– Вечно ты лезешь куда тебя не просят, – злорадно проговорил он, но тут же на лице его отразилась тревога. Роза O’Флинн стояла в дверях, опустив плечи, сердитая складка губ увяла. – Да ладно тебе, хватит уже, успокойся! – прохрипел Флинн. – Он больше не вернется. Ты же прекрасно знаешь, куда его посылаешь. Ты посылаешь его на верную смерть. – Не говори глупостей. Он уже большой мальчик и сможет о себе позаботиться. – Господи, как я тебя ненавижу! Обоих вас – о, как я вас ненавижу! Роза провернулась и через весь двор побежала обратно в дом. 22 На рассвете, окрасившем горизонт алым сиянием, Флинн с Себастьяном стояли на веранде и тихонько переговаривались. – Теперь слушай меня, Бэсси. Я тут прикинул, что лучше всего будет сразу отсылать сбор с каждой деревни сюда. Таскать все эти деньги с собой нет никакого смысла. Флинн дипломатично не стал говорить о том, что, следуя этой тактике, в том случае, если Себастьян на полпути своей экспедиции попадет в переделку, хотя бы собранное за это время не пропадет. Но Себастьян слушал его вполуха, он больше был занят мыслями о том, где сейчас находится Роза O’Флинн. В последние несколько дней он ее почти не видел. – И слушай старого Мохаммеда. Он знает, где расположены самые большие деревни. И переговоры тоже пусть ведет он – все эти деревенские вожди ужасные плуты, ты и представить не можешь. Они сразу же станут умолять, говорить о страшной бедности, недоедании, поэтому ты должен быть тверд. Ты меня слышишь? Ты должен быть тверд, Бэсси! Тверд! – Тверд, – рассеянно согласился Себастьян, а сам тайком поглядывал на окна дома, надеясь хоть на миг увидеть Розу. – И вот еще что, – продолжал Флинн. – Не забывай о том, что передвигаться следует быстро. Все время шагать и привал устраивать только с наступлением темноты. Разводить костер, ужинать и снова идти вперед в темноте, и только потом останавливаться на ночевку. На первой стоянке ни в коем случае не спать, это очень опасно. Перед самым рассветом вставать и идти дальше. Флинн продолжал давать ему дальнейшие наставления, но Себастьян слушал его невнимательно. – Не забывай, что звук выстрела слышен на много миль. Стрелять можно только в случае крайней необходимости, а если ты все-таки выстрелил, не топчись на одном месте, сразу уходи. Я разработал для тебя такой маршрут, что от Рувумы ты нигде не удалишься больше чем на двадцать миль. При малейшей опасности бегите к реке. Если у вас будет раненый, не тащите его с собой, оставляйте на месте. Не корчи из себя героя, бросай его и во весь дух беги к реке, понял? – Ладно, – промямлил Себастьян. На душе у него кошки скребли. Перспектива покинуть Лалапанци с каждой минутой становилась все менее привлекательной. Да где же она, черт возьми? – И еще… не забывай, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы эти вожди смогли хоть в чем-то тебя переубедить. Тебе, возможно, придется… – Тут Флинн сделал паузу, подыскивая наиболее мягкое выражение. – Тебе, возможно, придется кое-кого из них вздернуть, а то, может, и двух. Услышав такое, Себастьян снова переключил все внимание на Флинна. – Господи, Флинн… Ты, наверно, шутишь, – сказал он. – Ха-ха! – отозвался Флинн, смехом как бы отбрасывая свое столь нелепое предположение. – Ну конечно, это была шутка. Но… – задумчиво продолжал он, – немцы всегда так делают, и, знаешь, это дает результат. – Ну все, кажется, мне уже пора двигать. – Демонстративно сменив тему, Себастьян взялся за шлем. Водрузив его на голову, он спустился к своим аскари, выстроившимся на лужайке с винтовками в положении «на плечо». Все они, включая и Мохаммеда, были одеты в немецкую военную форму, на ногах ботинки с обмотками, на головах маленькие круглые фуражки. Себастьян, от