– Погода меняется. – В какую сторону, Чабби? – Барометр упал, двадцать восемь и две, – пожал он плечами. – К полудню узнаем. – И продолжил возиться с костром. Погода действовала и на Шерри. Виски ее покрылись испариной, и она капризно порыкивала на меня, пока я менял ей повязку, но несколькими минутами позже подошла, когда я одевался, и прижалась щекой к моей обнаженной спине. – Прости, Гарри, просто сегодня так сыро и душно… – Она провела губами по моей спине и коснулась языком толстого рельефного шрама, что остался на память о пулевом ранении. – Простишь? Тем утром мы с Чабби погрузились в заводь в одиннадцать часов. Провели под водой тридцать восемь минут, не обнаружив ничего существенного, и тут я услышал, как по воде расходится металлическое «дзынь-дзынь-дзынь». Замер, прислушался и заметил, что Чабби тоже застыл на месте. Снова прозвучал тройной «дзынь»: Анджело вооружился трехфутовой железкой, до половины погрузил ее в воду и теперь выстукивал тревожный сигнал молотком из набора инструментов. Я показал Чабби раскрытую ладонь: «Сматываемся!» – и мы тут же начали подъем к поверхности. – Что такое, Анджело? – раздраженно спросил я, забираясь в вельбот, и вместо ответа он указал за излом рифового хребта. Я стащил с лица маску, проморгался и сфокусировал взгляд, привыкший к тесным горизонтам подводного мира. Низкая и черная на фоне океана, тонкая полоса, словно шаловливый бог провел угольную линию вдоль горизонта. У меня на глазах она увеличивалась в размерах, ширилась, пожирая голубизну неба, вздымалась из моря и становилась все чернее. Чабби тихо присвистнул и покачал головой: – «Леди Синтия» к нам идет, дружище. И, как вижу, сильно торопится. Со сверхъестественной скоростью темный фронт разрастался, затягивая небо погребальным занавесом. А когда Чабби на полной скорости рванул к лагуне, солнце скрылось за надвигающимися тучами. Шерри села рядом, помогла мне стащить мокрый неопреновый костюм. – Что это, Гарри? – спросила она. – «Леди Синтия», – объяснил я, – циклон, погубивший «Утреннюю зарю». Снова вышла на охоту. Анджело раздал извлеченные из форпика спасательные жилеты. Надев их, мы сели рядышком и смотрели, как циклон во всем его пугающем великолепии одерживает верх над солнцем, а небо из высокого ясно-голубого купола превращается в приземистый серый навес из стремительных косматых туч. Мы мчались вперед, опережая грозовой фронт, вырвались из лагуны и устремились по внутренним водам к пещерному убежищу. Все взгляды были устремлены в сторону «Леди Синтии», и сердца трепетали от осознания человеческой хрупкости перед неумолимостью природы. Когда входили в бухту, нас догнали грозовые тучи. Мы тут же оказались в сумеречном мире, и этот мир напитывало предчувствие бури. Тучи влекли за собой полосу влажного воздуха: тут же похолодало, и мы задрожали, а потом налетел пронизывающий ветер, и атмосфера наполнилась водно-песчаной смесью. – Моторы! – крикнул мне Чабби, едва нос вельбота коснулся берега. В пару новеньких «эвинрудов» он вбухал половину своих накоплений, и я понимал его тревогу. – Заберем с собой. – А вельбот? – не унимался Чабби. – Утопи. Пусть на дне полежит: тут твердый песок. Пока мы с Чабби занимались моторами, Анджело и Шерри затянули брезентом открытую палубу, чтобы защитить снаряжение, а самый ценный груз – акваланги и водонепроницаемые ящики с инструментами и аптечкой – закрепили нейлоновыми линями. Потом мы с Чабби выволокли тяжелые «эвинруды» на песок. Анджело позволил ветру унести вельбот от берега, после чего вытащил дренажные пробки, и лодку тут же заполнил океан, вздыбленные ветром крутые волны захлестнули вельбот, и он пошел ко дну, где переждет бурю под защитой двадцати футов