– А такие дела не делаются кое-как, – продолжал Флинн, эффектным жестом доставая портновский сантиметр. – Снимем мерку и пошлем размеры к старине Парбху, пусть для тебя что-нибудь сошьет. – Честное слово, это очень с твоей стороны славно. А также вовсе на него не похоже, подумала Роза O’Флинн, наблюдая, как ее отец аккуратно измеряет и записывает размеры ног Себастьяна, потом рук, окружность шеи, груди и талии. – Вот насчет обуви и шляпы, тут могут возникнуть проблемы, – вслух размышлял Флинн, когда покончил с размерами. – Но… ладно, я тебе что-нибудь подыщу. – Что за проблемы? Что ты хочешь этим сказать, Флинн O’Флинн? – заподозрив неладное, спросила Роза. – Да нет, ничего особенного, ничего страшного… Флинн торопливо собрал бумажки, сантиметр и смылся, чтобы избежать дальнейших расспросов. Прошло время, Мохаммед с носильщиками вернулись из экспедиции за покупками в Бейру, и Флинн немедленно укрылся с ним в своем арсенале для тайного совещания. – Ну что, принес? – взволнованно спросил Флинн. – Пять ящиков джина я спрятал в пещере за водопадом, в верхней части долины, – прошептал в ответ Мохаммед, и Флинн облегченно вздохнул. – Но одну бутылочку я прихватил с собой. И Мохаммед достал ее из-под рубахи. Флинн взял напиток, зубами вытащил пробку и плеснул немного в стоящую наготове эмалированную кружку. – А все другое, что я просил? – Пришлось туговато – особенно с головным убором. – Но ты все же привез его? – нетерпеливо спросил Флинн. – Здесь не обошлось без руки самого Аллаха, – ответил Мохаммед, не собираясь торопиться и сразу все выкладывать. – В заливе стоял немецкий корабль, он зашел в порт Бейра по пути на север, в Дар-эс-Салам. И на корабле было три немецких офицера. Я увидел, как они гуляли по палубе. – Мохаммед с важным видом откашлялся. – И в тот вечер один мой друг отвез меня на лодке к кораблю, и я посетил каюту одного из военных. – Ну и где же он? – спросил Флинн, едва сдерживая нетерпение. Мохаммед встал, подошел к двери и подозвал одного из носильщиков. Потом вернулся и поставил на стол перед Флинном какой-то узел. Горделиво ухмыляясь, он смотрел, ожидая, когда Флинн этот узел развяжет. – Боже милостивый, – тихо проговорил Флинн. – Что, разве не красивая? – Позови Манали. Скажи, чтобы шел немедленно. Через десять минут Себастьян, которого Роза наконец-то признала ходячим больным, вошел в хижину, где его бурно приветствовал Флинн: – Садись, садись-ка, мой мальчик. У меня есть для тебя подарок. Себастьян неохотно повиновался, не отрывая взгляда от лежащего на столе и накрытого куском ткани предмета. Флинн наклонился и сорвал с него ткань. И затем такими же церемонными движениями, какими архиепископ Кентерберийский венчает голову короля короной, он поднял и почтительно возложил на голову Себастьяна шлем. Шлем был покрыт черной эмалью, сиял глянцевым лаком, а под подбородком Себастьяна тяжело свисала золоченая цепь. Наверху головного убора восседал вскинувший крылья и в неслышном и грозном клекоте раскрывший острый клюв, готовый вот-вот взлететь орел. Потрясающе красивая вещь, что и говорить. Столь совершенная, что Себастьян и сам был потрясен, правда шлем этот налез ему до самой переносицы, и глаза Себастьяна едва виднелись из-под выступающего вперед козырьком края. – На пару размеров больше будет, – признал Флинн. – Но можно подложить на макушку материи, и встанет повыше. Он отошел на несколько шагов и слегка наклонил в сторону голову, оценивая результат: – Бэсси, мальчик мой, ты их всех сразишь наповал. – Зачем все это? – с беспокойством спросил Себастьян, глядя на него из-под стального шлема. – Увидишь. Главное, старайся не очень кивать. Флинн повернулся к Мохаммеду, который, стоя у двери, воркующим голосом восхищенно что-то бормотал. – А одежда? – спросил он. Мохаммед повелительно махнул рукой носильщикам, и они потащили в хижину коробки, которые несли на себе всю дорогу из Бейры. Видно было, что Парбху, индиец-портной, поработал на славу. Задача, поставленная перед ним Флинном, задела его за живое, ведь в душе он всегда ощущал себя настоящим художником. Через десять минут Себастьян смущенно стоял в центре хижины, а Флинн с Мохаммедом медленно кружили вокруг него, с восторженным самодовольством оценивая результат. Кроме массивного шлема, который теперь, когда между черепом и сталью подложили кусок в несколько раз сложенной ткани, сидел достаточно высоко, Себастьяна нарядили в небесно-голубой китель и брюки-галифе. Манжеты кителя были оторочены желтым шелком – полоска того же самого материала в виде лампасов украшала и галифе, – а высокий воротник был расшит металлической нитью. Черные сапоги со шпорами так больно жали ему пальцы, что Себастьяну приходилось стоять, обратив носки внутрь, а лицо его от растерянности и замешательства стало пунцовым. – Послушай, Флинн, – умоляющим голосом проговорил он, – что все это значит? – Бэсси, мальчик мой, – сказал Флинн, ласково кладя руку ему на плечо, – тебе предстоит важная миссия: отправиться туда и взыскать для… – Он чуть было не сказал «для меня», но быстро спохватился и закончил правильно: – Для всех нас налог на жилье. – Что это за налог такой? – Налог на жилье – это сумма в пять шиллингов, ежегодно выплачиваемая вождем каждого племени германскому губернатору за каждую хижину его деревни. Флинн подвел Себастьяна к стулу и бережно, словно беременную женщину, усадил