– Земля, – прошептал Себастьян. – Земля, – повторил он. Флинн ответил ему тупым, безразличным взглядом. До рифа оставалось еще две линии прибойной волны, вот он снова показал свою зубчатую спину. Держась только одной рукой за доски обшивки, Себастьян достал из ножен охотничий нож, кое-как обрубил крепящий его к палубе страховочный леер. Протянул руку и обрезал леер Флинна, размокший так, что его пришлось отчаянно пилить. Покончив с этим, он, прижимаясь животом к палубе, пополз к Мохаммеду, добрался и освободил его тоже. Маленький африканец уставился на него налитыми кровью глазами на морщинистом обезьяньем личике. – Плыви, – прошептал Себастьян. – Сейчас ты должен плыть. Он снова вложил нож в ножны и попытался переползти через Мохаммеда и добраться до араба, но следующая волна подхватила плот, поднялась под ним, словно почувствовала толчок земли, да так круто, что на этот раз плот перевернулся, и они посыпались с него в неистово бурлящую вокруг рифа воду. Себастьян шлепнулся о воду всем телом, поэтому погрузился неглубоко и скоро выскочил на поверхность. Перед ним на расстоянии вытянутой руки из воды показался Флинн. Страх смерти вызвал и в нем новый прилив сил, и он мертвой хваткой вцепился обеими руками в Себастьяна. Волна, перевернувшая плот, перекатилась через риф, накрыв его полностью, и там, где только что торчали черные клыки, теперь ходила покрытая пеной вода. А в ней плавало все, что осталось от плота, разбитого вдребезги о камень рифа. На одном из обломков виднелся все еще привязанный к нему, изуродованный труп араба. Флинн с Себастьяном в крепком объятии прижались друг к другу, и следующая волна, идущая совсем близко за первой, подняла их и швырнула через не успевшие обнажиться зубцы. Вот так, обнявшись, они понеслись вниз с такой скоростью, что душа у обоих ушла в пятки, но волна успела-таки перенести их над рифом, который мог покрошить их на мелкие кусочки, дальше и швырнула в спокойную лагуну. А с ними заодно и маленького Мохаммеда, и все остальное, что осталось от плота. Поверхность лагуны была покрыта толстым слоем нанесенной ветром пены, прямо как шапка над кружкой хорошего пива. И когда все трое, по пояс в воде, спотыкаясь и падая, поддерживая друг друга за плечи, вышли на берег, белая пена сплошь покрывала их с ног и до головы. Они были похожи на трех пьяных снеговиков, вернувшихся домой после долгого ночного загула. 18 Мохаммед сидел на корточках рядом с кучкой мадафу – блестящих зеленых кокосовых орехов. Ими был усыпан весь берег – штормовой ветер изрядно отряс кокосовые деревья. С лихорадочной скоростью африканец работал охотничьим ножом Себастьяна и бормотал сам с собой, шевеля распухшими, потрескавшимися губами на покрытой инеем морской соли физиономии, он ковырял белый, волокнистый материал скорлупы до тех пор, пока не добирался до полости ореха, наполненной белым кремом и шипучим кокосовым молочком. И тогда мадафу из его рук переходил либо в руки Флинна, либо Себастьяна. С отчаянием он секунду смотрел, как, запрокинув голову и зажмурив глаза от удовольствия, двое белых людей по очереди пьют это молочко, как при каждом глотке ходят на горле их кадыки, а струйки молока сбегают из уголков рта к их подбородкам, потом брал новый кокос и принимался трудиться дальше. Он успел вскрыть уже целую дюжину кокосов, прежде чем эти двое насытились, и только тогда приставил к губам следующий кокос, застонав от наслаждения. Потом они улеглись спать. С животами, наполненными сладким, густым молоком, они откинулись на песок и проспали остаток дня и всю ночь, а когда проснулись, ветер стих, хотя море еще не успокоилось, продолжая бомбардировать коралловый риф прибойной волной. – Ну, – сказал Флинн, – кто мне скажет, дьявол меня побери со всеми чертями, куда это мы с вами попали? Ответить на этот вопрос ни Себастьян, ни даже Мохаммед не смогли. – На плоту мы пробыли шесть дней, – продолжал Флинн. – И могли продвинуться на сотню миль к югу, пока нас не прибило штормом к берегу. – Он нахмурился, пытаясь разрешить беспокоящую его проблему. – Мы даже могли добраться