий помет и раздумывала, так ли длинен путь до Мирного. Когда я закончила и наклонилась, чтобы поставить ведерко, что-то со страшной силой врезалось мне в зад, отчего я пролетела метра два до стены и притормозила о нее головой. – И еще козел у меня есть, – флегматично подытожила баба Феня. – Баба Феня, – жалобно пропищала я, поднимаясь и потирая то зад, то лоб. – А как же чай с печеньками? Тут одна корова задрала голову и протяжно замычала. Баба Феня подняла сухонький пальчик. – Слышишь, коровка кушать просит? Сначала скотину накорми, а потом уже о себе думай. Она затянула лекцию о питании коров, к финалу которой мне хотелось плакать. Это была целая наука. Грубые корма. Концентрированные корма. Силос. И все в определенное время в определенном количестве. – Что? – Сено, говорю, принеси им, – она посмотрела на меня как на круглую дуру. М-да, она далеко не такая милая, как мне поначалу показалось. – Что ж ты в грязную лохань сыпешь. Промой сначала. – Да где промыть? – Вы там у себя в городе последние мозги в Интернете растеряли. Взвыв, я потащила тяжелую лохань к крану. Когда с кормежкой было покончено, мне дали скребок и метлу и отправили чистить коровник. Потом пришел черед кроличьих клеток. «Кролики тоже хотят кушать, Соня! И про курочек не забудь! Да и свинки что-то нервничают. Руки им не тяни, а то твои пальцы пойдут на обед. Ха-ха, а козла-то ты и не заметила. Нечего стонать, подымайся, переломов нет!» Мне хотелось остаться уже только из одного любопытства – у этой старушенции проснется совесть когда-нибудь? Каждый раз, как я заходила к ней в дом, она сидела на креслице, прикрыв ноги пледиком, и, отпивая чаек из чашечки, проворно стучала спицами. И всегда-то у нее находилось новое поручение. Я вальсировала по кругам ада. Это продолжалось, и продолжалось, и продолжалось, пока я не обнаружила, что время близко к полуночи. – Что ж, теперь можно и чаю выпить, – заявила добрая баба Феня. Да я и капли, крошки за весь день не проглотила! – Налей себе, чайник горячий. – А где же печеньки? – с надеждой заозиралась я. Баба Феня потянулась к жестянке на столе и заглянула в нее. – Печенье все вышло. Раньше надо было брать. – Вы завалили меня работой! – Кто ж виноват, что ты такая нерасторопная, что у тебя час работы три длится, – фыркнула баба Феня. Перед такой наглостью просто руки опускались. Едва сдержав рычание, я упала в соседнее кресло и запрокинула голову. – Мне нужно умыться, – водопровод здесь был, но вода текла только холодная. Для февраля не вариант. – Моя одежда воняет. И переодеться не во что. – С одеждой я тебе помогу. У меня осталось кое-что со времен молодости. Это я сейчас такая худая, а раньше была кровь с молоком, как ты. А насчет помыться, так затопи баньку и мойся. Чурки в сарае. Дровишек придется наколоть. – А самой вам мыться не надо? – вспылила я. – Вы сидели и ждали, когда я соберусь, чтобы самой ничего не делать! – Если тебя что-то не устраивает, ты всегда можешь уйти, – невозмутимо отбрила меня баба Феня. Я глянула на кромешную тьму за тюлевыми занавесками. – Сейчас я не могу уйти. – Тогда марш топить баню! – гаркнула баба Феня и была так грозна, что я предпочла с ней не спорить. Я уже и не ждала, что что-то будет просто. Пока я тупила, колола дрова, снова тупила, а потом все-таки растопила баню, напускав внутрь дыма, время дошло до двух ночи. Когда я смывала с себя мыльную пену, тратя все последние силы на то, чтобы поднять кувшин, ввалилась абсолютно голая, морщинистая баба Феня и улеглась на полку. – Плохо натопила. Дверь за мной прикрой, дует. Ну что, веником меня побьешь? – Я бы шпалой вас побила, – буркнула я и пошла спать. Какой ужасный день. Кошмарный, отвратительный день, после предыдущего кошмарного, отвратительного дня. Завтра же уеду! Эрик, его жена, моя мама, мой отец, мой придуманный отец, Ярослав, его отец, его мать – кто угодно, что угодно, только не баба Феня с ее зверьем и чайком с печеньками. Ну хотя бы постельное белье она мне приготовила. И одолжила по паре халатов и платьев полувековой давности. Я упала на кровать и мгновенно уснула… минут на пять… А потом открыла глаза. Невероятно, но, находясь на последнем издыхании, я думала об этом чертовом кролике! Должно