Он снова достал карту Адмиралтейства, расправил ее по палубе и ткнул пальцем в остров, который Флинн O’Флинн обвел синим карандашом, обозначив место их встречи. – Я вот хочу сказать… – продолжил Себастьян, – ведь это ваше ремесло, именно вы должны найти это место. Вы моряк, профессионал в этом деле, разве я не прав? Капитан яростно сплюнул на собственную палубу, а Себастьян покраснел. – Если будете злиться, это делу не поможет, только хуже станет. Давайте будем вести себя как люди порядочные. Но на эти слова капитан харкнул, извлек из глубин горла густую слизь и сплюнул этот желтый комок, метко попав прямо в синий карандашный кружок на карте Себастьяна, потом поднялся на ноги и с гордым видом прошествовал на корму, где, сбившись в кучку под ютовой надстройкой, присев на корточки, расположилась его команда. Во время недолгих сумерек, когда вокруг головы Себастьяна в легкой дымке зазвенели тучи комаров, он вдруг услышал негромкий арабский говор и увидел направленные на него с кормовой части судна быстрые взгляды. А когда ночь окутала корабль непроницаемо-черным облаком, Себастьян занял оборонительную позицию в носовой части корабля и стал ждать. Оружием ему служила только трость из черного дерева. Усевшись спиной к борту, он положил ее себе на колени, а когда темнота стала совсем непроницаемой, потихоньку сменил позицию, устроившись на корточках возле прикрепленной веревками к мачте бочки с водой. Но они не очень-то торопились. Минула уже половина ночи, когда наконец он услышал тихое шарканье босых ног по дощатой палубе. В абсолютной черноте, наполненной множеством звуков жизни болота – хорами квакающих лягушек, приглушенным жужжанием и писком насекомых, порой громким фырканьем и всплеском бегемота, – Себастьяну нелегко было определить, сколько человек против него выслано. Скорчившись в темноте возле бочки с водой, он тщетно изо всех сил напрягал зрение, вперившись в кромешный мрак перед собой, а также и слух, чтобы среди доносящихся с болот шумов уловить негромкие звуки едва слышно ступающей по палубе и приближающейся к нему смерти. В университетах Себастьян не учился и больших высот учености не достиг, зато слыл неплохим полутяжем в команде регби, а также ловко умел подавать мяч и в прошлом сезоне, когда играл в крикет за графство Суссекс, был одним из ведущих игроков. Сейчас, конечно, ему было очень страшно, но в своей физической силе и возможностях он был совершенно уверен, и страх его не имел ничего общего с тем ужасом, когда кажется, что в животе булькает что-то теплое и маслянистое, а собственная личность превращается в трясущееся желе. Нет, его страх как раз приводил в состояние, когда каждая мышца тела напряжена и дрожит, готовая в любую секунду разрядиться взрывом мощной энергии. Сжавшись в комок в темноте ночи, Себастьян осторожно нащупал лежащую рядом с ним на палубе трость. Руки его легли на объемистый мешок, полный зеленых кокосов, составляющих в числе прочего часть палубного груза корабля. Эти орехи, наполненные молочной жидкостью, берут с собой в море как добавку к скудным запасам воды на борту. Себастьян быстро развязал мешок, достал и взвесил в руке твердый и круглый плод. – Не такой удобный, конечно, – крикетный мяч был бы получше, но… – пробормотал Себастьян и выпрямился во весь рост. Сделав короткий разбег, он исполнил подачу, которая называется фастбол[16], ту самую, что в прошлом году сокрушила защиту йоркширцев. Тот же эффект она произвела и в рядах приближающихся арабов. Орех с легким жужжанием помчался вперед и врезался в череп одного из этих наемных убийц, и остальные в беспорядке сразу отступили. – Куда же вы, давайте, давайте! – заорал Себастьян и запустил еще один орех, который только ускорил отступление противника. Он выбрал еще один, потяжелее, и уже собрался было метнуть и его, как на корме вдруг сверкнула вспышка, прогремел выстрел, и над головой Себастьяна что-то свистнуло. Себастьян тут же быстро спрятался за мешком с орехами. – Черт побери, да у них там, кажется, ружье… – пробормотал он. Он вспомнил про старинный джезайль[17], который капитан с любовью полировал и смазывал на его глазах в первый день выхода из порта Занзибара, и тут уж разозлился всерьез. Себастьян вскочил на ноги и с яростью швырнул очередной кокос. – Нечестно деретесь, грязные свиньи! – заорал он. В боевых действиях наступила передышка, пока капитан возился с ружьем – процесс заряжания его был далеко не прост. Потом снова вспышка, гром выстрела, и еще один металлический шарик пролетел над головой Себастьяна. В предрассветной тьме оживленный обмен насмешками и проклятиями продолжился. Себастьян держался уверенно и вполне владел собой, поскольку уже четыре раза слышал крик боли и один взвизг, а капитан преуспел только в том, что