Флинн ответил далеко не сразу. – Думаю, тебе придется влезть на пальму, – после продолжительного размышления сказал он. Под пронзительные вопли одобрения и поддержки со стороны стрелков и ругань подталкивающего его снизу Флинна губернатору Нью-Ливерпуля удалось-таки вскарабкаться на флагшток, на высоту приблизительно пятнадцать футов. Он закрепил там флаг и сполз вниз, причем так быстро, что оторвал на своей жилетке все пуговицы и потянул лодыжку. Его понесли в одну из хижин, а он в это время голосом, хриплым от выпитого джина, боли в ноге и бурных чувств любви к отечеству, распевал «Боже, храни нашего милостивого короля». Британский флаг развевался посередине флагштока над лагерем все остальное время их пребывания на острове. Весть об аннексии острова достигла аванпостов Германской империи, находившихся в сотне миль от Махенге, через десять дней – ее принесли туда двое рыбаков из племени вакамба. 5 Город Махенге расположился в поросшей лесами горной местности, возвышающейся над низменными прибрежными районами. Во всей своей совокупности он состоял из четырех торговых факторий, которыми владели индийские лавочники, а также резиденции германского комиссара. Резиденция представляла собой большое, крытое пальмовыми листьями и тростником каменное здание, окруженное широкими верандами, сплошь увитыми пурпурной бугенвиллеей. За ней располагались казармы и учебный плац африканских солдат и полицейских, а перед фасадом стоял одинокий флагшток, на котором висел флаг, окрашенный в черный, красный и желтый цвета империи. Крохотный островок на необъятных просторах африканского буша, местопребывание правительства, контролирующего территорию размерами с Францию. Территорию, которая тянулась к югу до реки Рувума и до границы Португальского Мозамбика, к востоку до Индийского океана и к западу до гористых районов Сао-Хилл и Мбеи. Находясь в этой цитадели, германский комиссар Северной провинции пользовался неограниченной властью средневекового феодала. Он был как бы одной из дланей кайзера или, если точнее, ее мизинцем – и нес ответственность только перед губернатором Шее в Дар-эс-Саламе. Но до Дар-эс-Салама было далеко, многие мили долгого и мучительного пути, тем более что губернатор Шее – человек занятой, не беспокоить же его по каждому пустяку. Налоги с подконтрольной территории собирал герр комиссар Герман Флейшер, и ему никто не мог помешать собирать их так, как ему самому придет в его милую голову, хотя мало кто из коренных обитателей южной провинции назвал бы нрав Германа Флейшера и установленные им порядки милыми. В то самое время, как гонец, несущий новость об аннексии Нью-Ливерпуля британцами, быстрым шагом перевалил через последний подъем и сквозь усеянные острыми шипами ветки акаций бросил взгляд на крохотные, жмущиеся друг к другу строения Махенге, герр Флейшер заканчивал свою полуденную трапезу. Да, хорошо поесть он был большой любитель: на полдник ему для начала подали фунта два айсбайна, то есть свиной рульки по-немецки, с таким же количеством квашеной капусты и дюжиной картофелин – все это великолепие плавало в густом, ароматном соусе. Слегка заморив этим червячка, он почувствовал волчий аппетит и перешел к сосискам. Колбасные изделия ему еженедельно доставлял нарочный из Додомы на севере, где их производил настоящий гений своего дела, иммигрант из Вестфалии, – колбаса и прочее обладали у него вкусом, неотличимым от настоящих шварцвальдовских. Вот эти сосиски, а также пильзнерское пиво сорта «Ганза», специально охлаждаемое в глиняных жбанах, пробуждали в организме герра Флейшера восхитительное чувство ностальгии. Он поедал все это не столько молча и благопристойно, сколько размеренно и степенно, и все это огромное количество пищи, оказавшись внутри тела, охваченного кителем и галифе из плотного плиса серого цвета, повысило внутреннее давление, а это способствовало тому, что на лице его и на шее проступил пот, принуждая его время от времени делать паузы и утираться. Наконец герр Флейшер глубоко вздохнул и, скрипнув кожаными сандалиями, откинулся на спинку стула. Сквозь слой улегшихся в желудке сосисок пробился пузырек газа, поднялся вверх и вырвался наружу деликатной отрыжкой. Посмаковав ее вкус, он еще раз блаженно вздохнул, щурясь, покинул утонувшую в глубокой тени веранду и вышел, окунувшись в переливающиеся волны ослепительного солнечного света. И тут он увидел приближающегося курьера. Этот человек подошел к ступеням веранды и под палящим солнцем присел на корточки, между ног его была целомудренно натянута набедренная повязка. Черное, лоснящееся тело его блестело от пота, но ноги до самых колен покрывал тонкий слой пыли, а грудь размеренно поднималась и опускалась, вдыхая разреженный от жары воздух. Глаза его были деликатно опущены: пока бвана мкуба формально не даст гонцу понять, что он заметил его присутствие, прямо смотреть на него нельзя. Герман Флейшер задумчиво