до Португальского Мозамбика. Где-то в районе реки Замбези. – Флинн сфокусировал свое внимание на Мохаммеде. – Иди! Ищи реку или гору, которая тебе будет знакома. А еще лучше, найди какую-нибудь деревеньку, где мы могли бы подкрепиться и достать припасов… а также носильщиков. – Я тоже пойду, – вызвался Себастьян. – Да ты же не отличишь Замбези от Миссисипи, – раздраженно проворчал Флинн. – А то и того хуже, пройдешь сотню ярдов и тут же заблудишься. Мохаммед не возвращался два с половиной дня, но в его отсутствие Себастьян с Флинном питались довольно неплохо. Сидя в тени пальмовой кроны, три раза в день они лакомились крабами, моллюсками и большими зелеными лангустами, которых Себастьян ловил в лагуне и запекал в собственном панцире на огне, разведенном Флинном с помощью двух сухих палочек. В первую ночь Флинн устроил целое представление. Вот уже несколько лет потребление им джина достигало в среднем двух бутылок в день. Внезапный перерыв, связанный с полным отсутствием любимого напитка, привел к отсроченному, но классически обязательному визиту так называемой delirium tremens, а в просторечии – белой горячки. Полночи он ковылял по берегу туда и обратно, размахивая выброшенной прибоем веткой и выкрикивая непристойные ругательства в адрес изрядно докучающих ему фантомных видений. Среди них, в частности, была пурпурная кобра, которая упрямо таскалась за ним до тех пор, пока Флинн с шумом и криками не забил ее до смерти под какой-то пальмой и только потом позволил Себастьяну отвести его обратно к месту стоянки и усадить у костра. Потом на него напала трясучка. Его колотило так, будто он держал в руках включенный отбойный молоток. Зубы тоже стучали друг о друга с такой силой, что Себастьяну казалось – они вот-вот раздробятся на мелкие кусочки. Но постепенно и лихорадка утихла, и уже к следующему полудню Флинн смог съесть трех крупных лангустов, а потом повалился на песок и уснул как мертвый. Проснулся Флинн поздно вечером и выглядел уже совсем молодцом, таким даже Себастьян его никогда не видел, а тут как раз и Мохаммед вернулся, а с ним целая дюжина высоких парней из племени ангони. Флинн тепло поприветствовал их, и они с глубоким почтением ответили ему тем же. От Бейры до Дар-эс-Салама имя Фини у коренных жителей неизменно вызывало всеобщее восхищение. В связанных с ним легендах он был наделен поистине сверхъестественными способностями и могуществом, намного превосходящим обычный порядок вещей. Его подвиги, его умение обращаться с винтовкой, его темперамент, готовый в любую минуту взорваться вулканом, а также очевидная неуязвимость, невосприимчивость к смерти и карам Божьим сформировали прочный фундамент веры в то, что Флинн находится под надежной защитой потусторонних сил. Сидя вокруг ночных костров, когда женщины и дети уже отправились спать, люди шепотом передавали друг другу слухи о том, что на самом деле Фини есть земное воплощение духа самого мономотапы[29]. И еще говаривали, что в промежуточный период между смертью мономотапы в качестве великого царя и последующим рождением под именем Фини он жил на земле сначала в облике чудовищного крокодила, а потом в облике Мованы Лизы, самого грозного льва-людоеда в истории Восточной Африки, безжалостного хищника, на совести которого было убийство не менее трех сотен человек. Как раз в тот день, двадцать пять лет назад, когда Флинн ступил на землю Африки в Порту-Амелия, Мована Лиза был застрелен самим главой португальской резиденции в Софале. Всем мужчинам это было известно – только глупец мог отважиться попытать счастья выйти против Фини, – вот откуда взялось то суеверное преклонение, с которым эти люди теперь приветствовали его. Одного из прибывших людей Флинн даже узнал. – Лути! – радостно взревел он. – Неужели это ты, негодяй, парша ты этакая на спине у гиены! Лути широко улыбнулся и тоже радостно закивал головой, польщенный тем, что его среди остальных выделил сам Фини. – Мохаммед, – повернулся Флинн к своему человеку. – Где ты его отыскал? Мы тут что, недалеко от его деревни? – До нее день пути. – И в каком