Я высоко подпрыгнул и упал коленом ему на горло, вложив в этот выпад всю свою массу, помноженную на скорость, чтобы раздавить Сулейману гортань. Он двигался быстрее кобры. Вскинул руки, защищая горло, перехватил меня в прыжке, снова забрал в гигантские черные объятия. Грудь к груди, мы прокатились по пляжу и оказались в неглубокой теплой воде. В прямом сопоставлении наших масс я однозначно проигрывал, и Дада навалился на меня, утробно подвывая и заливая мне лицо кровью из надкушенного носа. Вжал меня в песок так, что голова ушла под воду, и всем весом налег мне на грудь. Я стал захлебываться. Легкие горели огнем. Из-за нехватки воздуха в глазах замерцали искристые завитушки. Я чувствовал, что силы покидают меня, а сознание уплывает во тьму. Глухо щелкнул выстрел. Я понял, что это за звук, лишь когда Сулейман Дада вздрогнул, напрягся всем телом, обмяк и соскользнул с меня. Я сел, закашлялся и стал ловить ртом воздух. Соленая вода струилась с мокрых волос и заливала глаза. В свете упавшего фонарика я увидел Шерри Норт. Она стояла на коленях у кромки воды. Лицо бледное, испуганное, в забинтованной руке автомат. Сулейман Дада покачивался подле меня лицом вниз, почти обнаженный, черный, блестящий, словно заплывшая на мелководье морская свинья. Я медленно распрямился. С одежды хлынула вода. Шерри смотрела на меня, и я видел, что она в ужасе от содеянного. – О боже, – прошептала она, – о боже, я его убила! – И это, милая, – выдохнул я, – твой звездный час. Пошатываясь, я направился к Чабби. Он был слаб, но пробовал сесть. – Погоди, Чабби, – приказал я, посветил фонарем, расстегнул окровавленную рубаху и обнажил широкую бурую грудь. Пуля ушла вниз и влево. Пробила легкое: при каждом вдохе в черном отверстии всплывали пенистые пузырьки. Я повидал немало огнестрельных ран, и в моей компетенции было сделать вывод, что ранение скверное. – Боли не чувствую. – Он следил за выражением моего лица. – Как выглядит? – Прелестно, – угрюмо ответил я. – Всякий раз, как будешь пить пиво, оно вытечет в эту дырку. Он криво усмехнулся, и я помог ему сесть. Рана в спине оказалась чистой и опрятной: автомат был заряжен твердотельными пулями, а на выходе они проделывают отверстие диаметром чуть больше входного. Но если заденут кость, разворачиваются «грибком». В аптечке я нашел пару индивидуальных перевязочных пакетов, забинтовал раны и помог Чабби дойти до вельбота, где уложил его на расстеленный Шерри матрас и накрыл одеялами. – Не забудь про Анджело, – прошептал он. Я отыскал горестный брезентовый сверток там, где его бросил Чабби, принес Анджело к вельботу и уложил его на баке. Толкал лодку, пока воды не стало по пояс, потом забрался на борт и завел моторы. Теперь у меня оставалась одна задача – обеспечить другу должный медицинский уход, но нам предстоял долгий и зябкий путь. Шерри сидела на дощатом настиле рядом с Чабби, пытаясь хоть как-то его поддержать, а я стоял на корме между моторами и вел вельбот по глубоководному проливу, а потом повернул к югу под небом, полным холодных белых звезд, с печальным грузом: раненой подругой и двумя друзьями – мертвым и умирающим. Мы были в море почти пять часов, когда Шерри встала от укутанной в одеяла фигуры и пробралась ко мне на корму. – Чабби тебя зовет, – тихо сказала она, подалась вперед и порывисто коснулась моего лица ледяными пальцами здоровой руки. – По-моему, он отходит… – И я услышал в ее голосе скорбь. – Видишь те две яркие точки? – Передав ей штурвал, я указал на две крайние звезды Южного Креста. – Держи курс прямо на них. – А сам отправился туда, где лежал Чабби. Какое-то время он не узнавал меня. Опустившись на колени, я слушал его влажное негромкое дыхание. Наконец он пришел в себя, в глазах у него блеснули звезды, он посмотрел на меня, и я наклонился. Теперь наши лица были в нескольких дюймах друг от друга. – Хороших рыб мы с тобой ловили, Гарри, – прошептал он. – Еще лучше наловим, – ответил я. – С таким-то грузом на борту сможем позволить себе по-настоящему отличный катер. В следующем сезоне снова выйдем за марлином, ты уж не сомневайся. Потом мы долго молчали. Наконец я почувствовал, как его рука ищет мою, и стиснул его ладонь, чувствуя каждый шрам, оставшийся от работы с крупной рыбой. – Гарри… – Он говорил очень тихо, и, чтобы разобрать слова за гулом моторов, мне пришлось поднести ухо к его губам. – Я тебе сейчас такое скажу, Гарри, чего никогда еще не говорил. Уважаю я тебя, Гарри, – прошептал он. – Люблю сильнее, чем брата родного. – Я тоже люблю тебя, Чабби, – ответил я, и какое-то время он