– Теперь-то что? – спросил Чабби. – Боевая ничья, – ответил я. Следующие два снаряда разорвали кроны пальм у нас за спиной – пустая трата смертоносной энергии, – но после недолгой паузы наводчик взялся за дело всерьез, и неподалеку от вельбота вырос грациозный водяной столб. Чабби свирепо зарычал – так взрыкивает львица, когда грозят ее детенышу. – Лодку хотят подбить! – взвыл он, когда следующий снаряд зарылся в мягкий песок. – Разберусь. Я сдернул с его плеча рюкзак и обменял короткий АК на «ФН» – тут требовалась тонкая работа, для которой меткость Чабби совершенно не годилась. – Сиди здесь, – велел я, а сам подскочил и метнулся вдоль изгиба бухты. Я почти оправился от последствий взрыва. Добежав до мыса, за которым стоял на якоре патрульный катер, я залег на живот и выставил длинноствольный автомат. Орудийный расчет все еще палил по вельботу, вздымая вокруг него то песчаные, то водяные столбы, и с моего места открывался прекрасный вид на спины и бока матросов, не защищенные бронированной пластиной пушки. Я переключил «ФН» на одиночные выстрелы и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы нормализовать дыхание после долгой пробежки по песку. Прижавшись лбом к мягкой прокладке над окуляром прицела, один из матросов орудовал рычагами горизонтальной и вертикальной наводки. Я совместил мушку с целиком и сделал единственный выстрел. Пуля сшибла наводчика с сиденья и отшвырнула от казенной части орудия. Осиротевшие рычаги пришли в самопроизвольное движение, и ствол пушки лениво поднялся к небу. Заряжающие стали изумленно озираться, и я пустил в них еще пару пуль. Изумление вмиг сменилось паникой. Оба артиллериста бросили пост, промчались по палубе и нырнули в люк. Я навел автомат на открытый мостик патрульного катера, трижды выстрелил в сборище матросов и офицеров и услышал радующий сердце хор испуганных возгласов, после чего мостик обезлюдел, словно по мановению волшебной палочки. Рядом с катером дрейфовала моторная лодка с двумя матросами. Я подстегнул их тремя выстрелами, они взмыли на палубу и юркнули в рубку, а непришвартованная моторка отстала от борта патрульного катера. Я сменил магазин, после чего аккуратно пустил по пуле в каждый иллюминатор левого борта, отчетливо слыша звон, с которым разбивалось двойное стекло. Такой провокации капитан Дада не стерпел: на катере ожила лебедка, и сверкающая от морской воды носовая цепь с грохотом поползла вверх. Как только разлапистый якорь вырвался на поверхность, катер взбил винтами белую пену за кормой и развернулся к выходу из бухты. Пока флагман Сулеймана Дады тащился мимо моего укрытия, я пустил в него еще несколько пуль – на всякий случай, чтобы не передумали уходить. Мостик был занавешен ветрозащитным экраном из грязной холстины. Я знал, что рулевой лежит за ним, вжавшись в палубные доски, и сделал несколько выстрелов, пытаясь угадать его местоположение. Никакого результата не последовало, и я вновь занялся иллюминаторами, надеясь на удачный рикошет в недрах корпуса. Патрульный катер набрал скорость и уже подпрыгивал на волнах, словно бегущая за автобусом старушка. Когда он вышел из бухты и обогнул мыс, я встал, стряхнул песок, перезарядил автомат и рысцой направился в пальмовую рощу. К тому времени как я достиг северной оконечности острова и взобрался достаточно высоко, чтобы видеть глубоководный пролив, катер был в миле от меня и целеустремленно спешил к далекому Африканскому континенту: крошечный белый силуэт на фоне тускло-зеленых океанских вод, а поверху – яркая, до боли в глазах, небесная синь. Я сунул автомат под мышку, уселся поудобнее и стал следить за развитием событий. Часы показывали семь минут одиннадцатого, и я задумался, не сорвало ли ящик со взрывчаткой напором от винтов. Катер проходил через подводную полосу внешнего рифа, за которой открывалось побережье. С каждой волной кораллы размеренно выдыхали белую пену, и со стороны казалось, что под водой таится диковинное чудище. В этом небесно-океанном безбрежии патрульный катер походил на эфемерную белую крапинку, готовую слиться со вздыбленной ветрами, искромсанной течениями поверхностью открытого моря. Вдруг крошечное белое суденышко объял водяной смерч – подхватил, как ветер подхватывает страусиное перо, закрутил, поднял над океаном, и катер, потеряв форму, растворился в неспокойной воде. Взрыв прозвучал без должной