Но до Салито от резиденции германского комиссара в Махенге как минимум один дневной переход. Флинн вычеркнул из списка у себя в голове и это место. Как только каждый разведчик заканчивал свой доклад, Флинн задавал ему вопрос, ответ на который мог серьезно повлиять на его решение: – А как насчет Взрыхляющего Землю? – Нигде о нем ничего не слышали. И нигде самого не видели, – отвечали они. Последний разведчик прибыл только через два дня после всех остальных. Он явно робел, и вид у него был слегка виноватый. – Где так долго пропадал, черт возьми?! Ответ у молодого стрелка был уже готов: – Зная, какой именно вопрос обязательно задаст мне великий господин Фини, я свернул со своего пути в деревню моего дяди Йету. Мой дядя из племени фунди. Без его ведома не пройдет ни один дикий зверь, не убьет жертву ни один лев, ни один слон не сорвет веточки с дерева. И я пошел, чтобы задать ему вопросы обо всем об этом. – Твой дядя из племени фунди славен и знаменит, конечно, но больше всего он известен как исправный производитель дочерей, – сухо отозвался на это Флинн. – Он у тебя производит дочерей так же, как луна производит звезды. – В самом деле, мой дядя Йету славен и знаменит, – кивнул головой разведчик и поспешил продолжить, чтобы отвратить Флинна в сторону от заданной им линии рассуждений: – Мой дядя шлет свои приветствия господину Фини и поручает мне сказать следующее: «В этом сезоне в районе холмов Санья много прекрасных слонов. Они ходят по двое и по трое. Собственными глазами я видел двенадцать слонов с бивнями длинными, как древко копья, и еще я видел следы стольких же по числу». Далее мой дядя поручает мне сказать тебе следующее: «Среди них есть один, который хорошо известен господину Фини, потому что он много раз уже спрашивал о нем. Этот слон самый крупный из всех больших слонов. Он ходит так величаво, что люди прозвали его Взрыхляющий Землю». – Уж не птичка ли тебе принесла на хвосте эту сказочку, чтобы ты рассказал ее мне и охладил мой гнев на тебя? – сердито спросил Флинн. – Или, может, Взрыхляющий Землю привиделся тебе, когда ты взрыхлял чрево какой-нибудь из многочисленных дочерей своего дяди? Его горячность была изрядно приправлена недоверием. Сколько раз уже под влиянием подобных диких историй он бросался на тщетные поиски этого огромного слона. Флинн наклонился вперед и через костер посмотрел в глаза своему стрелку. – Это чистая правда, господин, – ответил тот, не отводя взгляда. Флинн все смотрел ему в глаза, но не увидел в них ни капельки обмана. Он что-то проворчал, качнулся назад, перевел взгляд на язычки пламени. За свои первые десять лет пребывания в Африке Флинн не раз слышал легенду о слоне, бивни которого так велики и так длинны, что их концы достают до земли и оставляют на ней двойную борозду на его пути. Слушая эти байки, как и сказки про носорога, что пятьдесят лет тому убил работорговца-араба, и теперь на его роге красуется его массивный золотой, украшенный драгоценными камнями браслет, Флинн только улыбался. Рассказывали, что этот браслет застрял на его роге, когда он пронзил им араба. В Африке вообще ходило великое множество подобных романтических историй, от сокровищницы царя Соломона до легенды о кладбище слонов, и Флинн ни в одну из них не верил. А потом сам убедился в том, что некоторые сказки могут сделаться былью. Однажды он стоял лагерем на португальском берегу Замбези и как-то вечером, прихватив ружьецо для охоты на птиц, пошел вдоль берега в надежде подстрелить парочку рябчиков. В двух милях от лагеря он подметил стаю этих птичек, летящих к воде, – они летели так быстро, как летают почтовые голуби, ветер свистел в их стреловидных крыльях. Флинн нырнул в густые заросли прибрежного тростника и стал наблюдать, как они подлетают все ближе. Птицы сделали