– Пошли на берег. Оттуда лучше видно. – А вдруг это ловушка? – угрюмо осведомился Чабби. – Вряд ли. Все на борту, и они действуют с позиции силы. Шерри-то у них. Им не надо ничего придумывать. – Друг, если они ее хоть пальцем тронут… – Не договорив, он встал. – Ладно, пойдем. Мы взвели курки и с пальцами на спусковых крючках пробрались сквозь рощу. Вокруг было тихо и безлюдно. Мы остановились у выхода на пляж, в каких-то двух сотнях ярдов от катера. Я прислонился к пальме и навел на него бинокль. Как на ладони. Я даже прочел надпись на сигаретной пачке в руках у одного из часовых, когда тот достал ее, чтобы закурить. Какое бы шоу ни готовил Сулейман Дада, мы заняли места в первом ряду, и от предчувствия грядущей жути по телу моему прогулялся ледяной ветерок. Я опустил бинокль и шепнул Чабби: – Давай-ка поменяемся оружием. Он передал мне длинноствольный «ФН» и забрал автомат Калашникова. Чтобы контролировать палубу, мне требовалась точность «бельгийца». Разумеется, я не стану ничего предпринимать, пока Шерри не тронут. Но если ей причинят вред, я сделаю так, чтобы она не страдала в одиночку. Я присел на корточки у пальмы, настроил планку автомата и аккуратно прицелился в голову часового. Убедился, что со своей позиции могу пустить пулю ему в висок, положил автомат на колени и стал ждать. В ушах звенели болотные москиты, но мы с Чабби не обращали на них внимания и сидели тихо. Нервы просили курева, но с этой радостью пришлось повременить. Время тянулось еле-еле. На меня нахлынули новые страхи, от которых ожидание стало казаться бесконечным, но за несколько минут до обещанного часа на палубе катера возобновилась суматоха. Люди Сулеймана Дады вновь помогли ему подняться по трапу, где он расположился у релинга лицом к кормовой палубе – весь потный, с мокрыми пятнами на спине и под мышками белого форменного кителя. Наверное, скрашивал ожидание, то и дело прикладываясь к бутылке виски – не исключено, что из моих пещерных запасов. Он перешучивался со своими людьми, и от смеха его необъятный живот радостно подпрыгивал, а окружающие раболепно подхихикивали. Звуки всеобщего веселья разносились над водой до самого берега. Вслед за Сулейманом на мостик поднялись Мэнни Резник и его белобрысая подружка. В дорогой одежде неофициального покроя холеный Мэнни стоял чуть поодаль от остальных, и я не заметил интереса на его надменном лице. Он напоминал взрослого на детском утреннике: человека, выполняющего скучную и в какой-то мере неприятную обязанность. Лорна Пейдж, напротив, была взволнована, и глаза ее сияли, как у девушки на самом первом свидании. Посмеиваясь над шутками Сулеймана Дады, она выжидающе прильнула к релингу над пустой до поры до времени палубой. В мощный бинокль я видел румянец у нее на щеках – и вовсе не из-за косметики. Я сосредоточенно разглядывал ее; и лишь когда Чабби заерзал и встревоженно хмыкнул, мне вспомнилось, что смотреть надо на палубу. Теперь там стояли двое матросов в форме, а между ними – Шерри. По сравнению с матросами – те держали ее за руки – она казалась маленькой и хрупкой. Та же одежда, которую она в спешке нацепила ранним утром. Волосы растрепаны. Лицо вытянутое, напряженное – но, присмотревшись, я понял, что черные круги выступили под глазами не из-за недосыпа. Ее били. Холодея от ярости, я смотрел на ее вздутые, словно искусанные пчелами, губы и на ссадину на распухшей щеке. Да, ей досталось, и досталось сильно. Обшарив ее глазами, я увидел на синей рубашке мазки запекшейся крови, а когда один из конвоиров грубо повернул ее лицом к берегу, оказалось, что одна ее рука небрежно