страсти: несколькими секундами позже ветер донес до меня лишь смягченный расстоянием отзвук, в котором не было ничего воинственного, – так, легкий шлепок по исстрадавшимся барабанным перепонкам, а за ним – дуновение ветра, поднятого ударной волной. Хотя не исключаю, что ветер мне померещился. Когда смерч канул в небытие, в проливе было пусто: от спешившего в открытое море кораблика ничего не осталось. Я знал, что во время прилива у берега кормятся здоровенные и уродливые тунцовые акулы. Они быстро почуют кровь и свежее мясо; и даже если кто-то пережил катастрофу, он непременно привлечет к себе внимание этих прожорливых убийц, не интересующихся ничем, кроме собственного брюха. Повезет той акуле, которая найдет капитана Даду, подумал я. Хотя… Вдруг она почует родственную душу и встретит Сулеймана с подобающими почестями? Шуточка получилась мрачная и развлекла меня лишь на мгновение, после чего я встал и отправился вниз, к пещерам. При вчерашнем разграблении аптечку мою вскрыли, а содержимое разбросали по пещере, но я собрал все нужное для дезинфекции и перевязки изуродованных пальцев Шерри. Ей вырвали три ногтя, и я боялся, что вместе с корнями и они больше не вырастут; но когда Шерри стала выражать такие же опасения, я решительно их отверг. Обработав раны, я заставил ее проглотить пару таблеток кодеина, чтобы унять боль, и приготовил постель в темном закоулке пещеры. – Отдыхай. – Я встал на колени и нежно поцеловал ее в губы. – Попробуй уснуть. Приду, когда будем готовы отплывать. Чабби уже занялся насущными делами: проверил вельбот и выяснил, что тот неплохо сохранился, если не считать нескольких отверстий от шрапнели. В ящике с инструментами нашлась замазка «Прэтли». Мы зашпатлевали дырки и оставили вельбот на берегу. Яма, в которой прежде был сундук, послужила братской могилой для разбросанных вокруг нее мертвецов: нескольких мужчин и одной женщины. Мы сложили их, как сельдей в бочку, и присыпали мягким песком, после чего эксгумировали золотую голову с мерцающим глазом в широком лбу. Пошатываясь под ее тяжестью, кое-как перенесли сокровище к вельботу, опустили на дно и обложили мягкими полиэтиленовыми прокладками. Мешочки с изумрудами и сапфирами я сложил в рюкзак и оставил его рядом с головой тигра. Затем мы вернулись к пещерам, где провели ревизию уцелевшего снаряжения: канистры с водой и топливом, компрессор и баллоны для аквалангов. Когда перетащили все в вельбот, день клонился к вечеру, а я страшно устал. Положил на груду вещей автомат, отошел в сторону и, закурив две чируты, протянул одну Чабби, впервые предлагая сделать перерыв. – Ну что – думаю, можно отчаливать. Чабби затянулся чирутой, выдохнул долгую струю голубого дыма и сплюнул на песок. – Пойду принесу Анджело. – И продолжил, перехватив мой непонимающий взгляд: – Нельзя его бросать. Одиноко здесь. Парень хотел бы лежать рядом с родней, по-христиански. Прихватив рулон брезента, он скрылся в подступавшем сумраке, а я отправился к пещерам за Шерри. Разбудил ее, заставил надеть мой шерстяной свитер, чтобы не замерзла, дал ей еще две таблетки кодеина и повел к берегу. Уже стемнело. Одной рукой я обнимал Шерри, а в другой держал фонарик. Когда мы вышли на пляж, я нерешительно остановился. Что-то было не так. Я поводил лучом фонарика по нагруженному вельботу. Понял, в чем дело, и сердце мое ушло в пятки. Я оставил автомат в вельботе, но теперь его здесь не было. – Шерри, – настойчиво зашептал я, – ложись и лежи, пока не позову. Она тут же опустилась на песок, а я стал судорожно озираться в поисках какого-нибудь оружия. Подумал про ружье для подводной охоты, но оно осталось под канистрами, а нож – про него я совсем забыл – до сих пор торчал в стволе пальмы. Может, выхватить из ящика гаечный ключ… Но этому намерению не суждено было осуществиться. – Гарри, автомат у меня, – донесся из темноты за спиной низкий гортанный голос. – Не оборачивайтесь. И давайте без глупостей. Наверное, он забрал «ФН» и залег в роще, а теперь бесшумно приблизился. Я замер. – Повторяю, не оборачивайтесь. Просто бросьте мне фонарик. Через плечо. Я сделал, как было велено, и услышал, как скрипнули песчинки, когда он нагибался за фонариком. – Теперь можете повернуться. Медленно. Я так и сделал. В глаза мне ударил слепящий луч, но я различил за ним очертания громадной человеческой фигуры. – Как искупались, Сулейман? Нормально? На