греха подальше, не стал спрашивать Флинна, откуда он взял эту униформу. Ответ был очевиден, он читался на большинстве кителей с их аккуратно залатанными дырками и выцветшим коричневатым пятном вокруг каждой заплатки. В колонну по одному во главе с Себастьяном – сверкающий орел на его головном уборе служил остальным ориентиром – они промаршировали мимо массивной фигуры одиноко стоящего на веранде Флинна O’Флинна. Мохаммед подал команду, и бравые аскари хоть и нестройно, но с воодушевлением приветствовали начальника. Себастьян споткнулся было, зацепившись за что-то шпорой, но равновесие, хотя и с трудом, удержал и бодро продолжил шаг. Прикрывая ладонью глаза от солнца, Флинн проводил взглядом небольшой, браво вышагивающий отряд, скоро свернувший в долину и направившийся в сторону Рувумы. – Надеюсь, Господь не допустит, и они не наломают там дров, – проговорил Флинн вслух, хотя и без особой уверенности в голосе. 23 Когда бунгало Флинна у них за спиной скрылось из виду, Себастьян остановил колонну. Усевшись рядом с тропинкой, он с облегчением вздохнул, снял тяжелый шлем, а вместо него надел легкое сомбреро из плетеной травы, потом избавил свои уже начинающие болеть ноги от сапог со шпорами, а вместо них надел сандалии из сыромятной кожи. Вручил отвергнутые предметы обмундирования своему личному носильщику, встал и на своем лучшем суахили скомандовал продолжение похода. Через три мили тропа в долине пересекала ручей, который совсем неподалеку переходил в крохотный водопадик. Место было тенистое, по берегам росли огромные деревья, тянущие друг другу через узенький водный поток свои ветви. Чистая вода, журча, струилась между разбросанными в беспорядке замшелыми валунами и наконец сверкающим на солнце кружевом низвергалась по скользкому, черному склону вниз. Себастьян немного постоял на берегу, потом приказал своему войску форсировать водную преграду. Он смотрел, как они прыгают с камня на камень, а за ними нагруженные носильщики, без малейших усилий удерживающие равновесие, потом карабкаются вверх по крутому противоположному берегу и исчезают в густых зарослях прибрежного леса. Себастьян слушал их голоса, звучащие чем дальше, тем слабее, и вдруг сердце его сжала острая тоска одиночества. Он невольно обернулся назад и посмотрел туда, где лежала невидимая теперь Лалапанци, и ощущение глубокой утраты заполнило его опустошенную душу. Страстное желание вернуться так сильно жгло его, что он даже сделал шаг по тропинке в обратную сторону, но сразу спохватился и остановился. В нерешительности Себастьян постоял еще немного. Голоса его людей теперь звучали совсем слабо, едва слышно, заглушаемые густой растительностью, перекрываемые нагоняющим дремоту жужжанием насекомых, шепотом ветерка между ветвями в кронах деревьев и журчанием падающей воды. Вдруг где-то рядом раздался тихий шелест, и он быстро повернулся в ту сторону. Роза стояла совсем близко, солнечные лучи, пробиваясь сквозь листья, падали на нее золотистыми пятнами, оставляя у Себастьяна ощущение нереальности происходящего, фееричности, сказочности ее появления здесь. – Мне хотелось дать тебе что-нибудь с собой, прощальный подарок, чтобы ты не забывал меня, – тихо сказала она. – Но ничего такого в голову так и не пришло. Роза шагнула вперед, протянула руки и, приблизившись, поцеловала его. 24 Себастьян Олдсмит переправился через ручей – голова у него кружилась от совершенно потрясающего чувства благорасположенности и любви ко всему человечеству. Мохаммед очень тревожился за Себастьяна. Он и раньше подозревал, что с парнем может случиться рецидив малярии, и внимательно присматривался к нему, не появится ли явных симптомов болезни. Цепочка аскари и носильщиков во