смотрел на этого человека, и хорошее настроение его постепенно улетучивалось: он уже предвкушал было, как с наслаждением станет предаваться дневной сиесте, а этот гонец взял и все испортил. Он отвернулся, посмотрел на низкое облачко над южными холмами и отхлебнул пива. Потом выбрал из лежащей перед ним коробки сигару и закурил. Сигара горела ровно и медленно, и дым ее понемногу вернул прежнее благостное настроение. Выкурив сигару почти до конца, Флейшер загасил окурок о стену веранды. – Говори, – пробурчал он. Гонец поднял на него глаза и ахнул от изумления и благоговейного трепета, лицезрея перед собой столь прекрасную, столь благородную личность комиссара. Конечно, такое явное выражение восхищения носило ритуальный характер, тем не менее оно приятно щекотало нервы герра Флейшера. – Я вижу тебя, бвана мкуба – великий господин, – услышал традиционное приветствие Флейшер и слегка кивнул в ответ. – Я принес тебе привет от Калани, вождя племени батья, обитающего на реке Руфиджи. Ты – его отец, и он падает перед тобой ниц. Красота твоих желтых волос и твоего толстого тела ослепляет его. Герр Флейшер беспокойно поерзал в кресле. Упоминание о его дородности, с какими бы благими побуждениями это ни делалось, всегда его раздражало. – Говори, – повторил он. – Калани говорит так: «Десять солнц назад в дельту Руфиджи вошел корабль и пристал к берегу Острова собак, Инье. На этом острове люди корабля построили дома, а на стволе засохшей пальмы над домами повесили тряпку-инсингиз, цвета синего, белого и красного, со множеством крестов внутри крестов». Герр Флейшер сделал над собой усилие и выпрямился в кресле, с изумлением уставившись на гонца. Розовый цвет его лица медленно сменился на бледный, прорезанный сеткой красных и фиолетовых вен. – Калани также говорит так: «С тех пор как они туда прибыли, не умолкали голоса их ружей, они говорили по всей реке Руфиджи, было убито множество слонов, и уже к полудню небо темнело от птиц, которые явились туда ради мяса». Герр Флейшер уже метался в своем кресле, все нужные слова застряли у него в глотке, лицо вздулось и угрожало лопнуть, как перезревший фрукт. – Калани говорит далее так: «На острове двое белых мужчин. Один мужчина очень худой и юный и, следовательно, человек ничтожный. Другого белого мужчину Калани видел только с большого расстояния, но по красноте его лица и по большим размерам его корпуса в глубине души он уверен, что это сам Фини». Услышав это имя, герр Флейшер обрел дар речи, правда не вполне членораздельной: он взревел, как бык во время гона. Гонец сразу зажмурился, поскольку подобный рев бваны мкубы обычно предшествовал множествам казней через повешение. – Сержант! – снова заревел комиссар, и на этот раз рев обрел некую осмысленную форму, а герр Флейшер вскочил на ноги, с трудом пытаясь зацепить за петлю бляху своего пояса. – Раш! – заорал он еще раз. Значит, O’Флинн снова проник на территорию Германии, опять он грабит принадлежащую Германии слоновую кость, да еще и усугубил наносимую обиду тем, что вывесил над владениями кайзера флаг Великобритании. – Сержант! Где тебя, черт побери, носит?! С невероятной для такого толстяка скоростью герр Флейшер помчался по длинной веранде. Уже целых три года, с тех пор как он прибыл в Махенге, одного только звука имени Флинна O’Флинна было достаточно, чтобы напрочь отбить у него аппетит и привести в состояние, близкое к эпилептическому припадку. Из-за угла веранды показался сержант из контингента аскари[20], и герр Флейшер успел вовремя притормозить, чтобы не сбить его с ног. – Боевая тревога! – снова взревел комиссар. Не в силах сдержать охватившее его смятение, он пустил изо рта облако мелких капель слюны. – Ударный отряд, двадцать человек. С полной выкладкой. Сто фунтов боезапаса. Выступаем через час. Сержант отдал честь и, согнувшись пополам, помчался через тренировочный плац. Через минуту звуки горна возвестили боевую тревогу. Не сразу черные клубы ярости в сознании Германа Флейшера рассеялись и к нему вернулся трезвый рассудок. Он стоял, сгорбившись и опустив плечи, тяжело дышал через рот и мысленно переваривал весь смысл донесения Калани. Это уже не просто очередная бандитская вылазка неуловимого O’Флинна через Рувуму из Мозамбика. На этот раз он организовал полномасштабную экспедицию, нагло провел свое судно в дельту реки Руфиджи и водрузил там британский флаг. К горлу герра Флейшера подступила тошнота, никак не связанная с обилием съеденной копченой свинины. Он с первого взгляда увидел причины и понял последствия этого международного инцидента. Этот инцидент, возможно, станет стимулом к пробуждению отечества и выведет его на дорогу исполнения своего истинного предназначения. Флейшер возбужденно сглотнул слюну. Ишь, взяли моду хлестать своим ненавистным флагом в лицо самому кайзеру. Нет, здесь и сейчас творится история, и он, Герман Флейшер, стоит в самом центре событий. Охваченный