нем не было ничего, кроме коротких белых трусов. Огромный живот и бесформенные ноги влажно поблескивали в отраженном свете фонарика. – Гарри, у меня уже аллергия на ваши шутки, – снова заговорил он глубоким, богатым на интонации голосом, и я запоздало вспомнил, что в соленой морской воде человек с таким переизбытком веса становится куда легче и сильнее. Как бы то ни было, даже с поправкой на вспоможение прилива Сулейман Дада совершил невообразимый подвиг: пережил страшный взрыв и вплавь одолел две мили неспокойного океана. Вряд ли такое деяние сумел бы повторить кто-то из его людей. – Думаю, первый выстрел надо сделать в живот, – вновь заговорил он. Приклад автомата покоился на его левом локтевом сгибе. Той же рукой он направил фонарик мне в лицо. – Говорят, что ранение в живот самое болезненное. Несколько секунд мы молчали. Сулейман Дада дышал с глубоким астматическим присвистом, а я отчаянно думал, как отвлечь врага, чтобы у меня появился шанс схватить автомат за ствол. – Вряд ли вы опуститесь на колени и станете молить о пощаде, – предположил Дада. – Катитесь к черту, Сулейман! – подтвердил я. – Так я и думал. Жаль, конечно. Мне бы это понравилось. Но что насчет девушки, Гарри? Неужели она не стоит капельки вашей гордости?.. Мы оба услышали Чабби. Он знал, что даже в темноте не сумеет незаметно пересечь открытую полосу песка, поэтому во весь опор бросился к Сулейману Даде. Уверен, Чабби с самого начала понимал, что не добежит: на самом деле он отвлекал врага – то есть делал именно то, в чем я столь отчаянно нуждался. Он молча выскочил к нам из темноты, под ногами у него скрипели предательские песчинки, и, даже когда Сулейман Дада направил на него автомат, Чабби не дрогнул и не оступился. Треснул выстрел, длинной молнией сверкнула дульная вспышка, но к тому моменту я одолел половину дистанции, отделявшей меня от чернокожего великана. Краем глаза я видел, что Чабби упал, а Дада уже поворачивает «ФН» в мою сторону. Чудом не задев дуло автомата, я врезался плечом в необъятную черную грудь. Рассчитывал, что у Дады сломаются ребра, как бывает при автомобильной аварии, но силу удара поглотила жировая ткань: такое чувство, что я столкнулся с периной. Дада попятился на пару шагов, выронил автомат, но устоял на слоновьих ногах. Не успел я обрести равновесие, как он уже стискивал меня в медвежьих объятиях. Человек-гора оторвал меня от земли и прижал к мягкой груди так, что я не мог шевельнуть руками или противостоять его силе и массе, оперевшись на ноги. Даже не верилось, что бывает на свете такая сила, не грубая, но обволакивающая, основательная, неумолимая, как океанский прибой. Пытаясь вырваться из захвата, я отбивался локтями и коленями, но удары приходились в мягкие телеса Сулеймана и не производили на него ни малейшего впечатления. Пульсирующие объятия понемногу сжимались – так, словно меня обхватил гигантский питон. Я понял, что меня вот-вот раздавят в лепешку – в самом буквальном смысле. Объятый паникой, я стал бешено изворачиваться и вырываться, но без толку: Дада добавил объятиям сил из своих бесконечных запасов, чуть громче засвистел дыханием, подался вперед и набычил громадные плечи, сгибая меня в дугу и явно вознамерившись сломать мне хребет. Я запрокинул голову, раскрыл рот и сомкнул зубы на кончике широкого приплюснутого носа. Цапнул от души, вложив в этот укус все отчаяние. Ясно почувствовал, как зубы одолели мякоть и прошли сквозь хрящ, и рот мой мгновенно наполнился теплым, соленым, железистым потоком его крови, и я грыз и терзал его нос, словно псина, что травит привязанного быка. С рыком боли и ярости Сулейман ослабил сокрушительные объятия, чтобы стряхнуть меня со своего лица. Едва почувствовав, что руки свободны, я конвульсивно извернулся, крепко встал обеими ногами на слежавшийся сырой песок, вынес вперед бедро и приготовился к броску. Дада был так занят извлечением носа из моих зубов, что не успел ничего предпринять и упал на спину, а во рту у меня остался отгрызенный комок его плоти. Я выплюнул омерзительную добычу. По подбородку струилась теплая кровь, и я едва справился с искушением остановиться и начисто стереть ее ладонью. Словно выброшенная на берег громадная жаба, Сулейман Дада беспомощно лежал на спине, но это продлится недолго. Пора было нанести решающий удар, и на черном теле имелось лишь одно уязвимое место.