тратил попусту боеприпасы и приводил в негодность собственный такелаж. Но когда приблизился новый день и стало светать, преимущество Себастьяна пошло на убыль. Стрельба арабского капитана сделалась значительно лучше, и Себастьяну большую часть времени приходилось проводить, скорчившись за мешком с орехами. Силы его были уже почти на исходе. Правое плечо вместе с рукой немилосердно болели, он уже слышал звуки осторожного приближения бандитов арабской команды к его укрытию. При дневном свете ничего не стоило окружить его и, пользуясь численным перевесом, взять над ним верх. Отдыхая и набираясь сил для дальнейшей борьбы и, возможно, последней схватки, Себастьян поднял голову и огляделся. Утро было в самом разгаре, рассветное небо в редкой, поднимающейся с болот дымке окрасилось всеми оттенками ярко-алого цвета и было прекрасно, вода отсвечивала розовым глянцем, а вокруг корабля угрюмо толпились заросли мангровых деревьев. Где-то вдали в протоке что-то плеснуло, – возможно, взлетела какая-то водоплавающая птица. Себастьян без особого интереса поискал ее глазами и услышал еще один всплеск, а за ним еще и еще. Он пошевелился и, не вставая, чуть-чуть выпрямился. Плеск повторялся слишком размеренно, что явно говорило не о птице или рыбе. И вдруг из-за поворота протоки и стены мангровых зарослей, подгоняемая упорными взмахами весел, показалась легкая лодочка типа долбленки или каноэ. На носу ее, зажав под мышкой двуствольный слонобой, а в зубах торчащую изо рта глиняную трубочку, стоял не кто иной, как краснолицый Флинн O’Флинн. – Что тут происходит, дьявол вас побери?! – заорал он. – Война, что ли, черти вы окаянные?! Я жду вас уже целую неделю, негодяи! – Будь осторожен, Флинн! – крикнул ему Себастьян. – У этой скотины ружье! Капитан-араб как ошпаренный вскочил на ноги и стал неуверенно озираться. Он давно уже жалел о том, что не избавился от англичанина раньше и не удрал подальше от этих недобрых болот, и вот теперь его самые дурные предчувствия оправдывались. И раз уж от него никак не отвяжешься, оставалось только одно. Он поднял ружье, прижал приклад к плечу и навел ствол на стоящего в долбленке O’Флинна. Раздался выстрел, из ствола вырвалась длинная, серая струя порохового дыма, и заряд картечи поднял с водной поверхности позади лодочки фонтан брызг. Раскатистое эхо выстрела утонуло в грохоте винтовки O’Флинна. Он выстрелил, продолжая держать в зубах свою трубочку, и от силы отдачи узенькая долбленка опасно закачалась. Тяжелая пуля отбросила тщедушное тело араба назад, широкий балахон его всколыхнулся, как листок старой газеты, тюрбан слетел с головы, размотался в воздухе, тело перекинулось через борт и, подняв целый столб брызг, упало в воду. Поддерживаемый на поверхности образовавшимся под одеждой воздушным пузырем, он поплыл лицом вниз, ленивое течение подхватило его, унося все дальше. Ошарашенная команда молча стояла у борта, наблюдая, как уплывает от них капитан. Делая вид, что он уже забыл об изящно исполненной экзекуции, словно этого никогда и не было, O’Флинн поднял голову к Себастьяну. – Вы опоздали на неделю! – проорал он. – Пока вас не было, я не мог тут, черт меня побери, и пальцем пошевелить. Теперь поднять флаг и за работу! 4 Формальную аннексию острова Флинн O’Флинн провел на следующее утро, в условиях относительной прохлады. Ему пришлось потратить не один час, чтобы убедить Себастьяна в насущной необходимости оккупировать остров для британской короны, и ему удалось это, только когда он назначил Себастьяна на роль одного из строителей империи. При этом он провел весьма лестные параллели, сравнив Себастьяна Олдсмита Ливерпульского с самим Клайвом Индийским[18]. Теперь надо было придумать название острова. Проблема! Она сразу всколыхнула некоторую неприязнь, всегда существующую между англичанами и американцами: Флинн O’Флинн стал напористо проталкивать «Нью-Бостон». Себастьян в ужасе схватился за голову – в душе его немедленно вспыхнуло жаркое пламя любви к отечеству. – Стоп-стоп, придержи коней, старина, – запротестовал он. – Что тебе тут не нравится? Нет, ты скажи честно, что тебе тут не нравится! – А то, что, прежде всего, остров должен принадлежать ее величеству королеве Британии, понял? – Нью-Бостон, – повторил O’Флинн. – Это звучит красиво. Очень красиво. Себастьян неуверенно поежился. – А мне кажется, что это было бы не совсем… мм… подходяще. Сам знаешь почему. Вспомни «Бостонское чаепитие»[19]. Спор разгорелся еще более яростно, в результате чего уровень джина в бутылке, которую держал Флинн, серьезно понизился, и Себастьян наконец не выдержал и встал с ковра на полу каюты корабля, глаза его пылали яростью, исполненной истинного патриотизма. – Не соблаговолите ли выйти на воздух, сэр, – отчетливо проговорил