крутой вираж у него над головой, устремились вниз к песчаным берегам реки, и тогда Флинн вскочил на ноги и принялся палить направо и налево, сбил вожака стаи, потом еще одного рябчика. Кувыркаясь в воздухе, они падали вниз, оставляя после себя бледный, обозначивший траекторию их падения след из перьев. Но Флинн так и не увидел, как они шлепаются на землю. Не успело еще стихнуть эхо его раскатившегося над рекой дуплета, как заросли тростника колыхнулись, затрещали, распахнулись и на открытое место вышел слон. Это был самец, до плеча он был высотой не менее четырнадцати футов. Такой старый, что уши его были изорваны до половины своего первоначального размера. Шкура на нем висела большими складками, была изрезана глубокими морщинами, мешками свисала на коленях и на горле. Хвост давно облысел, кисточка пропала. Глаза от старости слезились, образуя подтеки на увянувших щеках. Танцующей походкой, сгорбленный, он вышел из зарослей камыша, как-то нелепо, неестественно запрокинув назад голову. А когда Флинн увидел, почему этот старый самец задрал голову назад, то глазам своим не поверил. С обеих сторон хобота торчали два бивня чистой слоновой кости, совершенно одинаковые и прямые, как колонны древнегреческого храма, ни на единый дюйм не сужаясь от самого рта до самых ровненько округленных концов. Бивни были окрашены в темный цвет табачной слюны, длиной не менее четырнадцати футов, и если бы слон не задирал назад голову, доставали бы до самой земли. Флинн все стоял, не веря собственным глазам, а самец прошел мимо не более чем в пятидесяти ярдах и, переваливаясь, скрылся между деревьями. За полчаса Флинн добрался до лагеря, легкое ружьишко сменил на двустволку системы Гиббса, прихватил бутылку с водой и, кликнув своих стрелков, вернулся к реке. По следу он пустил Мохаммеда. Сначала на пыльной земле попадались только круглые отпечатки ног слона, аккуратные, размером с крышку мусорного бака, ногти на ступнях старого самца давно стерлись. Потом, после пяти миль погони, появились и другие отметины. По обе стороны следа теперь шли две борозды взрыхленных листьев, мягкой почвы и вырванной травы – здесь концы бивней касались земли. Только теперь Флинн догадался, почему этого старого самца окрестили Взрыхляющим Землю. На третий день преследования пошел дождь, и след они потеряли. Но за прошедшие с тех пор годы Флинн успел уже двенадцать раз пройти по такому следу с двумя бороздами и каждый раз снова и снова терял его, а однажды ему даже еще раз удалось увидеть старого самца в бинокль – тот стоял милях в трех, в тени маруловой[34] рощи, и, видимо, дремал, а исхудалую голову его подпирали легендарные бивни. Пока Флинн добирался до этого места, слона и след простыл. За всю свою жизнь Флинн ничего не желал с такой маниакальной страстью – он готов был на все, лишь бы добыть эти бивни. Теперь же он молча сидел, вперившись взглядом в огонь костерка, вспоминал, и в сердце его росло вожделение, разгоралась жгучая, неодолимая страсть, какой он не испытывал даже к женщине. Наконец Флинн поднял голову и посмотрел на своего разведчика: – Завтра, едва рассветет, отправляемся к холмам Санья, в деревню Йету. На щеку Германа Флейшера уселась муха и радостно потерла передние лапки, предвкушая сладкую перспективу напиться из капельки пота, дрожащей рядом с ушной мочкой. Стоящий за стулом Германа аскари щелкнул хлыстом, сделанным из хвоста зебры, да так ловко, что ни один из длинных черных волосков его не коснулся лица комиссара, а муха пулей умчалась прочь и заняла свое место на орбите среди подруг, кружащих вокруг головы Германа. Сам комиссар едва обратил на это происшествие внимание. Он сидел, глубоко развалившись в кресле, и неласковым взором поглядывал на двух стариков, сидящих на корточках на пыльном плацу перед