Когда же наконец все было готово, Роза залезла в постель, прижала к груди ребенка, устроилась на подушках поудобней и кивнула няньке. – Открывай, – сказала она. Эта задержка лишь подкрепила самые худшие опасения Флинна. Дверь распахнулась, и Флинн с Себастьяном с безумными от тревоги глазами ввалились в спальню. – О-о, слава богу, Роза! Ты жива! Себастьян подбежал к кровати и упал рядом с ней на колени. – Проверь-ка у него ножки, – распорядился Флинн. – А я возьму на себя ручки и головку. Роза и глазом не успела моргнуть, как ее папаша изъял у нее из рук новорожденного. – Так, пальчики на руках в порядке. Руки две, голова одна, – бормотал Флинн, не слушая протестов Розы и приглушенных негодующих криков ребенка. – С этой стороны все отлично. Просто отлично! – проговорил Себастьян со все возрастающим облегчением и восторгом. – Да он у нас красавчик, а, Флинн! Он раскрыл одеяльце, в которое был завернут младенец. – О господи! – воскликнул он сдавленным голосом, и выражение радости на лице его словно надломилось. – Что такое? – испуганно спросил Флинн. – Ты был прав, Флинн. Это какой-то урод. – Что? Где? – Вон там, – вытянул палец Себастьян. – У него нет этой штуковины. – И они оба в ужасе уставились в это место. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем до них одновременно дошло, что крошечная щелка – это вовсе не уродство, а как раз именно то, чем должна была наделить ребенка мать-природа. – Так это девчонка! – с разочарованием протянул Флинн. – Девчонка! – как эхо повторил Себастьян и быстренько задернул одеяльце, чтобы благопристойно скрыть эту часть организма своей дочери. – Да, это девочка, – улыбнулась бледная как полотно, счастливая Роза. – Это девочка! – торжествующе хихикнула нянька. Мария Роза Олдсмит появилась на свет без особого шума, доставив матери минимум неудобств, так что уже через сутки Роза снова была на ногах. И все свои обязанности девочка справляла с такой же тщательностью и сноровкой. Каждые четыре часа она подавала голос, ее плач прерывался сразу же, как только мать затыкала ей ротик грудью. Кишечник опорожняла так же регулярно, в надлежащем объеме и консистенции, а в остальное время дня и ночи почти всегда сладко спала. Девочка оказалась очень хорошенькая, кожа ее совершенно была лишена той красноты или синюшности, присущей большинству новорожденных, ни единой младенческой помятости, глазки широкие, взгляд ясный. Словом, от шапки вьющихся, шелковых волосков на голове до самых кончиков ее розовых пальчиков на ногах Мария была чистое совершенство. Но Флинну понадобилось целых два дня, чтобы оправиться от горького разочарования, от сознания, что его надули и вместо внука подсунули ему внучку. Два дня он дулся, сидя в одиночестве у себя в оружейной или в самом дальнем углу веранды. Вечером второго дня произошел перелом. – Ну разве тебе не кажется, что наша Мария очень похожа на дедушку? Ты только посмотри, те же губки, да и носик тоже! – сказала Роза, повысив голос так, чтобы слова разлетелись по всей веранде. – А глазки? Видишь? Себастьян открыл было рот, чтобы решительно возразить, но тут же закрыл, поскольку Роза больно пнула его ногой в лодыжку. – Ну просто копия, – продолжала она. – Сразу видно, кто ее дедушка. – Ну… пожалуй… – недовольно промямлил Себастьян. – Если приглядеться как следует. Сидящий в конце веранды Флинн насторожился, поднял голову и стал прислушиваться к каждому сказанному слову. А через полчасика подсел к колыбельке и с глубокомысленным видом принялся внимательно разглядывать существо, которое в ней содержалось. А на следующий вечер уже перетащил свое кресло поближе ко всем остальным и уверенно возглавил дискуссию. – Сильное семейное сходство, несомненно, имеется, – вставлял он такие, например, замечания. – Вы только посмотрите на эти глазки – сразу видно, кто у нее дедушка! Свои наблюдения он разнообразил тем, что то и дело давал всем разные предостережения и ценные указания: – Бэсси, не наклоняйся к ней так близко. Ты же дышишь на нее своими бактериями. Роза, девочке нужно сменить одеяльце. Кстати, когда она в последний раз кушала? И уже совсем скоро он начал открыто наезжать на Себастьяна: – У тебя теперь есть обязанности. Ты думал об этом? – Что ты имеешь в виду, Флинн? – Нет, ты просто ответь мне. Что у тебя есть самое дорогое в этом мире? – Роза и Мария, – не задумываясь, ответил Себастьян. – Прекрасно. Просто великолепно! А чем ты собираешься их кормить, во что одевать… и как… вообще заботиться о них? Тот ответил в том смысле, что вполне удовлетворен существующим положением дел. – Еще бы ты не был удовлетворен! Это же тебе ничего не стоит! А вот я считаю, что хватит тебе дурака валять, пора оторвать свой зад и заняться делом. – Например? – Например, пойти и добыть слоновой кости. Через три дня вооруженный и экипированный для широкомасштабной браконьерской экспедиции Себастьян повел за собой по долине в сторону реки Рувума отряд стрелков и носильщиков. А четырнадцать часов спустя, уже в сумерках, он привел их обратно. – Во имя всего святого, что ты здесь делаешь? – потребовал