забинтована, и на бинтах выступили пятна – то ли кровавые, то ли от дезинфицирующего средства. Вид больной, усталый, на исходе сил. Гнев мой грозил затмить рассудок. Мне хотелось причинить боль тем, кто сотворил это с Шерри, и я, уже не контролируя своих действий, стал поднимать дрожащей рукой автомат, но крепко зажмурился, сделал долгий глубокий вдох и отогнал ненависть. Всему свое время, и оно пока не пришло. Когда я открыл глаза и перефокусировал бинокль, Сулейман Дада уже поднес к губам мегафон: – Добрый вечер, Гарри, дорогой мой друг. Не сомневаюсь, что вы узнали эту юную леди. – Широким жестом он указал на Шерри, и та подняла на него усталые глаза. – После допроса с пристрастием – увы, эта процедура причинила ей некоторые неудобства – я убедился, что ей неизвестно местонахождение имущества, интересующего меня и моих друзей. Она говорит, что вы его спрятали. – Он умолк, взял у кого-то из своих полотенце, вытер лицо и продолжил: – Отныне эта девушка представляет для меня ценность лишь как средство обмена. Он взмахнул рукой. Шерри увели вниз, а внутри у меня шевельнулось что-то холодное и скользкое, и я задумался, увижу ли ее снова – живой. На опустевшую палубу высыпали четверо людей Сулеймана. Все были обнажены до пояса, и свет прожекторов заиграл на черных мускулистых торсах. В руках у каждого – мотыжный черенок из дерева гикори. Все они молча заняли позиции по углам открытой палубы, после чего еще двое матросов вывели в центр человека со связанными за спиной руками. Встали по бокам, заставили его развернуться и показать себя, а Сулейман Дада тем временем грохотал в мегафон: – Любопытно, узнаете ли вы его? Я смотрел на сутулую фигуру в холщовой тюремной робе, замызганными лохмотьями висевшей на костлявой фигуре. Бледно-парафинистая кожа, ввалившиеся черные глаза, лицо, обрамленное неряшливыми сальными червями светлых волос, и жидкая курчавая бороденка. Зубов у него не осталось, – наверное, выбили неаккуратным ударом. – Да, Гарри? – Сулейман оглушительно расхохотался в мегафон. – Согласитесь, срок в зинбальской тюрьме творит с человеком подлинные чудеса – но казенная роба уступает в элегантности полицейской форме. Лишь после этих слов я понял, что вижу экс-инспектора Питера Дейли, сброшенного мною с мостика «Танцующей» в воды лагуны перед побегом от Сулеймана Дады через пробоину в Артиллерийском рифе. – Инспектор Питер Дейли, – с усмешкой подтвердил Сулейман, – человек, который сильно меня подвел. Мне не нравятся люди, которые меня подводят, Гарри. Я принимаю их поступки близко к сердцу и захватил инспектора с собой именно для такого случая. Разумная мысль, так как наглядный пример гораздо убедительнее голословных заявлений. Он снова умолк, вытер лицо и сделал добрый глоток из стакана, протянутого одним из его людей. Дейли упал на колени и поднял к мостику наполненные ужасом глаза. Когда он молил о пощаде, изо рта у него капала слюна. – Ну что ж, Гарри, если вам угодно, мы готовы начинать, – прогрохотал Дада. Конвоир накинул на голову Дейли объемистый черный мешок и закрепил его на шее вытяжным шнурком, после чего бесцеремонно поднял инспектора на ноги. – Перед вами наша интерпретация игры в жмурки. Сквозь бинокль я разглядел мокрое пятно на холщовых штанах Питера Дейли: от страха инспектор перестал контролировать мочевой пузырь. Судя по всему, в зинбальской тюрьме он уже видел, как играют в эту игру. – Гарри, призываю вас дать волю воображению. Представьте, что на месте этой жалкой сопливой твари стоит ваша прелестная подруга. – Он стал задыхаться, и помощник вновь протянул ему полотенце, но Сулейман