– Ну-ка отойди! – заорал Флинн. – Я сейчас одним выстрелом открою этот чертов ящик! Дико вращая глазами, он встал из-за стола, сжимая в руках свою двустволку. – Погоди! – крикнул Себастьян, и с остальными оруженосцами они рассыпались кто куда в поисках убежища от картечи. В ограниченном пространстве кабинета выстрелы тяжелого ружья гремели оглушительно, пороховой дым смешивался со штукатурной пылью, пули отскакивали от металлической оболочки сейфа, оставляя на нем длинные свинцовые мазки, и с воем летели прочь, застревая в полу, стенах и мебели. Эта силовая акция, похоже, утихомирила Флинна. Он утратил к сейфу всякий интерес. – Пойдем поищем чего-нибудь перекусить, – кротко сказал он, и они толпой двинулись искать кухню. Флинн выстрелом выбил замок, и, как только они оказались в кладовой Германа Флейшера, им показалось, что перед ними открылась сама пещера Аладдина, полная всего, что может послужить утехами плоти. С потолка свисали окорока, копченые сардельки, колбасы, здесь были бочки солонины, стеллажи круглых жирных сыров, ящики с отборным пильзенским пивом, ящики с бутылками коньяка, пирамиды с консервированными трюфелями, головками спаржи, паштетами, креветками, грибами, оливками в масле и прочими деликатесами. С благоговейным изумлением они оглядывали все это изобилие и не сразу вошли в помещение. И всей толпой набросились на сокровищницу Германа Флейшера, выбирая себе еду каждый сообразно своему вкусу. Стрелки выкатили бочку соленой свинины, Себастьян достал свой охотничий нож и принялся открывать консервы, а Флинн сразу двинулся в угол, где стоял ящик штейнхегера[35]. Им понадобилось целых два часа целеустремленной еды и питья, чтобы достичь точки полного насыщения. – Ну что, нам бы сейчас лучше двинуться дальше, – сказал Себастьян и тихонько рыгнул, на что Флинн, глядя на него осоловелыми глазами, согласно кивнул и тут же пролил себе на охотничью куртку немного штейнхегера. Он вытер ее ладонью и облизал мокрые пальцы. – Ага! – сказал он. – Пока Флейшер не вернулся домой, лучше сматываться отсюда. – Он посмотрел на Мохаммеда. – Для каждого носильщика подготовить груз еды по полной выкладке. Что не сможем унести, свалить в отхожее место. Соблюдая большие предосторожности, он встал. – Я сейчас пойду осмотрюсь… не забыть бы нам чего-нибудь важного. Слегка покачиваясь, но не теряя достоинства, Флинн прошел сквозь дверной проем. Зайдя в кабинет Флейшера, он немного постоял, сердито разглядывая неприступный сейф. Тащить его на себе… тяжеловато будет, это точно… С большим сожалением отказавшись от этой идеи, Флинн огляделся в поисках чего-то такого, что могло бы утешить, притупить его досаду. Над входной дверью висел цветной эстамп с портретом кайзера: в полной парадной форме император сидел верхом на великолепной боевой лошади. Флинн взял на столе чернильный карандаш, подошел к картине. Сделав десяток с лишним карандашных штрихов, он радикальным образом изменил взаимное положение между лошадью и всадником. А потом, не переставая хихикать, на белой стене под картиной печатными буквами написал: «Кайзер любит лошадей». Шутка показалась ему столь остроумной, что он не мог не позвать Себастьяна полюбоваться работой. – Вот что называется настоящей утонченностью, Бэсси, мой мальчик. Всякая хорошая шутка должна быть утонченной. Граффити Флинна показались Себастьяну не более утонченными, чем нападение разъяренного носорога, но он все-таки посчитал своим долгом одобрительно посмеяться. Его реакция вдохновила Флинна к дальнейшим опытам в остроумии. Он позвал двух оруженосцев и заставил их притащить из нужника бак, и под его руководством они закрепили его над приоткрытой дверью спальни Германа Флейшера. Через час, тяжело нагрузившись трофеями, диверсионный отряд покинул Махенге и выступил в путь, первый из целого ряда этапов форсированного марша в направлении реки Рувума. 