от него ответа Флинн. – У меня было дурное предчувствие, – робко ответил Себастьян. – Что еще за дурное предчувствие? – О том, что я должен вернуться, – промямлил Себастьян. Через два дня он снова отправился в поход. На этот раз Себастьян все-таки переправился через реку, но тут им снова овладело дурное предчувствие, и он вернулся к Розе и Марии. – Ну что ж, – обреченно вздохнул Флинн. – Похоже, придется идти с тобой и самому проследить за тем, чтобы ты это сделал. – Он покачал головой. – Да-а, сильно ты меня разочаровал, Бэсси. Но самым большим разочарованием для Флинна было сознание того, что развеялась его надежда целых несколько недель иметь внучку в полном своем распоряжении. – Мохаммед! – крикнул он. – Собери мои вещи. 33 Флинн послал через реку своих разведчиков и, когда они вернулись и сообщили, что на противоположном берегу германских патрулей нет, форсировал реку. Эта экспедиция не могла идти ни в какое сравнение с теми вполне дружественными и бесцельными блужданиями Себастьяна от деревни к деревне по германской территории. Флинн хорошо знал свое дело. Реку пересекли они ночью. Плыли в условиях строжайшей тишины и высадились на противоположный берег ниже по течению, в двух милях от деревни М’топо. На берегу долго не задерживались и сразу же выступили, в полном молчании шли всю ночь и где-то за час до рассвета, проделав пятнадцать миль вглубь территории, остановились в лесочке слоновьего терновника, осмотрительно выбранного из тех соображений, что окружающие холмы, лощины и овраги вокруг предоставляли в случае чего многочисленные пути отхода или бегства в любом направлении. Предпринятые Флинном тщательные предосторожности, перед тем как устроить лагерь, произвели на Себастьяна большое впечатление: быстрый переход, потом движение в обратном направлении с тщательным заметанием за собой следов пучками жесткой травы, часовые, выставленные на вершинах окружающих лагерь холмов. Десять дней они пережидали в этом месте, и ни одна ветка не была сломана на деревьях, ни один удар топора не оставил красноречивой белой зарубки на темных стволах леса. По ночам разводился крохотный, надежно прикрытый со всех сторон костерок из сухих веток, который перед рассветом засыпали песком, чтобы ни одна струйка дыма не смогла обозначить их присутствие в дневное время. Разговаривать старались тихо, не повышая голоса, даже звон ведра навлекал на себя мгновенную и такую свирепую выволочку со стороны Флинна, что все сразу начинали проявлять нервозную бдительность, постоянно ожидая опасности и выражая готовность действовать в любую минуту. На восьмую ночь в лагерь стали возвращаться разосланные Флинном разведчики. Они приходили скрытно и незаметно, как это делают животные, ведущие ночной образ жизни, и у костерка докладывали обо всем, что увидели. – Прошлой ночью три старых самца приходили на Водопой больной гиены. Бивни у них были примерно такие вот… – и показывали рукой, какой именно длины были бивни, – а кроме них, оставили в грязи следы десять самок, шесть из них со слонятами. А вчера в районе холма Инхосана я видел еще одно стадо, оно шло на рассвет, пять молодых самцов, двадцать три самки и… Сообщения были довольно путаные, невразумительные, и, не имея в голове карты местности, Себастьян мало что в них понимал. Но Флинн, сидя у огня, внимательно все слушал, складывал отдельные кусочки информации вместе, и у него получалась цельная картина движения животных. Он видел, что крупные самцы все еще отделены от племенных стад, что они остаются на возвышенностях, а самки уже начали движение обратно к болотам, с которых их изгнал разлив рек, им очень хотелось поскорей убраться отсюда самим и отвести своих детенышей подальше от опасностей, существующих для них во время сухого сезона в лесах саванны. Флинн обращал внимание и на оценку разведчиками толщины и длины бивней. Не достигшую полного развития и зрелости слоновую кость вряд ли стоило нести домой, из нее можно делать только бильярдные шары да клавиши для пианино. Рынок таким материалом завален. Лучшими считались бивни весом больше сотни фунтов, длиной до семи футов и в два раза толще бедра полной женщины, такие принесут до пятидесяти шиллингов за фунт торгового веса. Животное с такими бивнями, торчащими с обеих сторон хобота, стоит от четырех до пяти сотен фунтов стерлингов в соверенах чистого золота. Флинн один за другим отбрасывал предполагаемые районы охоты. В холмах М’бахора в этом году слонов нет вообще. Зато до этого там был добрый сезон – тридцать огромных куч выгоревших на солнце костей лежали вдоль хребта, обозначая путь, проделанный Флинном и его винтовками два года назад. Воспоминания о губительной стрельбе были для слонов слишком свежи, и слоновьи стада остерегались появляться в этих местах. В районе нагорья Табора слоны сейчас не водились. Насекомые-паразиты погубили мапундовые рощи, и их плоды опали, так и не успев созреть. А слоны ужасно любят ягоды мапунду, так что их стада разбрелись на поиски этого лакомства в другие места. Они ушли в сторону гряды Санья, Киломберы, холмов Салито.