– Отец, – обратился он к старейшине, – мясо ты можешь взять себе. – О, господин мой, – благодарно откликнулся тот. Повернувшись к своим людям, поджидающим команды разделывать тушу, М’топо поднял руки на уровне груди, хлопнул в ладоши и визгливо приказал приступать к работе. Один из них взобрался на тушу и вонзил копье в толстую шкуру позади последнего ребра самца, и над толпой взметнулся дружный рев восхищения, подкрепляемого жаждой поскорей отведать свежего мясца. Потом он отступил назад и острым как бритва стальным наконечником сделал разрез к бедру животного. Двое других сделали боковые разрезы, то есть вырезали большой квадратный лоскут, чтобы можно было добраться до брюшной полости слона, где находились жирные кольца раздутых, розовато-синих кишок, блестящих влагой в лучах утреннего солнца. Со все возрастающим энтузиазмом четверо других вытаскивали из квадратного отверстия содержимое желудка и наконец, в вящему изумлению Себастьяна, влезли в это отверстие целиком и пропали в нем. Слышны были только их приглушенные голоса, гулко звучащие в туше животного, – там шло состязание за обладание его печенью. Не прошло и нескольких минут, как один из них появился, прижимая к груди скользкий кусок изорванной в клочья фиолетовой печенки. Извиваясь, словно червяк, он выбрался из раны, с ног до головы окрашенный толстым слоем темно-красной крови. Она облепила густую шапку его волос и превратила лицо в отвратительную маску, в которой сверкали белизной только зубы и белки его глаз. И вот с этим изуродованным куском слоновьей печенки, торжествующе хохоча, он пробежал сквозь толпу и приблизился к Себастьяну. Себастьяна крайне смутило это подношение. Более того, взбунтовался его желудок, ему казалось, еще немного – и содержимое его выплеснется наружу, прямо ему на колени. – Ешь, – подбодрил его М’топо. – Печень сделает тебя сильным. Она заострит копье твоего мужского достоинства. Десять, двадцать женщин не смогут тебя утомить. По мнению М’топо, Себастьян крайне нуждался в этом укрепляющем средстве. Он уже не раз слышал и от своего брата Саали, и от других вождей по обеим берегам реки о том, что Себастьян не проявляет инициативы в этой области. – Смотри, это делается вот так, – сказал М’топо. Он отрезал кусок печени и сунул себе в рот. И с удовольствием принялся жевать, растягивая в довольной улыбке влажные от сока губы. – Очень вкусно! – М’топо ткнул кусок печени прямо Себастьяну в лицо. – Ешь. – Нет, не хочу, – отказался Себастьян. Содержимое желудка все настойчивей подступало к горлу, и Себастьян торопливо встал. М’топо пожал плечами и доел кусок сам. А потом крикнул разделывающим тушу продолжать работу. Через удивительно короткий промежуток времени острыми наконечниками копий и лезвиями мачете огромная туша была разрезана на части. Тут уж к работе приступило все население деревни. Несколькими ударами ножа мясник отрубал большой кусок мяса и сбрасывал его в руки одной из стоящих внизу женщин. Та, в свою очередь, разрезала его на более мелкие куски и передавала их детям. С ликующим визгом те бежали с ними к наскоро устроенным сушильным рамам, раскладывали их и, весело подпрыгивая, бежали обратно за новой порцией. Себастьян успел оправиться от первоначального отвращения и теперь со смехом смотрел, как кипит работа, причем каждый из этих людей, не прерывая своего занятия, жевал, и все они непрерывно что-то кричали, так что шум кругом стоял невообразимый. Среди мелькающих человеческих ног, жадно глотая объедки, рычали и скулили собаки. Не прерывая насыщения, они едва успевали увертываться от пинков и тычков. И вот прямо в разгар этой приятной, почти домашней суеты на сцену выступил комиссар Герман Флейшер, а вместе с ним его десять вооруженных аскари. 