его. И поднял руку вверх, чтобы остановить дальнейшие вопросы и протесты Себастьяна. – Да, я знаю, что ты ничего не понимаешь. Но я сейчас тебе все терпеливо и подробно объясню. Просто держи рот закрытым и слушай. Он сел напротив Себастьяна и наклонился, серьезно глядя ему в глаза: – Итак. Немцы должны нам за потопленный корабль и все такое – мы же с тобой согласились в этом, верно? Себастьян кивнул, и шлем съехал вперед, прямо ему на глаза. Он сдвинул его обратно на место. – Ну вот, с отрядом одетых, как аскари, стрелков ты отправишься через реку. И навестишь все до одной деревни на той стороне до того, как туда доберется настоящий сборщик налогов, чтобы собрать денежки, которые немцы должны нам. Ты меня понимаешь? – А ты сам разве со мной не пойдешь? – Господи, да как я пойду, если моя нога еще как следует не зажила? – раздраженно возразил Флинн. – А кроме того, каждый староста на той стороне знает, кто я такой. А тебя еще ни один ни разу не видел. Ты должен говорить им, что ты новый офицер, недавно приехал из Германии. Одного взгляда на эту форму им будет достаточно, и они быстренько все заплатят. – А если настоящий сборщик там уже побывал? Что тогда будет? – Обычно до сентября собирать они не начинают. И начинают на севере, постепенно спускаясь к югу. У тебя куча времени. Сдвинув под шлемом брови, Себастьян стал приводить целый ряд возражений, но каждое из них звучало слабее предыдущего, и Флинн разбивал их одно за другим, как орешки щелкал. Наконец наступило долгое молчание, во время которого мозги Себастьяна работать решительно отказывались. – Ну что? – спросил наконец Флинн. – Сделаешь? Ответ ему прозвучал с неожиданной стороны, причем женским, но отнюдь не сладкозвучным голосом: – И не подумает! Флинн с Себастьяном, словно школяры, балующиеся табачком в туалете и застигнутые за этим занятием учителем, с виноватым видом повернули головы к двери, которая неосмотрительно оставалась распахнутой. Тревога охватила Розу, еще когда она заметила подозрительную возню возле хижины с арсеналом, а увидев, что в нее был вовлечен и Себастьян, девушка без малейшего зазрения совести стала подслушивать через окно. Сделала она это вовсе не по этическим соображениям, и причины ее решительного вмешательства лежали совсем в иной плоскости. Роза O’Флинн унаследовала от отца довольно гибкое понимание добродетели. Как и он, она считала, что имущество немцев принадлежит любому, кто сумеет наложить на него руки. И тот факт, что Себастьян был вовлечен в авантюру, в основе которой лежали весьма сомнительные нравственные устои, никоим образом не испортило ее к нему отношение – скорее, наоборот, какими-то неисповедимыми путями это даже повысило в ее глазах достоинство этого юноши, как будущего добытчика и кормильца семьи. До сих пор это было единственным, из-за чего она еще сохраняла опасения насчет Себастьяна Олдсмита. Роза по опыту знала, что затеи, связанные с отцовским бизнесом, где сам Флинн не особо горел желанием участвовать лично, всегда были связаны с большим риском. Мысль о том, что Себастьян Олдсмит в небесно-голубой военной форме бодро перейдет реку Рувума и больше никогда не вернется, пробудила в ней те же инстинкты львицы, у которой собираются отобрать детенышей. – И не подумает, – повторила она и посмотрела на Себастьяна. – Ты меня слышишь? Я тебе запрещаю. Просто запрещаю, и все. Да, это для нее был ошибочный ход. Дело в том, что Себастьян тоже усвоил от отца особые взгляды на права и привилегии женщин, а именно взгляды, принятые в Викторианской эпохе. Мистера Олдсмита-старшего можно было бы назвать куртуазным домашним тираном, то есть человеком, чья непогрешимость ни в чем и никогда не подвергалась сомнению, особенно его собственной женой. Человеком, который считал людей с сексуальными отклонениями, большевиков, профсоюзных вожаков и суфражисток, и так далее по нисходящей, достойными со стороны всякого порядочного человека исключительно лишь отвращения. Мать Себастьяна была маленькая дама с вечно встревоженным лицом и кротким характером, для нее даже чуточку сомневаться в правильности образа мыслей и поступков мистера Олдсмита было все равно что отрицать существование самого Господа Бога. Ее искренняя вера в то, что сам Бог наделил мужчину всеми мыслимыми правами, распространялась и на ее сыновей. С младых ногтей Себастьян привык к беспрекословному повиновению не только со стороны матери, но и со стороны своих старших сестер. И вот теперь столь заносчивое поведение Розы, ее манера разговаривать буквально потрясли его. Ему понадобилось несколько секунд – но не более, – чтобы опомниться и взять себя в руки. Он встал и поправил на голове шлем. – Прошу прощения, – холодно произнес он, – что вы сказали? – Ты сам слышал, – отрезала Роза. – Этого я не позволю. Себастьян с задумчивым видом кивнул, торопливо придержал рукой шлем, словно он угрожал нанести ущерб его чувству собственного достоинства, если снова съедет ему на глаза. И, не обращая более на Розу никакого внимания, повернулся к Флинну: – Значит, я отправляюсь, и как можно скорее… скажем, завтра, идет? – Через пару дней, надо как следует подготовиться, – с сомнением возразил Флинн. – Хорошо, договорились. Себастьян с независимым видом вышел из хижины, и ослепительный солнечный свет еще более подчеркнул все великолепие его наряда. Флинн торжествующе захохотал и взял свою кружку.