он, стоя над своим старшим товарищем, – мы можем там решить этот вопрос. Вызов был сделан с должным благородством, правда слегка подпорченным низковатым потолком каюты, из-за чего Себастьян был вынужден стоять слегка пригнувшись. – Черт возьми, да я тебя проглочу одним махом и косточек не выплюну. – Это вы так считаете, сэр. Но должен предупредить сразу, что я всегда с успехом выступал в полутяжелом весе. – Да черт его побери совсем, – капитулировал Флинн, устало покачав головой. – Какая к дьяволу разница, как мы назовем это Богом забытое место. Садись… ради всего святого, сядь. На, держи! Как хочешь, так и назови, и давай за это выпьем! Себастьян снова сел на ковер и взял кружку, которую ему протягивал Флинн. – Мы назовем его… – Он драматически помолчал. – Мы назовем его Нью-Ливерпуль! И Себастьян поднял свою кружку. – А ты знаешь, – сказал Флинн, – для англичанина ты не такой уж плохой парень. Остаток ночи они полностью посвятили празднованию дня рождения новой колонии. На рассвете двое стрелков Флинна погрузили обоих строителей империи в лодчонку и высадили на берег. Долбленка уткнулась носом в узкую илистую полоску берега Нью-Ливерпуля. В результате резкой остановки они потеряли равновесие и аккуратно упали на дно лодочки. Гребцы осторожно помогли им подняться и сойти на берег. Ради такого случая Себастьян надел свой костюм, – правда, жилетка его была застегнута не на ту пуговицу, и, озирая окрестности, он постоянно ее одергивал. Было время прилива, и Нью-Ливерпуль оказался около тысячи ярдов в длину и вполовину того в ширину. В самой высокой своей точке он достигал не более десяти футов над уровнем реки Руфиджи. В пятнадцати милях от устья вода здесь была лишь слегка солоноватой, и мангровых деревьев росло гораздо меньше, они уступили место густым и высоким зарослям слоновьей травы и изящным бутылочным пальмам. Стрелки и носильщики Флинна расчистили на берегу вокруг одной из пальм небольшую поляну, а из срезанной травы возвели на ней десяток с лишним хижин. Пальма эта уже засохла, листья на вершине ее давно опали, и Флинн ткнул в ее сторону свой дрожащий палец. – Это будет флагшток, – не вполне владея языком, проговорил он, взял Себастьяна за локоток и повел к ней. Одной рукой продолжая одергивать жилетку и сжимая выданный ему Флинном сложенный британский флаг в другой, Себастьян любовался изящными очертаниями пальмы и чувствовал огромный душевный подъем. – Отпусти, – заплетающимся языком промямлил он и избавился от поддерживающей его руки старшего товарища. – Мы должны сделать все, как положено. Торжественное событие… чрезвычайно торжественное. – Выпей! – Флинн протянул ему бутылку с джином. Себастьян отстранил его руку, и тогда Флинн поднес бутылку к своим собственным губам. – В такую минуту нехорошо пить у всех на виду, – нахмурившись, сделал ему замечание Себастьян. – Дурной тон. Флинн поперхнулся, закашлялся и свободной рукой принялся колотить себя в грудь. – Надо построить людей в каре, – продолжал Себастьян. – Чтобы отдать честь флагу. – Не тяни резину, – проворчал Флинн. – Надо сделать все, как положено. – Да черт бы тебя побрал! – Флинн обреченно повел плечами и проорал несколько приказов на суахили. Недоумевая и удивляясь, подчиненные Флинна неровным кружком выстроились вокруг флагштока. Это была странная компания, собранная из полудюжины представителей разных племен, все щеголяли в лохмотьях европейской одежды, половина была вооружена старинными ружьями для охоты на слонов, с которых Флинн предусмотрительно срезал напильником серийные номера, чтобы их невозможно было отследить и связать с ним. – Прекрасное построение, – сияя им пьяной улыбкой, сказал Себастьян, неосознанно употребив выражение одного начальника, который инспектировал команды перед играми в регби. – Давай уже приступать, – предложил Флинн. – Друзья мои, – послушно начал Себастьян, – сегодня мы собрались здесь… – Речь его оказалась длинновата, но Флинн выдержал ее, потихоньку прикладываясь к бутылке. И вот наконец Себастьян звенящим от волнения голосом и от избытка чувств с навернувшимися на глаза слезами закончил: – Перед лицом Господа и перед лицом всего человечества я объявляю этот остров неотъемлемой частью славной империи его величества Георга Пятого, короля Англии, императора Индии, защитника веры… – Тут голос его задрожал, он попытался вспомнить, как правильно нужно сказать дальше, не вспомнил и закончил уже не совсем складно. – В общем, и так далее. Наступила тишина, все молчали и смотрели на него. Себастьян от смущения не знал, куда девать руки. – А теперь что делать? – сценическим шепотом задал он вопрос Флинну O’Флинну. – А теперь поднимай этот чертов флаг. – А-а, флаг! – с облегчением воскликнул Себастьян. – Но как? – неуверенно спросил он.