28 Проделав несколько форсированных переходов до деревни М’топо, Герман Флейшер очень устал и до волдырей стер ноги. Прошел уже месяц, как он покинул штаб-квартиру в Махенге и предпринял свой ежегодный рейд по сбору налога на жилье. Как и обычно, начал он с северной провинции, и экспедиция его сложилась на удивление удачно. Деревянный сундук с нарисованным на крышке грозным черным орлом с каждым новым днем путешествия становился все тяжелее. Герман тешил себя тем, что подсчитывал, сколько ему еще понадобится лет службы в Африке, чтобы можно было уйти в отставку, вернуться домой в город Плауэн и поселиться в собственном поместье, которое он намеревался купить. Еще три таких удачных года, решил он, и ему будет достаточно. Обидно, конечно, что не удалось захватить корабль O’Флинна на реке Руфиджи, – это на целый год приблизило бы день его отъезда. Вспоминая об этом эпизоде, Флейшер испытывал такой прилив злости, что успокаивал себя только тем, что в каждой деревне, куда он являлся с визитом, удваивал налог на жилье. Это всегда вызывало жуткие вопли старейшины деревни, и тогда Герман мигал сержанту, и тот быстренько вытаскивал из седельной сумки веревку. – О прекрасный, о пышнотелый Самец Слона, – торопливо проговорил старейшина очередной деревни, который мгновенно отрешился от прежних мыслей. – Если ты подождешь хотя бы немного, я принесу тебе деньги. У нас найдется новая хижина, в ней еще нет ни блох, ни вшей, там ты сможешь дать покой своему красивому телу, а я пришлю к тебе юную девушку, а с ней и пива, чтобы ты утолил свою жажду. – Хорошо, – согласился Герман. – А пока я отдыхаю, мои аскари побудут с тобой. Он кивнул сержанту, чтобы тот связал старейшину, а сам заковылял в отведенную ему хижину. Старейшина послал двоих своих сыновей в лес, чтобы те копали под неким деревом, и через час они со скорбными лицами вернулись, притащив с собой тяжелый кожаный мешок. Герман Флейшер с довольным видом написал официальную расписку в получении суммы, составляющей девяносто процентов содержимого мешка – себе он оставил только десять процентов комиссионного сбора, – и старейшина, который по-немецки, разумеется, читать не умел, с благодарностью принял ее: у него словно гора свалилась с плеч. – Я останусь в вашей деревне на ночь, – объявил ему Герман. – Готовить еду пришли мне ту же девчонку. Гонец с юга прибыл ночью и обеспокоил Германа Флейшера в самый неподходящий момент. Но новость, что он принес, обеспокоила его еще больше. Выслушав описание нового германского комиссара, исполнявшего работу Германа в южной провинции и между делом стрелявшего дичь, он сразу узнал того юного англичанина, которого в последний раз видел на палубе каботажного судна в дельте реки Руфиджи. Оставив основную часть своей свиты, включая носильщиков сундука с собранным налогом, и приказав следовать за ним с максимальной скоростью, уже в полночь Герман влез на своего белого ослика и, взяв с собой только десятерых аскари, двинулся на разведку. Через пять ночей, в час предрассветной тишины, когда Герман стоял лагерем на берегу реки Рувума, его разбудил сержант. – В чем дело? – сердито спросил его усталый Герман, потом сел и приподнял край противомоскитной сетки. – Мы слышали выстрел. Но только один. – Где? – спросил мгновенно отбросивший сон Герман и потянулся к обуви. – С юга, со стороны деревни М’топо на Рувуме. Полностью одевшись, Флейшер тревожно ждал и, навострив уши, прислушивался к каждому звуку тихой африканской ночи. – Ты точно уверен… – начал было он, повернувшись к сержанту, но закончить вопрос не успел. Едва слышно, но совершенно безошибочно