верандой. Тишина плотным покровом окутывала всех в этой притупляющей мысли и чувства жаре. Двое старейшин терпеливо ждали. Они уже сказали свое, а теперь дожидались, что им ответит бвана мкуба. – Сколько было убито? – задал наконец вопрос Флейшер. Отвечать начал старший из двоих: – Господин, столько, сколько пальцев на обеих твоих руках. Но это лишь те, в которых мы точно уверены, могут быть и другие. Герман был озабочен не столько самим фактом гибели людей, сколько числом убитых – именно это должно быть истинным мерилом серьезности ситуации. Ритуальное убийство – это первый шаг на пути к бунту. Началось с того, что дюжина мужчин собрались ночью при лунном свете, все в накидках из леопардовых шкур, все с разрисованными белой глиной лицами. И к пальцам их были крепко привязаны грубые железные когти. Сначала они собирались изувечить одну юную девушку, а потом сожрать некоторые определенные части ее тела. На взгляд Германа, развлечение довольно безобидное, но, когда оно стало случаться все чаще, это породило в районе ощущение безнадежности и гнусного страха. А это уже питательная почва для мятежа. Дальше – больше. Служители культа леопарда по ночам, совершенно не скрываясь, принялись ходить по деревням, устраивая процессии с горящими факелами, и мужчины, дрожа в своих забаррикадированных хижинах, слушали исполняемые хором участников этих зловещих процессий приказы, которым они должны были повиноваться. Это случилось десять лет назад в Салито. Служители культа приказали сопротивляться тем, кто явится к ним собирать налог. Они зверски убили самого комиссара и двадцать его аскари, разрубили их тела на мелкие кусочки и украсили ими терновники. Через три месяца в Дар-эс-Саламе на берег высадился батальон германской пехоты и двинулся маршем к Салито. Они дотла сжигали все деревни и убивали всех и вся – мужчин, женщин, детей, кур, собак и коз. Окончательный список убитых еще нужно уточнить, но командир батальона хвастался, что они убили две тысячи человек. Вероятно, он преувеличивал. Тем не менее до сего дня в холмах Салито никто больше не живет. В целом это происшествие обошлось недешево и обозлило людей – и Герман Флейшер не желал, чтобы такое повторилось, пока он здесь служит. Следуя тому правилу, что профилактика болезни всегда лучше ее лечения, он решил отправиться туда и сам совершить несколько ритуальных жертвоприношений. Сидя в кресле, он наклонился вперед и обратился к своему сержанту-аскари: – Снарядить двадцать человек. Завтра утром перед рассветом мы выдвигаемся к деревне Йету в районе Санья. Не забыть про веревки. 34 В самый разгар жаркого дня в холмистом районе Санья, в тени широкой кроны дикой смоковницы стоял слон. Он спал стоя, и голова его опиралась на два бивня, которые поддерживали ее, словно две длинные колонны темной слоновой кости. Он спал, как спит всякий старик, то и дело просыпаясь и никогда не погружаясь в сон слишком глубоко, пребывая как бы на грани сна и бодрствования. Время от времени он хлопал себя по плечам лохмотьями серых ушей, и всякий раз при этом голова его окутывалась прозрачной кисеей потревоженных мух. Несколько секунд повисев в жарком воздухе, насекомые снова усаживались на слона. Толстая кожа на краях ушей животного была ободрана, и мухи продолжали объедать ее дальше. Мухи – твари вездесущие. От движения тысяч их крылышек влажная, зеленая тень под дикой смоковницей так и гудела. По ту сторону холмистой гряды Санья, в четырех милях от места, где дремал старый слон, по заросшему кустарником оврагу к горному кряжу пробирались трое. Впереди шел Мохаммед. Он быстро двигался на полусогнутых ногах, пристально поглядывая вниз, время от времени всматриваясь вперед, предполагая увидеть там бегущий дальше след, по которому они следовали. Мохаммед остановился перед