направлении? – На север. – Ну тогда мы находимся на португальской территории! – пришел в восторг Флинн. – Наверняка нас пронесло мимо реки Рувума. Река Рувума считалась границей между Португальским Мозамбиком и Германской Восточной Африкой. Оказавшись на португальской территории, для немцев Флинн был теперь неуязвим. Все их прежние попытки добиться от португальцев выдачи его оказались тщетными, поскольку у Флинна было соглашение о сотрудничестве с самим главой португальской резиденции в Мозамбике, а через него и с губернатором Лоренсу Маркишем. Если можно так выразиться, эти два чиновника были тайными партнерами Флинна в его бизнесе, обладали полномочиями просматривать ежеквартальный «финансовый отчет», а также правом на согласованный процент от доходов. – Можешь теперь расслабиться и вздохнуть свободно, Бэсси. Мясник Флейшер здесь нас и пальцем не тронет. Еще три-четыре дня – и мы дома. Первый этап путешествия закончился в родной деревне Лути. Развалившись в маскалях, особых носилках типа гамаков, подвешенных под длинной жердью, которую, передвигаясь в ногу трусцой, держали на плечах четверо людей Лути, Флинн с Себастьяном не испытывали ни малейшей тряски или других неудобств, пока их несли сначала по прибрежной низине, потом по холмистой и, наконец, по лесистой местности. Носильщики на бегу распевали песни, их низкие, мелодичные голоса звучали в такт легкому покачиванию маскалей, убаюкивая Себастьяна, находившегося при этом в состоянии полнейшей неги. Время от времени он впадал в дремоту. Когда дорога была достаточно широка, чтобы оба маскаля можно было нести рядом, они перекидывались с Флинном словом, болтали о том о сем, в другое же время Себастьян любовался меняющимися пейзажами или попадающимися на пути животными. Здесь было куда интересней, чем в лондонском зоопарке. Всякий раз, когда Себастьян видел что-нибудь новенькое, он окликал Флинна и просил растолковать, объяснить то, что попалось ему на глаза. На каждой прогалине или поляне им встречались стада золотисто-коричневых антилоп импала: эти изящные небольшие животные провожали проходящих мимо них людей широко раскрытыми от любопытства глазами. На берегах почти каждого ручейка они видели стаи громко чирикающих и ковыряющихся в земле цесарок, каждая стая казалась накрывшей землю облачной тенью. Крупные, желтого окраса антилопы канна, с короткими и толстыми рогами и раскачивающимся подгрудком, гуськом прошли вдоль опушки, гордо подняв головы и величаво перебирая ногами. Черные и чалые коневидные антилопы, темно-пурпуровые водяные козлы с идеально круглым белым ободком на гузке, огромные, черные и страшные буйволы, изысканные жирафы, изящные, миниатюрные антилопы-прыгуны спрингбоки, серны, гордо красующиеся на гранитных, окруженных древними скалами валунах. Вся эта благодатная земля была полна удивительной и полнокровной жизнью. Тут были такие странные и размерами, и формой, и даже листвой деревья, что Себастьяну казалось, что на свете такого просто не может быть. Баобабы с толстенными, словно раздувшимися, стволами до пятидесяти футов в обхвате, с причудливо искривленных веток которых свисали толстые плоды, наполненные кисловатой мучнистой мякотью, – они казались порой совершенно немыслимыми доисторическими чудищами. Деревья под названием мсаса с листьями не зеленого цвета, как полагается быть, но розового, шоколадно-коричневого или красного. Хинные деревья высотой до шестидесяти футов, с ярко-желтыми стволами, сбрасывающие, точно змеи кожу, похожую на хрупкий пергамент кору. Рощи деревьев мопани, густая листва которых на солнце отливает металлически-зеленым блеском. А в зарослях джунглей вдоль речных берегов, словно длинные, серые черви, вверх карабкаются лианы, свисая завитками, петлями и целыми гирляндами с диких смоковниц, вьющейся буйволиной фасоли и древесных папоротников. – А почему я не вижу здесь никаких слоновьих следов? – спросил Себастьян. – Полгода назад я со своими парнями прочесал всю эту территорию, – стал объяснять Флинн. – Думаю, они просто куда-то ушли, скорей всего – на север, за речку