до их ушей донеслось «паф, паф, паф» далекой винтовки, потом пауза и еще один выстрел. – Сворачивать лагерь! – взревел комиссар. – Раш! Ну ты, черная нехристь! Раш! Когда они добрались до деревни М’топо, солнце стояло уже высоко. Они подошли к ней сквозь высокие заросли проса, скрывавшие их приближение. Герман Флейшер не сразу поставил своих аскари в цепь, чтобы сомкнуть кольцо вокруг группы хижин, но, достигнув внешней границы деревни, снова остановился, с изумлением глядя на необычайное действо, которое разыгрывалось на открытой площади деревни. Тесная кучка полуголых людей, облепившая останки слона, совершенно не ведала о присутствии Флейшера, пока он наконец не набрал полные легкие воздуха и не взревел, покрывая всеобщий шум криков и смеха. В одно мгновение все сборище умолкло, наступила мертвая тишина, и все головы повернулись в сторону комиссара, выпучив на него глаза, полные недоверчивого, изумленного ужаса. – Бвана Интамбу, – нарушил тишину наконец чей-то тихий голос. – Господин Веревка. Все они слишком хорошо знали этого человека. – Что у вас тут… – начал было Герман и вдруг от возмущения разинул рот, заметив в толпе совершенно незнакомого ему черного человека, полностью обмундированного в военную форму аскари. – Эй, ты! – закричал он, вытянув в его сторону палец, но этот человек быстро повернулся, юркнул в толпу и пропал за стеной перемазанных кровью черных тел. – Схватить его! – крикнул Герман и стал нашаривать кобуру пистолета. Тут в глаза ему бросилось какое-то движение, он повернулся и увидел еще одного убегающего прочь между хижинами псевдо-аскари. – Вон там еще один! Взять его! Сержант, сержант, быстро ко мне со своими людьми! Первое потрясение, заставившее всех застыть на месте, прошло, и толпа стала быстро рассеиваться, жители бросились кто куда. И снова Герман Флейшер разинул от возмущения рот, когда в первый раз увидел эту фигуру, сидящую на резном табурете с другой стороны площади. Она была наряжена в диковинную военную форму ярко-синего цвета, правда в пятнах, оставленных за время долгих походов, обшитую золотыми галунами. Ноги этого клоуна были обуты в высокие сапоги со шпорами, а голова покрыта форменным шлемом одного из прославленных прусских полков. – Англичанин! Несмотря на костюм, Флейшер узнал этого человека. Ему наконец удалось отстегнуть клапан кобуры, и он выхватил свой пистолет системы Люгера. – Англичанин! – повторил он это оскорбительное слово и поднял пистолет. Сообразив, что дела приняли непредвиденный оборот, Себастьян ошарашенно смотрел на немца, однако, когда Герман продемонстрировал ему рабочую часть своего «люгера», понял, что сейчас самое время раскланяться, и проворно вскочил на ноги. Правда, на этот раз у него снова сцепились шпоры, и он перелетел через скамеечку и шлепнулся назад. И пуля, не задев его, просвистела там, где он только что стоял. – Черт побери! – выругался Герман и снова выстрелил, и следующая пуля выбила из тяжелой скамеечки, за которой лежал Себастьян, пучок щепок. Вторая неудача подняла в груди Германа Флейшера волну неистовой, слепой ярости, которая помешала ему хорошенько прицелиться, и следующие две пули тоже просвистели мимо, а Себастьян на четвереньках быстренько скрылся за ближайшей хижиной. Оказавшись позади хижины, он вскочил на ноги и дал стрекача. Главное теперь – удрать из деревни и скрыться в лесу. В ушах его прозвучал голос Флинна О’Флинна: «Двигай к реке. При малейшей опасности беги к реке». Эта мысль так завладела им, что когда он обегал очередную хижину, то не смог вовремя притормозить и на всем бегу врезался в одного из аскари Германа Флейшера, который двигался в противоположном направлении. Оба