– Черт побери, вот зараза! – взревел Флинн. – Проклятье! – вторил ему Себастьян. Дельфин метался то в одну сторону, то в другую, словно золотистый воздушный змей под сильными порывами ветра, вся его стая рассыпалась в разные стороны, но на глубине десяти футов оказалось, что рана его смертельна. Себастьян бросил весло и принялся стаскивать с себя рубаху. – Что ты делаешь? – строго спросил Флинн. – Попробую достать его. – Ты с ума сошел. Кругом акулы! – Мне так хочется есть, что я готов и акулу сожрать, – ответил Себастьян и нырнул в воду. Через тридцать секунд, пыхтя и отфыркиваясь, он с торжествующей улыбкой и нежно прижимая к груди мертвого дельфина, показался на поверхности. Присев на корточки вокруг искромсанной туши животного, они ели тонкие полоски дельфиньего мяса, приправив их выпаренной на солнце солью, и разговаривали. – А что, я, бывало, и за худшее мясцо платил по гинее, – сказал Себастьян и тихонько рыгнул. – Мм… прошу прощения. – Согласен, – проворчал Флинн с набитым ртом и маслеными от пресыщения глазками окинул голого Себастьяна. – Хватит тебе хвастать своими причиндалами, надевай штаны, пока кто-нибудь об них не споткнулся. Флинн O’Флинн медленно, очень медленно пересматривал свою первоначальную точку зрения касательно деловых качеств Себастьяна Олдсмита. 17 Гребцы уже давно потеряли всякий энтузиазм и махали веслами, реагируя разве что на посулы Флинна применить к ним физические меры воздействия да видя в глазах пример, который подавал им Себастьян, – уж он трудился, не зная усталости. Тоненький слой жирка, покрывавший его мышцы, давно уже был сожжен, и пропеченное солнцем тело могло теперь состязаться стройностью со скульптурами Микеланджело, особенно когда он наклонялся, опускал весло в воду и тащил его на себя. Уже шесть дней гребли они поперек течения, постепенно сносящего их на юг. Шесть дней стояло безветрие, безжалостно палило солнце, поверхность океана была совершенно гладкой, и вот наконец настал день, когда, уже под вечер, океан стал похожим на бесконечное ровное полотно зеленого бархата. – Не может быть, – проговорил Мохаммед. – Похоже на то, что, как говорится, «два ежа занимаются любовью под одеялом». – Вот это да! – сказал Себастьян и, не прерывая размеренного ритма гребли, повторил эту фразу. Себастьян упорно продолжал осваивать язык суахили, и там, где ему не хватало способностей, он брал усердием. Мохаммед гордился своим учеником и восставал против любой попытки своих подчиненных взять на себя смелость посягнуть на его положение главного учителя. – Что касается трахающихся до умопомрачения ежиков, тут все понятно, – проворчал Флинн. – Но в чем ее смысл? – спросил он и повторил фразу на суахили. – Похоже, что скоро на море задует сильный ветер, – объяснил Себастьян, довольный своей догадливостью. – Вот-вот, и мне теперь не до шуток, – сказал Флинн и встал. Но тут же присел, жалея больную ногу, приложил ладонь ко лбу и посмотрел на восток. – Видишь там цепь облаков? Отложив весло в сторону, Себастьян встал рядом с ним, разминая ноющие мышцы спины и плеч. Остальные гребцы тут же исполнили команду «суши весла». – Продолжаем работать, голубчики! – зарычал Флинн, и те снова неохотно погрузили весла в воду. Флинн повернулся к Себастьяну: – Ну что, видишь? – Вижу. Облака протянулись вдоль горизонта, как тонкая линия черной сурьмы по веку прекрасной индуски. – Ну что ж, Бэсси, встречай ветер, которого ты так ждал. Но, дружок мой, это будет не совсем то, на что ты рассчитывал. Далекий, приближающийся шум они услышали уже в темноте, когда опустилась ночь. На востоке одна за другой гасли звезды, темная туча надвигалась все ближе, заполнив собой уже половину полночного неба. На плот налетел