рощицей деревьев мапунду, земля под их ветвями была покрыта сплошным слоем смердящей, желеобразной массы гнилых плодов. Он оглянулся на двух своих белокожих спутников, указал на следы на земле и на пирамиду ярко-желтого помета. – Здесь он остановился в первый раз, чтобы переждать жару, но тут ему не понравилось, и он пошел дальше. Флинн страшно потел. Пот стекал по его красным щекам и капал на и так уже промокшую насквозь рубашку. – Да, – кивнул он, и от этого движения с головы его сорвался целый дождь мелких капелек пота. – Он собирается перевалить через горный кряж. – С чего это ты так уверен? – таким же глухим шепотом спросил Себастьян. – Вечерком с востока подует прохладный ветерок, вот он и перейдет через кряж, чтобы там его дождаться, – раздраженно проговорил Флинн и вытер лицо коротким рукавом рубашки. – А теперь напоминаю тебе, Бэсси. Это мой слон, ты меня понял? Только попробуй поднять на него руку, клянусь Богом, я пристрелю тебя, слышишь? Флинн кивнул Мохаммеду, и они двинулись дальше вверх по склону, не спуская глаз со следа, который вилял между камнями и кустарником. Гребень горы четко очерчивался, был крут, как спинной хребет заморенного голодом вола. Они остановились и присели передохнуть на грубых листьях травы-полевицы. Флинн открыл футляр висящего у него на груди бинокля, вынул прибор и кусочком тряпицы протер линзы. – Сидите на месте! – приказал он остальным двум и, извиваясь, пополз наверх. Под прикрытием торчащего пня, он осторожно высунул голову и стал вглядываться в даль. На десять миль вперед до равнины простирался пологий склон высотой в полторы тысячи футов. Весь в разломах, с отовсюду торчащими зубьями скал, он был изрезан тысячами лощин и оврагов, почти сплошь покрыт грубым бурым кустарником и усеян группами высоких деревьев. Флинн устроился поудобней, уперся локтями в землю и приставил к глазам бинокль. И принялся последовательно и методично осматривать каждую рощицу, каждую группу деревьев. – Есть! – громко прошептал он. Потом немного поерзал на животе, устраиваясь поудобней, и вгляделся в картинку-головоломку под растущим в миле от него, широко раскинувшим густую крону ветвей деревом. В тени кроны смутно вырисовывались очертания какой-то непонятной фигуры, слишком громадной и слишком расплывчатой, чтобы быть стволом дерева. Флинн опустил бинокль и вытер пот со лба. Закрыл глаза, давая им отдохнуть от слишком яркого солнечного света, и снова поднес к ним бинокль. Две долгие минуты он пристально вглядывался в эти тени, как вдруг головоломка сама собой сложилась в отчетливую картинку. Самец стоял наполовину заслоненный стволом дикой смоковницы, отчасти сливаясь с ним, голова и половина туловища скрывались за нижними ветвями дерева, а то, что он поначалу принял за ствол небольшого дерева, на самом деле оказалось его бивнем. От волнения у Флинна перехватило дыхание. – Есть! – снова прошептал он. – Есть! Чтобы предотвратить любую случайность, подкрадываться к старому самцу надо скрытно, принимая все меры предосторожности, приобретенные им за все двадцать лет охоты на слонов. Флинн вернулся туда, где его ждали Себастьян с Мохаммедом. – Он здесь, – сообщил он. – Можно и я пойду с тобой? – взмолился Себастьян. – Еще чего! – проворчал Флинн, сел, стащил с ног тяжелые сапоги и надел вместо них легкие сандалии, которые Мохаммед достал из рюкзака. – Остаешься здесь, пока не услышишь мой выстрел. И смотри, чтоб до этого из-за гребня и носа не высовывал, иначе пристрелю; помоги господи. Пока Мохаммед, стоя перед Флинном на коленях, привязывал к его коленкам кожаные щитки для защиты от колючек и острых зубцов скалы, Флинн подкреплялся из бутылки с джином. – Смотри, я свое слово сдержу! – пообещал он, заткнув горлышко пробкой и снова бросив сердитый взгляд на Себастьяна.