свалились на землю, и стальной шлем Себастьяна сдвинулся ему на глаза. Пытаясь принять сидячее положение, он снял шлем и вдруг увидел перед собой волосатую голову чернокожего. Она находилась в идеальной позиции, Себастьян как раз держал свой тяжелый шлем над нею. Он немедленно этим воспользовался и изо всех сил обеими руками с громким звоном нахлобучил шлем на череп аскари. Что-то промычав, аскари осел назад и тихо улегся в пыль. Себастьян накрыл шлемом его бессмысленное лицо, подобрал лежащую рядом с ним винтовку и снова поднялся на ноги. Пригнувшись, он стоял под прикрытием хижины и пытался разобраться в происходящем вокруг хаосе. Сквозь шум и гам, поднятый перепуганными до смерти жителями деревни, метавшимися то туда, то сюда, как стадо овец, на которых напали волки, Себастьян расслышал зычный командирский голос Германа Флейшера и ответные крики немецких аскари. Трещали выстрелы, свистели пули, порождая все новые взрывы криков и воплей. Первой мыслью Себастьяна было поскорей спрятаться в одну из хижин, но он сразу же понял, что эта мысль несерьезна. Его обязательно схватят, разве что чуть позже. Нет, надо срочно выбираться из деревни. Он представил, что сотню ярдов придется бежать до ближайших деревьев по открытой местности под пулями целой дюжины аскари, и эта картина ему очень не понравилась. В эту минуту Себастьян почувствовал под ногами какое-то неприятное тепло, посмотрел вниз и увидел, что стоит на еще не погасших углях домашнего очага. Кожа сапог уже начала обугливаться и дымить. Он торопливо отступил назад, и запах горящей кожи подействовал на закупоренные от страха мозги как слабительное. Он вырвал из стены хижины пучок соломы, наклонился и прижал его к красным угольям. Сухая солома вспыхнула, и Себастьян поднес свой факел к стене хижины. Она сразу загорелась, и пламя побежало вверх. С факелом в руке, низко пригнувшись, Себастьян пробежал небольшое расстояние до следующей хижины и тоже поджег ее. – Вот это да! – радостно прошептал он, глядя, как огромные, маслянистые клубы дыма затмили солнце и закрыли собой все вокруг: зона видимости сузилась шагов до десяти, не больше. В клубящемся облаке дыма он медленно двинулся вперед, поджигая на своем пути каждую хижину, и радовался, слушая за своей спиной обозленные крики ярости и бессилия немцев. Время от времени в едкой полутьме мелькали какие-то призрачные фигуры, но ни одна из них не обратила на него ни малейшего внимания, и Себастьяну всякий раз приходилось сдерживать палец, лежащий на спусковом крючке винтовки, продолжая двигаться дальше. Он добрался до последней хижины, постоял, собираясь с силами для последнего скоростного забега через открытый участок до края просяного поля. Сквозь густые клубы дыма масса темно-зеленой растительности, из которой он всего несколько часов назад, охваченный жутким страхом, бежал от слона, теперь казалась радушной, как руки родной матери. Совсем рядом он вдруг заметил какое-то движение и вскинул винтовку, прицелился… он уже видел квадратные очертания фуражки, отблески металлических пуговиц, и палец его еще плотней прижался к спусковому крючку. – Манали! – Мохаммед! Господи, я чуть не пристрелил тебя! – облегченно проговорил Себастьян, узнав своего помощника, и поднял ствол винтовки кверху. – Скорее бежим! Они уже близко! Мохаммед схватил Себастьяна за руку и потащил вперед. Сапоги на бегу ужасно жали и громко, как копыта мчащегося галопом буйвола, стучали о землю. От хижин за спиной слышались настойчивые крики, и сразу же вслед за ними раздался злобный щелчок выстрела и визг отрикошетившей пули. Шагов на десять опередив Мохаммеда, Себастьян нырнул в густые заросли проса. 29