невозмутимо шлепнул человека тыльной стороной ладони, отчего тот растянулся на мостике. – Представьте ее прекрасное юное тело, представьте животный страх, с которым она стоит во тьме и не знает, чего ожидать. Двое конвоиров принялись раскручивать Дейли, как это делают играющие дети. Он кружился, кружился, и до меня долетали приглушенные вопли ужаса. Вдруг охранники отступили от него, и вышли другие – из круга полуголых людей с мотыжными черенками. Один из палачей толкнул Дейли палкой в поясницу, инспектор, пошатываясь, сделал несколько шагов – туда, где другой истязатель встретил его ударом в живот. От одного изверга к другому ковылял Дейли, ведомый тычками дубинок. Понемногу его мучители вошли во вкус. Наконец один взмахнул черенком, словно дровосек-лесоповальщик, и его оружие врезалось Дейли в ребра. Это стало началом конца. Питер Дейли упал, палачи столпились над ним, вздымая дубинки и в бесчеловечном ритме обрушивая их на жертву. Звуки ударов разносились над бухтой и берегом, а мы с омерзением наблюдали за этим действом. Один за другим они выбивались из сил и отступали, чтобы взять отдых от чудовищной работы. Наконец в центре палубы осталось только изувеченное тело Питера Дейли. – Вы, наверное, сочтете наши методы низкопробными, Гарри, – но не станете отрицать, что они весьма эффективны. От этой варварской жестокости мне стало тошно, а Чабби пробормотал мне в ухо: – Он чудовище! О таком я даже не слышал. – До завтрашнего полудня, Гарри, вы явитесь ко мне. Без оружия и в рациональном настроении. Мы поговорим, придем к согласию по определенным вопросам, произведем обмен активами и расстанемся друзьями. Дада замолчал и стал смотреть, как один из его людей привязывает к ноге Питера Дейли крепкий линь. Карикатурную фигуру инспектора вздернули на топ мачты, где та повисла непристойным медальоном. Запрокинув голову, Лорна Пейдж рассматривала тело Дейли. Грива светлых волос прикрыла ей спину, а губы слегка разошлись. – Если же вы откажетесь вести себя разумно, Гарри, в полдень мой катер сделает круг вдоль побережья, но на мачте будет висеть ваша подруга. – Он указал на труп, чья затянутая в черный мешок голова медленно покачивалась в нескольких футах от мостика. – Подумайте об этом, Гарри. Хорошенько подумайте. Не торопитесь с решением. Оба прожектора вдруг погасли, и Сулейман Дада отправился в утомительное путешествие вниз, в каюту. За ним последовали Мэнни Резник и Лорна Пейдж. Мэнни едва заметно хмурился, словно обдумывая деловое соглашение, но Лорна, судя по лицу, наслаждалась моментом. – Как бы меня не вырвало, – пожаловался Чабби. – Не тяни, – велел я. – Лучше пусть вырвет прямо сейчас. У нас полно дел. Потом мы встали и тихонько вернулись в рощу. Работали по очереди: один копал, а второй стоял в карауле и поглядывал за пальмы. Чтобы не привлечь внимания с патрульного катера, обходились без фонарика, с подчеркнутой осторожностью соблюдали тишину и старались, чтобы в роще не звякнул металл. Подняли ящики с гелигнитом и подрывное оборудование, а ржавый казначейский сундук перенесли на тщательно выбранный участок у подножия крутого склона, в пятидесяти ярдах над которым имелась складка местности, защищенная кустарником и густой порослью униолы. Там выкопали новую яму – глубокую, до самой воды. Перебрали камни, зарыли сундук, а Чабби поднялся к складке и приготовил все, что нужно. Я тем временем перезарядил автомат, небрежно завернул его в старую рубашку – вместе с пятью магазинами, – и прикопал сверток под дюймом песка у ближайшей пальмы, где из-за недавних дождей образовалась неглубокая сухая