За это время Роза поразительно изменилась, чем Себастьян был крайне озадачен. Губы ее всегда были плотно сжаты, темные глаза горели фанатичным огнем, куда-то пропал прежний серебристый смех. Теперь она говорила редко, но, когда открывала рот, Флинн с Себастьяном всегда с уважительным вниманием ловили каждое ее слово. Порой же, прислушиваясь к ее твердым, беспощадным интонациям, Себастьяну казалось, что у него от страха мурашки бегут по спине. Они добрались до места на реке Руаха с пристанью и деревянным причалом и стали ждать возвращения катера. Но лишь через три дня о его приближении возвестил тихий рокот двигателя. Как только катер показался из-за поворота реки и, энергично преодолевая встречное течение, направился к деревянной пристани, они залегли и стали ждать удобного момента. – Вон он! – задыхаясь от волнения, прошептал Себастьян, узнав стоящую на носу пухлую фигуру в сером. – Попался, свинья долбаная! – Он передернул затвор винтовки. – Не спеши! – Ладонь Розы легла Себастьяну на запястье, не давая ему прижать приклад к плечу. – Да я его прямо отсюда могу снять! – запротестовал Себастьян. – Не надо. Я хочу, чтобы он нас увидел. Хочу сначала все ему высказать. Чтобы он знал, почему должен умереть. Катер сменил курс, развернулся бортом к течению, которое мягко поднесло его к пристани. Двое аскари спрыгнули на берег, налегли на брошенные им концы, придерживая и подтягивая катер, и комиссар наконец ступил на пристань. Флейшер постоял с минуту на деревянном настиле пристани, глядя на реку, туда, откуда они пришли. Это должно было насторожить Флинна, но он ничего такого тут не увидел. Комиссар слегка пожал плечами, повернулся и потопал к сараю для лодок. – Прикажи своим людям побросать оружие в реку, – сказал Флинн на своем лучшем немецком, показываясь из зарослей камышей возле причала. Герман Флейшер так и застыл на месте как столб, только живот продолжал трястись, а голова его медленно повернулась к Флинну. Голубенькие глазки его выпучились, превратившись чуть ли не в блюдца, и в горле его что-то прокудахтало. – Ну, быстро, а то сейчас пальну тебе прямо в брюхо, – повторил свою просьбу Флинн. Флейшер обрел наконец нормальный голос. Он передал приказ Флинна своим аскари, и те послушно исполнили его: вокруг катера послышались всплески воды. Краем глаза Флейшер заметил какое-то движение, повернул голову и увидел прямо перед собой Розу Олдсмит. За ее спиной полукругом стояли Себастьян и дюжина вооруженных африканцев, но шестое чувство подсказало Флейшеру, что реальную опасность для него представляет именно эта женщина. Что-то беспощадное было в ее взгляде, и весь ее вид говорил о каком-то не поддающемся определению, но смертельно опасном умысле. Поэтому именно к ней и адресовал свой вопрос комиссар. – Чего вы хотите? – охваченный дурным предчувствием, хрипло проговорил он. – Что он сказал? – спросила Роза отца. – Хочет знать, чего ты хочешь. – Спроси, помнит ли он меня. Услышав вопрос, Флейшер сразу припомнил женщину в ночной рубашке, стоящую на коленях в отблесках пылающего пожара, а вспомнив, испугался уже по-настоящему. – Это была ошибка, – прошептал он. – Ребенок… я такого приказа не отдавал! – Скажи ему… – Роза секунду помолчала, – скажи ему, что я убью его. Держащие винтовку руки шевельнулись, не спуская с него глаз, она сняла оружие с предохранителя. – Это была ошибка, – повторил Герман. Он сделал шаг назад, вытянул руки, как бы защищаясь от пули, которая, он это понимал, должна сейчас вылететь из ствола. И вдруг Себастьян выкрикнул – всего только одно слово: – Смотрите! Из-за поворота Руахи, который был всего лишь в двухстах ярдах от места, где они стояли, показался еще один катер. Он шел без особого шума, но быстро, и на его коротенькой мачте развевался флаг германских военно-морских сил. Вокруг пулемета «максим» на носу стояли люди в накрахмаленной белоснежной морской форме. Люди Флинна с изумлением выпучили на них глаза. Их появление казалось столь же невероятным, как появление Лохнесского чудовища в озере Серпентайн в Гайд-парке или льва-людоеда в соборе Святого Павла, а тем временем, пока они так стояли, совершенно парализованные, катер быстро приближался к пристани. Колдовские чары разрушил сам Герман Флейшер. Он разинул рот, набрал полные легкие воздуха и испустил страшный вопль, который понесся над гладью водной поверхности к катеру. – Кайлер! – возопил он. – Это англичане! Вслед за этим он пришел в движение, тремя легкими шажками протанцевал в сторону, с невероятной быстротой убрав свое тучное тело подальше от угрожающего ему смертью ствола Розы, прямо с пристани сиганул в темно-зеленый водоворот и юркнул под доски пристани. За шумным всплеском воды, сомкнувшейся над его тушей, сразу же последовало «так-так-так» пулемета на катере, и воздух наполнился свистом пуль, их шлепками и треском расщепляемого ими дерева. Катер с бьющим по ним пулеметом на носу шел прямо на них. Вокруг Флинна, Розы и Себастьяна замелькали фонтанчики поднятой пулями пыли, дико завизжали рикошеты, один из бойцов их отряда развернулся на пятках, словно дервиш в пляске и, раскинув руки, растянулся на берегу, а его винтовка с громким стуком упала на доски причала, и только тогда застывший было в ужасе отряд отчаянно бросился врассыпную. Флинн и его черные воины, пригибаясь и виляя вправо и влево, полезли на берег, одна только Роза рванулась вперед. Чудесным образом оставаясь невредимой, несмотря на шквал пулеметного огня, она подбежала к краю пристани, остановилась и наставила ствол винтовки на барахтающегося в воде Германа Флейшера. – Ты убил моего ребенка! – пронзительно крикнула она. Флейшер поднял голову, посмотрел на нее и понял, что ему пришел конец. Но тут по металлу винтовки ударила пулеметная пуля, удар оказался так силен, что вырвал оружие из рук Розы, она потеряла равновесие и замахала руками, пытаясь устоять на самом краешке пристани. Себастьян подбежал к ней, когда она уже падала. Он подхватил жену, бросил себе на плечо, развернулся и, собрав все остатки сил, выпущенные на волю страхом, тяжело поковылял на берег. Бегство отряда замыкали Себастьян и десять бойцов. Отступая весь этот день и следующий тоже, они отстреливались, цепляясь за каждое место, где можно с успехом обороняться, но только до тех пор, пока немцы не притащили свой пулемет. Тогда они замедлили темп отступления, чтобы Флинн и Роза успели уйти подальше и оторваться от преследования. На вторую ночь Себастьян тоже сумел оторваться от немцев и взял на север, где на ручье неподалеку от развалин Лалапанци у них была назначена встреча. Через двое суток он их догнал. В лунном сиянии Себастьян ступил на территорию их стоянки, и Роза, откинув в сторону одеяло, вскочила и с негромким ликующим криком побежала ему навстречу. Она опустилась перед ним на колени, расшнуровала и осторожно сняла с него ботинки. Пока Себастьян глотал горячий кофе с джином, заботливо подлитым ему Флинном, Роза обмывала и смазывала лопнувшие мозоли у него на ногах. Потом вытерла руки, встала и собрала одеяла. – Пойдем, – сказала она. Они вдвоем двинулись по берегу ручья. За завесой вьющихся растений, на сухой траве и одеялах, под усыпанным ярко сияющими звездами небом они легли и уютно прижались друг к другу, в первый раз после смерти ребенка. Потом уже, не разрывая объятий, крепко уснули и спали до тех пор, пока их не разбудило низкое солнце. Они встали; как были голышом, вышли на берег и окунулись в бегущую воду. Вода была холодна, Роза брызгалась на него и смеялась, как девчонка, потом побежала по мелководью через песчаную отмель, поднимая вокруг ног сверкающие фонтаны брызг. Капли воды блестели на ней, как золотые цехины, талия, расширяясь внизу в полные округлости нижней части тела, своим изяществом могла сравниться с венецианской вазой. Себастьян бросился за ней вдогонку, поймал, и они вместе упали в воду, потом встали на колени лицом друг к другу, захлебываясь и смеясь, что-то говорили, и упругая грудь Розы подпрыгивала при каждом взрыве смеха. И вдруг Себастьян почувствовал, как смех застрял у него в горле, он наклонился и накрыл ей груди ладонями. Смех ее мгновенно затих, она секунду смотрела на него, потом неожиданно лицо ее словно окаменело, и Роза отбросила его руки. – Нет! – прошипела она. Потом вскочила на ноги и побрела по воде туда, где на берегу лежала ее одежда. Роза быстренько прикрыла свои интимные места и стала одеваться, а когда уже затягивала на поясе тяжелый патронташ, с лица ее исчезли последние остатки воспоминаний о ночи любви. 54 Во всем виновата эта вонючая вода Руфиджи, решил Герман Флейшер и болезненно пошевелился в своем маскале, ощутив приближение очередного приступа недуга. Жаркая лапа дизентерии схватила и сжала его желудок, усугубив состояние мрачного раздражения и обиды. Все нынешние несчастья свалились ему на голову непосредственно с приходом на его территорию крейсера «Блюхер»: унижение достоинства, которое он испытал со стороны капитана крейсера, опасность, которой подвергся в стычке с английскими бандитами в самом начале этой экспедиции, а потом уже и постоянная, тяжелая работа, и вездесущий страх еще одного нападения, вечные придирки инженера, поставленного над ним командовать, – Флейшер уже люто ненавидел все, что было связано с этим проклятым крейсером, ненавидел всех и каждого на его борту. Носильщики маскаля двигались толчками, тревожа содержимое его желудка, понуждая его то и дело булькать и попискивать. Придется снова останавливаться… Флейшер стал подыскивать местечко, где