резкий порыв ветра, самодельный парус хлопнул, словно винтовочный выстрел, и все, кто уже успел уснуть, открыли глаза и сели. – Держи свои модные трусы, – пробормотал Флинн, – а то сдует. Еще один шквал – и снова затишье, но по сторонам плотика уже слышался оживленный плеск пока еще небольших волн. – Парус надо бы спустить. – Так спусти, чего сидишь, – согласился Флинн, – а пока ты им занимаешься, возьми веревку и устрой-ка нам заодно штормовой леер. Торопясь, подгоняемые шумом поднимающегося ветра, они привязались к рейкам палубы. Ветер был довольно теплый, вертел плотом, как юлой, обдавая их брызгами, но в шквалистых атаках его капли воды казались холодными, как лед. Скоро ветер задул устойчиво и ровно, зато плотик двигался уже ненадежно, толчками и рывками, как беспокойная лошадь, которую то и дело пришпоривают. – По крайней мере, нас понесет в сторону земли! – прокричал Себастьян Флинну сквозь завывание ветра. – Бэсси, мой мальчик, тебе в голову порой приходят чудные мысли… Но тут на плот накатила первая волна – заглушив голос Флинна, она перекатилась через их лежащие ничком тела и ушла сквозь щели палубы вниз. Плот смятенно бултыхался в волнах, словно собирался с силами, чтобы встретить новую атаку моря. Под постоянным и яростным напором ветра волнение поднималось быстрее, чем мог представить себе Себастьян. Еще несколько минут – и волны стали обрушиваться на плотик с такой чудовищной силой, что, казалось, еще немного – и дух из груди вылетит вон. Волны накрывали людей полностью, и плавучий плотик уходил под воду до тех пор, пока подъемная сила вновь не тащила его на поверхность, угрожая перевернуть, и в облаке капель людям снова удавалось немного глотнуть воздуху. Дожидаясь редких минут затишья, Себастьян постепенно, дюйм за дюймом, перебрался через всю палубу к Флинну. – Ну что, держишься?! – прокричал он. – Держусь помаленьку, – успел ответить Флинн, и очередная волна накрыла их с головой. – Как нога?! – захлебываясь, крикнул Себастьян, когда их снова вынесло на поверхность. – Ради бога, хватит болтать! – ответил тот, и они снова ушли под воду. Темно было, хоть глаз выколи, в небе ни звездочки, ни лунного серпика, но каждая струя воды, обрушиваясь на них, сверкала тусклым и злорадным фосфоресцирующим свечением, предупреждая, чтобы они набирали в легкие побольше воздуху и покрепче цеплялись сведенными судорогой пальцами в планки палубы. Себастьяну казалось, что уже целую вечность он пребывает в полном мраке, под мощными ударами ветра и обезумевших морских волн. Ощущение холода, от которого ломило все тело, притупилось, но он привел к общему оцепенению организма. В голове не осталось ни одной ясной мысли; и когда совсем уж большая волна обрушилась на них и до слуха его донесся треск отрываемой доски и растерянный вопль смытого в пучину ночного моря араба, этот звук уже для него ничего не значил. Два раза его тошнило и рвало водой, которой он успел наглотаться, но во рту она не имела никакого вкуса, и Себастьян равнодушно наблюдал, как она течет по подбородку, стекает теплой струей на грудь и ее смывает ударом очередной волны. Глаза его жгло жесткой щеткой швыряемых ветром брызг, но боли он тоже не чувствовал, только моргал, как сова, глядя на очередную приближающуюся волну. Через некоторое время ему стало казаться, что зрение прояснилось, и он медленно повернул голову к Флинну. В темноте лицо его напоминало лицо прокаженного. Это озадачило Себастьяна, он улегся на палубу и стал думать об этом, но ничего не придумал, посмотрел вдаль, поверх приближающейся следующей волны, и в небе сквозь валы темных туч увидел проблески приближающегося утра. Он попытался заговорить, но распухшее от соленой воды горло