главе с Мохаммедом уже успела дотопать до переправы через Рувуму, и только здесь до него вдруг дошло, что с ними нет Себастьяна. Страшно разволновавшись, он взял с собой двух своих воинов и поспешил обратно по тропинке, вьющейся сквозь заросли колючего кустарника и обломки горной породы, каждую минуту опасаясь наткнуться на семейство львов, с рычанием растаскивающих на части обезображенное тело юноши. Они уже почти добрались до водопада, как вдруг увидели Себастьяна, весело шагающего по тропе им навстречу: каждая черточка его правильного лица так и светилась, он был явно охвачен некой эйфорией. Великолепная военная форма его была изрядно помята, на коленях и локтях виднелись свежие пятна, оставленные влажной травой, к дорогой ткани прилипли опавшие листья и кусочки сухой травы. Из всего этого Мохаммед сделал логичный вывод, что Себастьян либо споткнулся и упал, либо почувствовал приступ болезни и прилег немного отдохнуть и прийти в себя. – Манали! – встревоженно вскричал Мохаммед. – Ты хорошо себя чувствуешь? – Лучше не бывает – никогда в жизни я так себя хорошо не чувствовал, – заверил его Себастьян. – Но ты лежал на земле, – укоризненно сказал Мохаммед. – Сукин сын! – воскликнул Себастьян, заимствуя это выражение из словаря Флинна. – Сукин сын, повтори это еще раз, а потом еще раз! Он хлопнул Мохаммеда по спине с таким исполненным доброты чувством, что тот едва устоял на ногах. И больше Себастьян не сказал ни слова, только каждую минуту улыбался и в изумлении мотал головой. Мохаммеда все это серьезно тревожило. Они наняли несколько лодок, пересекли Рувуму и на противоположном берегу остановились на ночевку. В течение ночи Мохаммед дважды просыпался, вылезал из-под одеяла и подползал к Себастьяну проверить его состояние. И оба раза убеждался, что Себастьян спокойно спит и серебристые лунные лучи освещают улыбку на его губах. В середине утра Мохаммед остановил отряд в чаще леса и вернулся в хвост, чтобы переговорить с Себастьяном. – Вон там, сразу за опушкой, находится деревня М’топо, – сообщил он, протягивая руку вперед. – Уже виден дым костров. Над деревьями действительно тянулись сероватые пятна дыма, издалека доносился лай собаки. – Хорошо. Я понял. Сейчас пойдем дальше. Себастьян с трудом натянул сапоги и нахлобучил на голову шлем. – Сначала я пошлю вперед аскари, они должны окружить деревню, – сказал Мохаммед. – Это еще зачем? – удивленно посмотрел на него Себастьян. – Иначе, когда мы явимся, там уже никого не будет. За время службы в германской императорской армии Мохаммед не раз побывал в подобных экспедициях по сбору налогов. – Ну что ж, если ты считаешь, что это нужно… – неуверенно согласился Себастьян. Через полчаса в маскарадной форме немецкого офицера Себастьян с важным видом вошел в деревню М’топо, и прием, который оказали ему жители, вселил в его душу некоторое смятение. Его торжественный вход сопровождался поистине ужасающим хором горестных жалоб и причитаний двух сотен человеческих существ. Некоторые стояли на коленях, и все до единого заламывали перед ним руки, стучали кулаками в грудь и демонстрировали иные знаки переживаемых ими глубочайших страданий. На другом конце деревни под охраной Мохаммеда и двух аскари его поджидал сам М’топо, старейшина и вождь деревни. М’топо был уже глубокий старик с шапкой седых волос на голове и истощенным телом – как говорится, кожа да кости. Один глаз его остекленел от так называемой тропической офтальмии. Он явно пребывал в весьма возбужденном состоянии духа. – Я падаю ниц перед тобой, о великолепный и милостивый господин, – приветствовал он Себастьяна и распростерся перед ним ниц. – Послушай, ты понимаешь ли… это вовсе не обязательно, – пробормотал Себастьян.