37 В состоянии полного умственного раздрая, вызванного, видно, избытком адреналина в крови, Герман Флейшер бродил по своей полностью разграбленной резиденции. Всякий раз обнаруживая новое бесчинство и поругание, он щурился, и дыхание его учащалось. Но прежде всего нужно было взломать дверь тюрьмы и освободить своих плененных воинов-аскари. Когда они через дыру в стене вышли на волю, он коротко приказал сержанту в качестве наказания за их полную воинскую несостоятельность выдать каждому по двадцать ударов кибоко[36]. Сам стоял рядом, смотрел, слушал смачные удары кнута по обнаженным спинам и пронзительные вопли наказуемых, и это зрелище немного его утешило. Впрочем, успокаивающее действие телесных наказаний сразу испарилось, как только он вступил на кухонную территорию своего хозяйства и обнаружил, что кладовая, где он так усердно собирал и тщательно хранил продукты питания, теперь совершенно пуста. Это открытие едва окончательно не сломило его дух. Флейшер уныло вспомнил былое изобилие, рот его наполнился слюной, и ему стало так жалко самого себя, что обвислые щеки мелко затряслись. Чтобы только восстановить запасы колбасы, понадобится не менее месяца, а уж о сырах, доставляемых ему из отечества, и говорить нечего. Из кладовой он прошел в свой кабинет, и здесь тоже его ждал сюрприз, рожденный утонченным чувством юмора Флинна. У Германа чувство юмора с авторским не совпадало. – Вот свинья, британский выродок… – уныло пробормотал он, и темная волна отчаяния и страшной усталости навалилась на него. Комиссар понял, что сейчас бессмысленно бросаться в погоню за налетчиками. Они уже дня два как в пути, надежды догнать их до того, как они доберутся до Рувумы, никакой. Вот если бы губернатор Шее, который умеет только критиковать его, позволил ему со своими бойцами-аскари как-нибудь ночью переправиться через реку и нагрянуть с визитом в Лалапанци… К утру там не осталось бы ни единой души, которая могла бы пожаловаться португальскому правительству на нарушение суверенитета. Герман тяжко вздохнул. Он очень устал, душевное состояние было подавленное. Надо пойти и прилечь, хоть немного отдохнуть, а уж потом проследить, как идет уборка территории штаб-квартиры. Спальня пока для отдыха непригодна, поэтому на ночь он расположился на открытой веранде. Спал комиссар беспокойно, ему снилась бесконечная равнина, по которой он преследует Флинна О’Флинна, но тщетно, расстояние между ними не сокращалось, а над его головой в небе кружили две огромные птицы, одна с грозным лицом губернатора Шее, а другая с бандитским лицом юного англичанина, и через равные промежутки времени обе птицы сбрасывали на него свой помет. После недавних дневных испытаний его обонятельные галлюцинации, столь органично дополняющие сновидение, казались потрясающе реалистичными. Флейшера деликатно разбудил один из домашних слуг, Герман с трудом принял сидячее положение – глаза болели, во рту был очень неприятный привкус. – В чем дело?! – прорычал он. – Из Додомы пришел посыльный, он принес пакет с красной печатью бваны мкубы. Герман застонал. Конверт с печатью губернатора Шее обычно не сулил ему ничего хорошего. Но не мог же он так скоро узнать о последней проделке Флинна О’Флинна! – Принеси кофе! – Господин, кофе у нас нет. Все похитили, – ответил тот, и Герман снова застонал: – Ну хорошо. Приведи посыльного. Придется терпеть эту мучительную головомойку от губернатора Шее без укрепляющей