легким трепетом, он поспешил в свой кабинет и принялся набрасывать черновик доклада губернатору Шее, доклада, в результате которого мир может погрузиться в пучину свирепых, разрушительных войн, но из них немецкий народ выйдет победителем и станет править всем миром. Уже через час верхом на белом ослике, надвинув на лоб форменную шляпу, чтобы солнце не било в глаза, Флейшер выехал за пределы своей резиденции. За ним бодро шагали его черные солдаты-аскари с винтовками на плечах. Красивые в своих военных фуражках-таблетках с падающим сзади на плечи защитным клапаном из ткани, в отглаженной униформе цвета хаки, в аккуратных, закрывающих щиколотки обмотках, они шагали в ногу, и все это представляло собой прекрасное зрелище, вид которого радовал бы душу любого командира. В течение полутора дней будет продолжаться их бодрый марш, пока наконец отряд не прибудет в точку слияния двух рек, Киломберо и Руфиджи, где на приколе стоит комиссарский паровой катер. Когда строения города Махенге пропали у них за спиной, герр Флейшер расслабился, а также расслабил мышцы, чтобы они удобнее легли по форме седла. 6 – Ну что, ты все правильно понял? – без особой уверенности спросил Флинн. За последние восемь дней совместной охоты ему так и не представилась возможность убедиться в том, что Себастьян способен исполнять ряд простейших заданий, не внося в них каких-нибудь собственных, поистине поразительных изменений. – Итак, повторяю: идешь вдоль берега вниз по течению до острова и грузишь слоновую кость на корабль. Потом возвращаешься со всеми лодками, забираешь следующую партию. Флинн помолчал, предоставляя Себастьяну возможность переварить эти слова в рыхлых тканях его мозгов, и только потом продолжил: – И ради всего святого, не забудь про джин. – Слушаюсь, старина, – прозвучал ответ. За эти восемь дней у Себастьяна отросла черная борода, облупилась кожа на опаленном солнцем кончике носа, и он уже почти освоился с ролью браконьера-охотника за слоновой костью. Широкополая фетровая шляпа, которую Флинн одолжил ему на время, была нахлобучена до ушей, острые как бритва листья слоновьей травы изрезали обе штанины в клочья и сняли весь глянец с его сапожек. Кожа на запястьях, а также особенно мягкая за ушами распухла и была усеяна воспаленными пятнышками многочисленных укусов кровососущих, которые на славу попили его кровушки. Зато на этой жаре Себастьян, принужденный постоянно двигаться, несколько сбросил вес и сейчас был строен, поджар и выглядел довольно сурово. Они стояли на берегу Руфиджи под обезьяньим каштаном и смотрели, как идет погрузка на долбленки последних бивней. В жарком, и без того насыщенном испарениями воздухе стояла еще и вонь фиолетово-зеленоватых бивней, которой теперь Себастьян почти не замечал, – за последние восемь дней столько было набито слонов, что зловоние, издаваемое слоновой костью, казалось ему естественным, как моряку запах моря. – Когда завтра утром вернешься сюда, ребята успеют притащить последние бивни. Корабль у нас будет полный, и ты можешь спокойно идти на Занзибар. – А ты как? Останешься здесь, что ли? – Это, черт побери, вряд ли. Быстренько смоюсь отсюда домой, в Мозамбик. – А не проще ли плыть с нами на корабле? Пешком добираться почти две сотни миль. Себастьян искренне беспокоился за Флинна: за последние дни он стал испытывать подлинное восхищение этим человеком. – Видишь ли, тут такое дело… – начал Флинн и нерешительно замолчал. Да, сейчас, пожалуй, не время беспокоить Себастьяна разговорами о том, что возле устья Руфиджи его уже поджидают немецкие канонерские лодки. – Мне надо вернуться к себе потому, что… – Флинн O’Флинн снова замолчал, но тут вдруг в голове мелькнула спасительная мысль, и его охватило вдохновение. – Потому что у меня там осталась маленькая дочь… бедняжка совсем одна. – У тебя есть дочь? – удивленно спросил Себастьян. – Да, представь себе, будь я проклят, у меня есть дочь, – ответил Флинн, и на него вдруг нахлынуло чувство отеческой любви и долга. – Да-да, бедняжка там у меня совсем одна. – А когда мы снова встретимся? Мысль о том, что он расстается с Флинном, что он тоже теперь останется один и ему придется в одиночку искать способы, как добраться до Австралии, печалила Себастьяна. – Ты понимаешь, – Флинн старался говорить как можно более мягко, – я как-то об этом еще не думал. Но это была неправда. За последние восемь дней Флинн только и думал об этом. Расставаясь с Себастьяном Олдсмитом навсегда, ему очень хотелось хотя бы помахать ему на прощанье рукой. – А разве нельзя было бы… – На посмуглевших от солнечного загара щеках Себастьяна проступил легкий румянец. – Разве нельзя было бы… как бы это сказать… объединиться и работать вместе? Ты бы мог меня взять как бы учеником, что ли. Услышав такое, Флинн сощурился. При мысли о том, что Себастьян постоянно будет таскаться за ним хвостом и палить из его винтовки направо и налево, он пришел в ужас.