быть, его мамаша проголодалась. Она смотрит на него горящими в темноте глазами и из ее зловонной пасти капает слюна. Бедный маленький крольчонок. Его день был еще тяжелее, чем мой. Накинув шубу, я тихонько вышла из дома и прошла к сараю, к кроличьим клеткам. Баба Феня, наверное, еще греет свои проклятые кости в бане, да и вряд ли она сможет меня заметить в такой темноте. Я открыла клетку, на ощупь сгребла крольчонка и бросилась к дому. В комнате я забралась в постель, положила крольчонка себе на живот и погладила по спинке. Крольчонок сидел, прижав уши, от страха ни жив ни мертв. Он был такой нежный, мягкий на ощупь. Как птенчик… или котенок… или как кролик, разумеется. Я решила назвать его Сократ, потому что он был умен достаточно, чтобы спасти свою жизнь. Кролик, я имею в виду. Настоящий Сократ не спас. – О, Сократ, у нас было столько несчастий в прошлом. И у обоих проблемы с матерями. Хотя моя хотя бы не пыталась меня съесть. Ну то есть в буквальном смысле, – добавила я, подумав. На ночевку я устроила крольчонка в высокой коробке, положив внутрь обернутую полотенцем грелку и сена, чтобы он мог зарыться. И только тогда смогла уснуть сама. В шесть утра меня разбудило рявканье бабы Фени за дверью: – ЗА РАБОТУ! Эх, крольчиха у меня мерзавка, последнего ночью съела. Даже шкурки не оставила. Я заглянула в коробку и огорчилась: Сократ за ночь выбрался из коробки и сбежал. Я искала его, но не нашла. Тем более никакого смысла здесь оставаться. Как ни странно, но в тот день я никуда не уехала. И назавтра. И послезавтра. И послепослезавтра. Стартовала календарная весна, и даже фактическая, а я оставалась в Репьевке. То ли от избытка свежего воздуха, то ли от недостатка любовных романов, но в голове у меня прояснилось. Сельский быт открылся мне во всей своей мрачной монументальности – грязный, изнуряющий, тяжелый труд без выходных, потому что животные гадят и хотят есть каждый день. Сьюзен Элизабет Филлипс была права, окуная холеную Франческу Бодин в загаженные унитазы – зарывшись в грязь по уши, изнемогая от усталости, ведя несвойственный и экстремальный для тебя образ жизни, уже не можешь удержать свою маску, и тебе открывается твое истинное лицо. Как я жила? Что я о себе понимала? Почти шесть лет проработала на работе, которую ненавидела всем сердцем, чего даже не осознавала! Я задавала стандартные вопросы, ожидала стандартные ответы, а если не получала их, то вежливо улыбалась и обещала, что «мы вам перезвоним». Когда мне было нечем заняться, я шарила в социальных сетях и радовалась, что меня не дергают, не осознавая, что моя жизнь, первая и последняя, ценная и бесценная, тратится впустую. Нет, наверняка кто-то может выполнять и эту работу с душой… Я же чувствовала, что меня могла бы с успехом заменить несложная компьютерная программа. Я не видела смысла в своей деятельности и изнывала от скуки. Нет уж, лучше я буду возиться в навозе. От таскания ведер, и дров, и корма для скота, у меня несколько дней ломило поясницу, но зато перестала болеть спина, раньше частенько нывшая из-за долгого сидения за компьютером в офисе. Конечно, за день я упахивалась вусмерть, зато ночью лежала под потрепанным, еще советских времен, байковым одеялом и слушала тишину. Не бибикнет машина. Не сработает сигнализация. Никто не заорет песню спьяну, только сонно тявкнет собака. Ни единого голоса у меня в голове. У меня не было времени себя разглядывать, но по тому отражению, что я мельком замечала в крошечном квадратном зеркале в предбаннике, я могла отметить, что внешне очень изменилась. Из глаз исчезло выражение, как будто я заблудилась и хочу спросить, где я, но не решаюсь ни к кому подойти. Черты моего лица стали более четкими, а волосы огрубели и торчали непослушной копной. Кроме того, мои руки все покрылись цыпками от того, что я постоянно скребла и чистила, и мохнатость ног неприлично повысилась. Вот читаешь про очередную романтическую героиню, по воле судьбы застрявшую в глухой деревне, и никогда авторша не упомянет про волосатые ноги, хотя бритвы у героини нет, как и у меня (мне пришлось купить кое-что из белья, но бритву я сочла непозволительной роскошью). Ах, какие глаза у нее изумрудные! Какие волосы, темные, как ночь! И