терапии чашечки кофе. Он сломал печать и начал читать: 4 августа 1914 года Резиденция, Дар-эс-Салам. Комиссару Южной провинции в Махенге Герр комиссар, по долгу службы должен Вам сообщить, что между империей и правительствами Англии, Франции, России и Португалии объявлено состояние войны. Настоящим документом Вы назначаетесь временным главой военной администрации Южной провинции Германской Восточной Африки с распоряжением предпринимать любые шаги, которые Вы считаете необходимыми для защиты наших границ и внесения замешательства в ряды противника. В надлежащий срок в Ваш район будут посланы военные силы, в данное время формируемые в Дар-эс-Саламе. Но, боюсь, осуществление этих действий произойдет с некоторой задержкой. А пока что Вы должны обходиться силами, имеющимися в Вашем распоряжении. На этом письмо не кончалось, там было еще много чего, но Герман Флейшер читал эти подробнейшие инструкции машинально, почти без внимания. О головной боли он уже забыл, привкуса во рту больше не замечал: в груди его поднялась мощная волна воинственной ярости. Пухлые щеки его собралось в складки, широко улыбаясь, он оторвался от письма. – Ja, дорогой О’Флинн, – проговорил он вслух, – уж теперь-то я сполна отплачу тебе за туалетный бак. Флейшер вернулся к первой странице письма и, шевеля губами, прочитал еще раз: «…предпринимать любые шаги, которые Вы считаете необходимыми для защиты наших границ и внесения замешательства в ряды противника». Ну наконец-то. Наконец у него есть приказ, о котором он умолял несчетное количество раз. Герман Флейшер кликнул сержанта. 38 – Возможно, вечером они вернутся домой, – сказала Роза Олдсмит, подняв голову от детской сорочки, на которой она вышивала узор. – Сегодня вечером или завтра, а может, и послезавтра, – философски откликнулась нянька. – Что толку гадать, мужчины уходят, когда хотят, и приходят, когда хотят. У них свои тараканы в головах. Опустившись на корточки возле люльки, стоящей на леопардовой шкуре, она снова принялась покачивать ее, худенькая и черная, как ожившая мумия. Ребенок спал, тихонько посапывая во сне. – А я уверена, что нынче вечером. Я сердцем чувствую, что сегодня должно случиться что-то хорошее. Роза отложила в сторону шитье и пошла к двери, ведущей на веранду. За последние несколько минут солнце успело скрыться за деревьями, наступили короткие африканские сумерки, и на землю опустилась призрачная тишина. Роза вышла на веранду и, в вечерней прохладе обхватив себя руками, стала вглядываться в даль погружающейся во тьму долины. Стояла и с беспокойством ждала, а когда день окончательно погас и все вокруг окутала темнота, первоначальное чувство ожидания вдруг сменилось смутным предчувствием беды. – Няня, зажги лампы, пожалуйста, – спокойно, хотя и с легкой горечью в голосе, сказала она, обернувшись, потом снова стала всматриваться во тьму. За ее спиной послышался звон стекла о металл, с шипением вспыхнула фосфорная спичка, и вокруг ее ног на веранду лег тусклый, желтый квадрат света. Первый порыв ночного ветра холодом дохнул на обнаженные руки Розы. Она почувствовала покалывание гусиной кожи и зябко поежилась. – Иди в дом, Долговласка, – велела ей нянька. – Ночь существует для комаров, леопардов… и прочих тварей. Но Роза не торопилась уходить; напрягая глаза, она вглядывалась в темноту, пока смутные очертания растущих в самом низу лужайки смоковниц стали совсем уже неразличимы. Тогда она повернулась и вошла в дом. Закрыла за собой дверь и задвинула засов. Ночью Роза неожиданно проснулась. Ночь была безлунная, и в комнате было темно. Где-то рядом с ее кроватью слышались тихие звуки, которые Мария издавала во сне.