не пропустило ни единого звука, а онемевший язык ощущал лишь слабое пощипывание. Потом сделал еще попытку. – Рассвет приближается, – прохрипел наконец Себастьян, но тело неподвижно лежащего рядом Флинна ничем не отличалось от окоченевшего трупа. Над серыми водами обезумевшего океана постепенно светало, но несущие ненастье черные тучи продолжали отчаянно сопротивляться приходу нового дня. В своем яростном безумии море теперь казалось еще ужаснее. Каждая глянцевато-серая гора с развевающимся, похожим на султан этрусского шлема гребнем на вершине, высоко вздымаясь над утлым плотиком, на несколько секунд прикрывала его от злобного ветра, потом скользила вниз, обрушиваясь сама на себя в хаотическом реве и грохоте мечущейся водной массы. И каждый раз люди на плотике плотно прижимались к доскам палубы и тупо ожидали удара в страхе быть навсегда погребенными в этой белой пучине. Один раз плотик взлетел особенно высоко по наклонной плоскости штормовой волны, и Себастьян смог осмотреть плотик. Холст паруса, веревки, кокосовые орехи и все остальное жалкое имущество, которое им удалось собрать, смыло. Обезумевшее море оторвало многие доски настила, обнажив металлический каркас плота, сорвало обшивку, остались лишь какие-то пропитанные влагой лохмотья. Из семи человек, спасшихся на плотике и еще вчера надеявшихся добраться до суши, остались только сам Себастьян, Флинн, Мохаммед и еще один, а остальные трое пропали, их поглотила ненасытная морская пучина. Потом их снова накрыло, плот завертелся и заплясал на волнах, – казалось, еще совсем немного – и он перевернется и пойдет ко дну. Себастьян первым почувствовал перемену – поведение волн изменилось: они стали круче, шли одна за одной и гораздо ближе друг к другу. Потом сквозь неистовый шум шторма донеслись новые звуки: казалось, где-то через неравные интервалы стреляет пушка, причем каждый раз с разным зарядом пороха. До него вдруг дошло, что он слышит эти звуки уже давно, но только теперь они проникли в его усталый, измученный мозг. Себастьян поднял голову – каждый нерв его существа противился этому движению. Огляделся, но кругом перед ним раскинулось лишь бесконечное море в виде ряда надвигающихся серых водяных стен, ограничивающих его кругозор всего пятьюдесятью ярдами. И все же этот нестройный звук – бум, бу-бум, бум – раздавался теперь все громче и настойчивей. В невысоких и хаотично пляшущих волнах плотик вдруг снова подхватило, высоко подбросило, и Себастьян вдруг увидел землю, да так близко, что можно было рассмотреть четкие очертания пальм, вытянувших от ветра в одну сторону свои мечущиеся, словно в панике, ветви. Он увидел сероватый в утренних сумерках, низкий берег, а за ним, чуть подальше, поднималась водянисто-голубая полоска возвышенности. Но все это мало его успокоило, поскольку он вдруг увидел впереди приближающийся риф. Злобно рыча сквозь белую пену, риф обнажил навстречу свои черные зубы. Волны бросались на эти зубы – это их удары были похожи на пушечные выстрелы – и, разбиваясь, низвергались каскадами в довольно спокойную лагуну. И плотик с людьми несло прямо на острые зубы. – Флинн, – прохрипел он. – Флинн, ты слышишь меня? Но тот даже не пошевелился. Глаза его неподвижно смотрели в небо, и только едва заметное движение грудной клетки говорило о том, что он дышит и, следовательно, еще жив. – Флинн… – Себастьян освободил его когтистую руку, вцепившуюся в деревянную рейку настила. – Флинн! Тот повернул голову к Себастьяну, моргнул, открыл было рот, но не проронил ни звука. На плотик обрушилась еще одна волна. На этот раз ее холодный, злобный напор взбодрил Себастьяна и прибавил ему немного сил, совсем было уже иссякших. Он помотал головой, стряхивая воду.