канавка. Вымоина и дерево находились в сорока шагах от тайника с сундуком. Я надеялся, что этого хватит, ведь двухфутовая траншея – не самое лучшее укрытие. После полуночи взошла луна, и света нам хватило, чтобы все проверить. Я встал у канавки, а Чабби сбегал на свою позицию и проверил, хорошо ли меня видно. Затем я поднялся к нему и убедился, что Чабби ни о чем не забыл, после чего мы закурили по чируте, прикрыли ладонями тлеющие кончики сигар и еще раз все проговорили. Самое главное – условные сигналы и расчет времени, и я заставил Чабби повторять все снова и снова, что он и делал с театральным долготерпением, пока я не остался доволен. Мы потушили окурки, присыпали их песком и отправились вниз по склону, по пути заметая пальмовыми листьями следы нашей деятельности. Разобравшись с первым этапом плана, мы вернулись к золотому тигру и остаткам гелигнита. Тигра закопали, а взрывчатки я приготовил целый ящик. Это был серьезный перегиб – наверное, даже десятикратный, – но, если есть возможность, я ни в чем себе не отказываю. Такой уж я человек. В моей ситуации электрическое устройство с изолированным проводом не годилось. Оставалось рассчитывать на карандашные взрыватели замедленного действия, а у этих приспособлений скверный характер, и я питаю к ним стойкую неприязнь. Заключенная в корпусе такого взрывателя кислота разъедает тонкую проволочку, боек ударяет в пороховой заряд, и тот взрывается. Время задержки обусловлено концентрацией кислоты и толщиной проволочки, и погрешность бывает весьма существенная – однажды из-за нее я едва не лишился жизни. В нашем случае, однако, у меня не было выбора, так что я взял взрыватель с шестичасовой задержкой и приготовил его к использованию с гелигнитом. Среди незамеченного мародерами оборудования нашелся мой старый ребризер. Такие аппараты едва ли не опаснее карандашных взрывателей. В отличие от аквалангов со сжатым воздухом, ребризер при каждом выдохе нейтрализует углекислый газ, обогащает смесь кислородом и снова подает ее ныряльщику на вдох. При давлении свыше двух атмосфер кислород ядовит, как угарный газ. Другими словами, на глубине тридцать четыре фута и ниже дышать через ребризер нельзя: умрешь. Пользоваться этой штуковиной надо с полным пониманием дела – но у нее имеется одно грандиозное преимущество: ребризер не выбрасывает на поверхность пузырьки, способные встревожить часового и выдать твое местоположение. Наконец Чабби взял ящик с гелигнитом, автомат, и мы отправились обратно к берегу. В начале четвертого я надел и проверил ребризер, оттащил гелигнит к воде и разобрался с плавучестью ящика: чтобы она стала нейтральной для более удобного маневрирования, понадобилось подцепить к нему несколько фунтов свинцовых грузил. Мы подошли к воде за поросшим пальмами изгибом бухты, скрывшим нас от патрульного катера, приступили к делу, и вскоре я был готов выдвигаться. Заплыв оказался долгим и утомительным. Чтобы попасть в бухту, мне пришлось обогнуть песчаную косу, а это без малого миля. К тому же ящик взрывчатки был не самым удобным грузом, и только спустя битый час я увидел мерцающие над головой огни катера. Держась дна, я пробирался вперед, с тревогой понимая, что на глубине двадцать пять футов в прозрачной, как джин, воде луна явственно высвечивает мой силуэт на фоне белого песка. Наконец я вполз в черную тень, отброшенную корпусом катера, и с облегчением понял, что теперь меня не обнаружат. Несколько минут отдохнул, а потом снял с ремня нейлоновые стропы, размотал и привязал их к ящику с гелигнитом. Сверился с часами. Яркие стрелки показывали десять минут пятого.