можно было бы укрыться от посторонних глаз. Впереди шел караван носильщиков, которые с трудом тащились по дну неглубокой долины между двумя заросшими редколесьем горными кряжами из глинистого сланца и щебня. Колонна растянулась на полмили, люди двигались в беспорядке, отдельными группами, а всего тут было около тысячи человек. Идущая в авангарде сотня раздетых до набедренных повязок людей, сплошь покрытых блестящим потом, ловко орудуя длинными ножами-панга, прорубала дорогу. Сверкая на солнце, лезвия их ритмично взлетали и падали, в дремотной жаре африканского дня глухо раздавались звуки ударов. Работая под присмотром Гюнтера Раубе, молодого офицера инженерной службы с крейсера «Блюхер», они сначала прорубали узкую тропу, потом расширяли ее, чтобы можно было пронести следующие за ними четыре габаритных предмета. Предметы, о которых идет речь, медленно двигались все дальше вперед усилиями в три погибели согнувшихся, шатающихся от усталости, то и дело спотыкающихся на неровностях почвы людей, как муравьи облепивших их со всех сторон. Время от времени, наткнувшись на пень или торчащий из земли камень, караван останавливался, пока, благодаря поистине нечеловеческим усилиям двух сотен чернокожих рабочих, препятствие устранялось, и они могли двигаться дальше. Три недели назад в порту Дар-эс-Салама на берег было вытащено грузовое судно «Рейнлендер», и с него сняли восемь листов обшивки. Потом из металлических конструкций его же корпуса Раубе соорудил восемь огромных колесных ободов диаметром четырнадцать футов и в каждый из них вварил лист полуторадюймовой обшивки площадью десять футов. Используя столбики ограждения грузового корабля в качестве осей, соединил ими получившиеся восемь дисков в четыре пары. В результате получилось четыре хреновины, отдаленно смахивающие на древнеримские колесницы. Герман Флейшер совершил молниеносный рейд по набору рабочей силы и заполучил девять сотен физически крепких добровольцев из жителей Дар-эс-Салама и окрестных деревень. И вот эти девятьсот теперь занимались тем, что катили четыре пары колес на юг, в сторону дельты реки Руфиджи. А пока они в поте лица трудились, бойцы-аскари Германа с заряженными винтовками находились поблизости, чтобы в случае чего быстро отбить охоту у тех добровольцев, которых вдруг ни с того ни с сего настигнет приступ тоски по родному дому. Эта весьма распространенная хворь способна быстро разрастись до размеров настоящей эпидемии, и без того обостряемой стертыми до самого мяса плечами в результате контактов с грубой поверхностью нагретого жарким солнцем металла, а также ладонями, верхние слои кожи которых тоже стерлись напрочь от контактов с пеньковыми веревками. Вот уже две недели они прилежно трудились, а до реки все еще оставалось тридцать мучительных миль. Герман Флейшер снова стал корчиться в своем маскале – внутренности его продолжала терзать амебная дизентерия. – О господи, вот же зараза, опять! – простонал он. – Эй, вы, быстро несите меня вон к тем деревьям! – Это уже был приказ носильщикам. Он указал им на заросли черного дерева, густо растущего на одном из склонов долины. Носильщики быстро свернули с тропы и рысцой побежали вверх по склону. Оказавшись в зарослях, они остановились, комиссар выбрался из гамака и поспешил скрыться в густом кустарнике, чтобы ему никто не мешал. А носильщики сели на землю, дружно вздохнули и предались сеансу африканской гимнастики. Выйдя из своего укрытия, комиссар вдруг почувствовал зверский голод. В тени деревьев было прохладно и тихо – идеальное место чего-нибудь перекусить. А Раубе пусть перебьется часок как-нибудь без него. Герман кивнул своему личному слуге, тот быстро расставил походный столик и открыл коробку с едой. Когда в пыльном, сухом воздухе глухо хлопнул первый выстрел, рот комиссара был забит колбасой. 55 – Где же он? Он должен быть где-то здесь. Разведчики доложили, что он здесь. Ты его видишь? – проговорила Роза Олдсмит, едва шевеля потрескавшимися на солнце, обветренными губами. Нос ее тоже обгорел и облупился на солнце, кожа шелушилась и отваливалась помертвевшими клочьями, оставляя на нем красные пятнышки, глаза покраснели от пыли и слепящего, резкого света. Она лежала за покрытой сухой травой насыпью глинистого сланца, перед ней торчал ствол винтовки «маузер». – Ты его видишь? – нетерпеливо повторила она вопрос, повернув к отцу голову. Прижав бинокль к глазам и проводя его вдоль долины сначала в одну сторону, потом обратно, к голове этого странного каравана, Флинн пробурчал что-то неразборчивое. – Ага, вижу белого мужчину, – сказал он наконец. – Это Флейшер? – Нет, – с сомнением в голосе отозвался отец. – Нет, вряд ли это он. – Давай ищи. Он должен быть где-то там. – Интересно, что это за штуковины такие?