такие же чернущие волосищи на ногах, мы-то помним об этом. Коровы оказались не такие тупые, как я решила поначалу. Я начала называть их по именам, гладить их длинные морды, и скоро они привыкли ко мне. Когда я смотрела в их темные, кроткие глаза, я испытывала глубокое умиротворение. Пеструшки были забавными, да и петух не так уж свиреп. Свиньи уютно похрюкивали. Хорошие отношения я не смогла наладить лишь со старым вредным козлом, пережившим всех своих козочек, да еще с преступной крольчихой, которой не могла простить грех детоубийства. Сократ по-прежнему предпочитал жить свободно, забираясь в коробку лишь для еды и сна, но привык ко мне, и по вечерам, когда я лежала в постели, запрыгивал мне на грудь, где сидел с важным видом, иногда даже позволяя себя погладить. Поскольку он был совсем мал, когда я забрала его у матери-убийцы, мне пришлось какое-то время докармливать его из пипетки, делая смесь из творога, яичного желтка и сливок. С этой смеси у него дуло животик, но потом мне повезло раздобыть в Мирном сухой заменитель кошачьего молока, и все стало отлично, не считая ночных подъемов для кормежки, которых было не избежать. Странно, но хотя за советами я обращалась к бабе Фене, она как будто бы до сих пор не подозревала, что у меня в комнате живет кролик. Мы с бабой Феней были словно созданы друг для друга. Она была беспощадна, как тренер олимпийской сборной. С ней были два варианта – бежать в ближайшую психлечебницу, заливаясь истерическим плачем, либо же превратить свои нервы в канаты. Сначала я отмалчивалась, потом начала отвечать. Странно, но бабу Феню это только забавляло. На мои оскорбления она заливалась радостным смехом: – Что ж ты, молодая, а еле жопу свою таскаешь! – А вам бы только гонять меня целыми днями, старая маньячка! – Дам я тебе пинка, и покатишься в свой город, разгильдяйка! – Да где же вы себе еще такую рабыню найдете? – Такую тупую да неповоротливую – нигде! – Была бы попроворнее да поумнее, уже бы вас хворостиной отхлестала! Весь день мы переругивались, выполняя каждая свою работу, а вечером принимались за вязание и между нами повисала мирная тишина. Почти каждый день по различным поручениям бабы Фени я ходила в Мирный – покупала продукты или относила вязаные шарфы и шали на продажу в магазинчик, с которым у бабы Фени была договоренность. Если поручений не было, я шла уже просто ради прогулки. Путь перестал казаться мне изматывающим. Он по-прежнему был длинным, но, кажется, в этом я и нуждалась – просто идти в одиночестве, философствовать, глядя на снег и небо. Погода с утра стояла чудесная. Снег еще не таял, но блестел под солнцем, как бриллиантами осыпанный. Я шла быстро, раскрасневшаяся от морозца и движения, когда, свернув за поворот, увидела отважно топающую навстречу мне… Алю. Однажды это должно было случиться. Я даже не удивилась. Одета она была очаровательно – элегантное розовое пальто, развевающийся длинный голубой шарф и фиолетовые замшевые сапожки на высоченных каблуках. В довесок прилагались серьги-кольца, макияж как из салона, наклеенные ресницы и завитые в крупные локоны золотисто-рыжие волосы. Героини «Секса в большом городе» ее бы оценили, но деревенские – вряд ли. На шпильках чертовски неудобно выгребать навоз из коровника. Да и розовый цвет непрактичный… – Привет! – она запыхалась, но только слегка. Любительница фитнесса была в отличной форме. – Привет, – ответила я будничным тоном, будто не пропадала целый месяц, перед этим променяв ее сына на директора-неврастеника. – Если ты со мной, то поворачивай обратно в Мирный. – Я с тобой. Какая ты стала красивая. Неплохо бы пройтись по лицу скрабом, и масочку успокаивающую сделать, и кремом потом помазать… но красивая. Ты похудела? – Только учти, я приучила себя ходить быстро, – предупредила я и припустила как сайгак. Даже для меня это было слишком быстро. Аля едва поспевала за мной на каблуках. Кажется, на это я и рассчитывала. Некрасивый способ отмазаться от беседы, да? С час мы мчались по дороге, перегоняя ветхие местные легковушки, пока я не дошла до изнеможения и не была вынуждена сбавить темп. – Твой отъезд был очень внезапным, – пытаясь выровнять дыхание, сразу взялась за меня Аля. – Мне нужно было подумать.