крепко стискивал мою руку, а потом перестал. Я сидел рядом с ним, чувствовал, как холодеет его мозолистая лапа, и смотрел, как над черным задумчивым океаном занимается утренняя заря. Следующие три недели мы с Шерри почти не выбирались из убежища в Черепашьем заливе. Раз сходили на кладбище, где постояли в неловком молчании, пока хоронили наших друзей, а еще раз я в одиночку съездил в форт, где провел два часа в обществе президента Годфри Бидля и инспектора Уолли Эндрюса, но все остальное время мы сторонились людей и зализывали раны. Тела наши шли на поправку быстрее, чем души. Однажды утром, перевязывая руку Шерри, я заметил, что в ранах проклюнулись перламутрово-белые ростки, и понял, что скоро у нее появятся новые ногти, красивые ногти на изящных длинных пальцах, и был этому рад. Те дни нельзя было назвать счастливыми: каждую минуту омрачали свежие воспоминания и траур по Анджело и Чабби, и мы оба знали, что в отношениях между нами зреет кризис. Я понимал, что Шерри стоит перед мучительным выбором, и прощал ей мимолетные вспышки гнева, долгие периоды угрюмого молчания и внезапные исчезновения, когда она уходила из хижины и часами гуляла по безлюдному берегу или одиноко сидела на дальнем мысе. Наконец я понял, что она достаточно окрепла и готова заглянуть в глаза судьбе. Однажды вечером я заговорил о сокровище – впервые с тех пор, как мы вернулись на Сент-Мэри. Теперь оно было закопано под стоявшей на сваях хибарой. Мы сидели на веранде, потягивали виски, слушали вечерний прибой, Шерри молчала, а я делился с нею своими планами: – Полетишь первой, чтобы подготовиться к прибытию гроба. В Цюрихе возьмешь напрокат машину, поедешь в Базель. Я забронировал номер в гостинице «Красный бык»: там есть подземный гараж, и я знаком с их старшим портье. Его зовут Макс. Он договорится, чтобы к самолету подогнали катафалк. Сыграешь роль убитой горем вдовы и проследишь, чтобы гроб доставили в Базель. Обмен произведем в гараже: договоришься с моим банкиром, чтобы обеспечил броневик для перевозки тигриной головы на свою территорию. – Вижу, ты неплохо все продумал… – Хотелось бы верить. – Я плеснул себе новую порцию виски. – Мой банк называется «Фалле и сын», спросишь там некоего М. Шалона. Встретишься с ним, назовешь мое имя и номер счета: десять шестьдесят шесть, год битвы при Гастингсе. Договоришься, чтобы устроил нам приватный кабинет для встреч с посредниками, чтобы было где голову показывать… Я пространно рассказывал обо всех приготовлениях, а Шерри внимательно меня слушала. Время от времени задавала вопрос-другой, но по большей части хранила молчание. Наконец я выдал ей билет на самолет и тонкую пачку дорожных чеков – на первое время. – Все уже готово? – удивилась она, а когда я кивнул, открыла большим пальцем брошюру с билетом. – Когда я вылетаю? – Завтра в полдень. – А ты когда? – Тем же самолетом, на котором повезут гроб. Тремя днями позже, в пятницу. Рейс Британской корпорации зарубежных авиалиний, прибытие в час тридцать дня. Тебе хватит времени все сделать, а потом встретишь меня у зоны прилета. Ночь, по обыкновению, была нежна и полна любви, но я все равно почувствовал, что Шерри одолевает глубинная тоска – та, что накатывает, когда пришло время прощаться. На рассвете дельфины встретили нас у входа в залив. Мы провозились с ними все утро, а потом не спеша поплыли к берегу. На старом пикапе я отвез Шерри в аэропорт. Почти всю поездку она молчала, а потом решила что-то сказать, но говорила бессвязно, и я ничего не понял, а она сбивчиво закончила: – Если с нами что-то случится – ну, сам понимаешь, ничто не вечно, – тогда… – Договаривай, – сказал я. – Нечего договаривать… Просто давай попробуем простить друг друга – в случае чего. Потом она молчала. У заграждения перед летным полем прильнула ко мне, обняла за шею, поцеловала и быстро ушла к самолету. Поднимаясь по трапу, она не помахала мне. Даже не обернулась. Я смотрел, как самолет набирает высоту, сворачивает в сторону континента и исчезает над проливом, а потом медленно поехал к Черепашьему заливу. Без нее мне стало одиноко, и ночью, лежа на двуспальной кровати под москитной сеткой, я окончательно понял, что иду на необходимый риск. Чрезвычайный, но необходимый. Я знал, что Шерри надо вернуть. Без нее жизнь утратит всякий вкус. Оставалось надеяться, что мой рычаг убеждения одолеет силу, руководящую ее поступками. Выбор она сделает сама, но я обязан повлиять на нее – разыграть все козыри, что имеются в моем распоряжении. Утром я поехал в Сент-Мэри. Мы с Фредом Кокером