Рувума. День уже клонился к вечеру, когда по каменистой тропе они спустились в долину, и Себастьян впервые увидел здесь место, где постоянно обитает человек. Вся низина долины была поделена на обрабатываемые участки неправильной формы, и жирная черноземная почва была сплошь покрыта сочными, зелеными побегами африканского проса, а на берегах небольшого ручья располагалась деревня, в которой жил Лути. Грубые соломенные, похожие на ульи хижины, рядом с каждой круглый, с обмазанными глиной стенами амбар на сваях. Хижины располагались неровным кругом с крепко утоптанной босыми ногами площадью посередине. Чтобы приветствовать Флинна, на эту площадь высыпало все население деревеньки, три сотни душ от мала до велика, от едва волочащих ноги, седых, улыбающихся беззубыми ртами старцев до грудных младенцев, сидящих на голых бедрах своих мамаш, впившись губами и вцепившись обеими ручонками в их полные груди, они не прекращали сосать материнское молоко. Проведя сквозь радостно улюлюкающую и хлопающую в ладоши толпу, Флинна с Себастьяном доставили к хижине вождя, и путешественники наконец покинули свои маскали. Флинн и старый вождь племени сердечно поприветствовали друг друга. Флинн потому, что принимал от племени во главе с его вождем множество разных услуг и рассчитывал принимать их в будущем, а вождь потому, что высоко ценил репутацию Флинна, его известность и его доброе имя, а также потому, что, где бы ни появлялся Флинн, он всегда оставлял после себя огромное количество доброго, свежего мяса. – Ты пришел поохотиться на слонов? – спросил вождь, с надеждой увидеть винтовку Флинна. – Нет, – помотал головой Флинн. – Возвращаюсь из путешествия, из далеких мест. – И откуда же? Флинн со значительным видом посмотрел на небо. – Из очень далеких мест, – повторил он. По толпе пробежал благоговейный ропот, и вождь с важным видом кивнул. Всем было совершенно ясно, что Фини навещал самого мономотапу и общался с ним. – И долго ты намереваешься пожить в нашей деревне? – с той же надеждой в голосе спросил вождь. – Я проведу у вас только одну ночь. На рассвете отправлюсь дальше. – Вот как! – разочарованно проговорил вождь. – А мы надеялись отметить твое посещение танцами. Как только узнали о твоем скором прибытии, стали готовиться. – Нет, – повторил Флинн. Он прекрасно знал, что эти пляски у них длятся три, а то и четыре дня. – Мы приготовили много пальмового вина, не хочешь ли ты отведать? – попытал счастья вождь еще раз. И теперь его аргумент попал точно в цель – на Флинна он подействовал, как мощный удар носорога. В конце-то концов, сколько дней уже он влачит свое жалкое существование без единой капли во рту. – Друг мой, – сказал Флинн, чувствуя, как под языком у него уже скапливается слюна. – Я не могу остаться с тобой на танцы, но тыквенную бутылочку вина с тобой обязательно разопью, чтобы ты знал, как я тебя люблю, как я люблю твою деревню. Потом он предостерегающе повернулся к Себастьяну. – На твоем месте, Бэсси, я бы даже не притронулся к этой дряни… это настоящая отрава. – Хорошо, – сказал Себастьян. – Я схожу к реке, хочу слегка помыться. – Вот и правильно, – кивнул Флинн и с вожделением поднес к губам первую тыквенную бутылочку с пальмовым вином. Поход Себастьяна к реке чем-то смахивал на триумфальное возвращение императора в Рим. Вся деревня высыпала на берег и с жадным любопытством смотрела на его заведомо скромное омовение; и когда он разделся до трусов, по толпе пробежал трепетный шум восхищения. – Бвана Манали, – повторяли они снова и снова. – Владыка Красного Одеяния. С тех пор его только так и называли. В качестве прощального дара вождь преподнес Флинну четыре тыквенные бутылочки пальмового вина, умоляя поскорей навестить их снова и на этот раз явиться с винтовкой. Весь следующий день они шагали вперед, не останавливаясь, а когда сделали привал на ночь, Флинн уже был наполовину парализован пальмовым вином, а Себастьян непрерывно дрожал, громко и неудержимо стуча зубами. От болот в дельте реки Руфиджи у Себастьяна остался на память сувенир – это был его первый приступ малярии.