поспорили, посовещались, обменялись деньгами и обязательствами, после чего он открыл двустворчатые ворота, и я поставил пикап рядом с катафалком. В кузов мы погрузили один из лучших гробов – тиковый, с посеребренными ручками и красной бархатной обивкой. Я прикрыл его куском брезента и вернулся в Черепаший залив. Когда я все упаковал и закрутил винты на крышке, вес гроба чуть-чуть не дотягивал до пятисот фунтов. По темноте вернулся в город, а когда закончил с приготовлениями, в «Лорде Нельсоне» близилось время закрытия, но я успел пропустить рюмашку, после чего опять отправился в Черепаший залив: собирать видавшую виды холщовую дорожную сумку. Ровно в двенадцать следующего дня – двадцатью четырьмя часами раньше, чем было условлено с Шерри Норт, – я сел на самолет до континента и тем же вечером успел на рейс Британской корпорации зарубежных авиалиний из Найроби. В Цюрихе меня никто не встретил, поскольку я прибыл с опережением на сутки. По-быстрому разобравшись с таможней и миграционным контролем, я вышел в просторный зал ожидания. Сдал сумку в камеру хранения и занялся последними штрихами. Нашел рейс, отбывающий завтра в двадцать минут второго. Он полностью меня устраивал. Я купил один билет, переместился к столу справок и ждал, пока не освободится миниатюрная красавица-блондинка в форме «Свисс эйр», после чего пустился в пространные объяснения. Поначалу блондинка была непреклонна, но я продемонстрировал ей лукавые морщинки вокруг глаз, улыбнулся как надо и наконец заинтриговал ее своим рассказом – так, что она даже хихикнула от предвкушения. – Завтра вы работаете? Точно? – переспросил я. – Да, месье, не беспокойтесь, буду на месте. Мы расстались друзьями. Я забрал сумку, поймал такси и велел отвезти меня в гостиницу «Холидей инн» неподалеку от аэропорта – ту самую, где я однажды с волнением наблюдал, как голландский полисмен борется за жизнь. Заказал выпить, принял ванну и, устроившись перед телевизором, погрузился в воспоминания. Назавтра, незадолго до полудня, я сидел в кафе аэропорта. Притворялся, что читаю «Франкфуртер альгемайне цайтунг», но на деле выглядывал из-за страницы и обводил глазами зал ожидания. Я уже сдал багаж и зарегистрировался на рейс. Осталось пройти через зону вылета. На мне был купленный поутру костюм эксцентричного покроя, мышиного оттенка и на два размера больше, чем нужно. Никто из знакомых не поверил бы, что Гарри Флетчер способен показаться на публике в таком виде. Еще я полностью изменил свой силуэт, подложив там и сям гостиничные полотенца, самостоятельно подстригся, присыпал взъерошенные огрызки шевелюры тальковой пудрой и теперь выглядел лет на пятнадцать старше. Глянув сквозь очки в золотой оправе на отражение в зеркале мужской уборной, я сам себя не узнал. В семь минут второго двери центрального входа в терминал раскрылись. В зале появилась Шерри Норт в шерстяном костюме в серую клетку, длиннополом кожаном плаще и маленьком кепи с деловитым узким козырьком. Глаза ее скрывались за темными очками. Она с целеустремленным видом проследовала сквозь толпу туристов. Когда мои страхи и подозрения подтвердились, газета дрогнула в руках, а в животе шевельнулось что-то скользкое. На шаг позади и чуть сбоку от Шерри я увидел опрятно одетого человека, которого мне представили как дядю Дэна: на руке плащ, на голове твидовая кепка. С чрезвычайно компетентным видом бывалого охотника дядя Дэн уверенной поступью следовал за племянницей. С собой он привел четверых людей. Те молча шагали рядом: скромно одетые парни с замкнутыми настороженными лицами. – Ах ты, стервозина! – прошептал я и даже удивился, что мне стало так горько: ведь я давно обо всем догадался. Девушка и пятеро мужчин остановились в центре зала. Я видел, как уважаемый дядя Дэн раздает приказы. Большой профессионал, он мгновенно взял помещение под контроль: расставил людей у зоны прилета и возле каждого выхода. Шерри Норт молча слушала его: лицо непроницаемое, глаза скрыты темными очками. Дядя Дэн что-то сказал ей, она коротко кивнула, а когда крепкие парни разошлись по местам, дядя с племянницей застыли у зоны прилета. «Уматывай, Гарри, – испуганно долдонил внутренний голосок. – Не играй в дурацкие игры. Это еще одна волчья стая. Беги, Гарри, беги!» В этот момент по системе оповещения объявили посадку на мой рейс. В грошовом мешковатом костюме я встал и переместился к столу справок. Миниатюрная блондинка в форме «Свисс эйр» не сразу узнала меня, но потом изумленно раскрыла рот и распахнула глаза. Вскинула ладонь к губам, и во взгляде ее сверкнуло заговорщицкое веселье.