воды. Анджело вернулся к берегу размеренным брассом, то и дело ныряя в волну. К тому времени мы с Шерри добрались до первой пальмовой линии. Согнувшись под тяжестью мотора, я бросил взгляд на берег: Чабби тяжело брел за нами с таким же мертвым металлическим грузом на спине, и взбитая ветром пелерина белого песка доходила ему до пояса. Анджело вышел из воды и пустился вдогонку. Они были уже близко, когда мы вошли в пальмовую рощу. Если я надеялся найти здесь укрытие, то умным меня точно не назовешь: ощутимый дискомфорт пребывания на открытом пространстве сменился реальной и смертоносной опасностью. От ураганного ветра пальмы как будто взбесились: их трепало так, что в роще стоял уже не шум, а оглушительный рев. Грациозные стволы плетьми рассекали воздух, порывы ветра стряхивали листья, и те гротескными птицами уносились в песчано-водную пелену. Мы рванули гуськом по едва заметной тропинке: впереди Шерри, прикрывая голову обеими руками, а следом я, впервые признательный за ту скудную защиту, что обеспечивал мне большой белый мотор на спине. Все мы сейчас были беззащитны перед двойной угрозой, потому что ветер срывал с высоких пальм не только листья, но и каменно-твердые орехи, и те падали с пятидесятифутовой высоты – крупные, как пушечные ядра, и почти такие же опасные, – бомбардируя тропинку, по которой лежал наш путь, один угодил в мотор, и я едва не упал, а второй шлепнулся рядом, отскочил от земли и ударил Шерри в голень – уже вполсилы, но все равно сбил ее с ног. Шерри покатилась по песку, словно газель, поймавшая пулю из мощной винтовки, а когда встала, я увидел, что она хромает – но все равно продолжила забег под смертоносным градом кокосовых орехов. Мы почти уже добрались до подножия холмов, когда натиск ветра усилился. Я слышал, как он все пронзительнее и злее завывает над головой, диким зверем продираясь сквозь верхушки деревьев. Когда он швырнул в нас очередную пригоршню песка, я глянул вперед и увидел, как падает первая пальма. Сперва она накренилась, устав противиться ветру, земля у ее основания приподнялась, когда корневую систему вырывало из песчаной почвы. Заваливаясь, дерево набрало скорость, изогнулось в устрашающую дугу и устремилось на тропинку, словно топор палача. Шерри опережала меня шагов на пятнадцать – только что начала взбираться в гору и смотрела под ноги, по-прежнему прикрывая голову руками. Она бежала навстречу падающей пальме и казалась такой маленькой и хрупкой по сравнению с громадным стволом погибшего дерева, способным сокрушить ее одним чудовищным ударом… Я издал предупреждающий возглас, но Шерри, хоть и была совсем рядом, не услышала меня: казалось, вой ветра притупил наши чувства. Все ниже и ниже клонился гибкий пальмовый ствол – туда, где бежала Шерри. Я скинул мотор со спины и рванул вперед, но видел, что не успеваю, поэтому бросился на живот, вытянул правую руку и шлепнул ладонью по лодыжке Шерри – так, что поднятая стопа ее ударила в другую ногу. Регбийный захват-перехват сработал: Шерри оступилась и упала лицом в песок, а следом за нами рухнула пальма – с таким ударом, что грохот его перекрыл даже вопли урагана. Тело мое содрогнулось вместе с землей, и мне показалось, что я растерял все зубы. В тот же миг я вскочил и помог Шерри подняться: дерево упало в каких-то восемнадцати дюймах от нее, и она ничего не соображала от страха. На пару секунд я заключил ее в объятия, чтобы успокоилась и набралась сил, а потом перенес через перекрывший тропинку пальмовый ствол, поставил лицом к скале, подтолкнул и крикнул, чтобы бежала, и она, прихрамывая, устремилась вперед. Анджело помог мне взвалить мотор на спину, и мы, перебравшись через дерево, поплелись вверх по склону, вдогонку за бегущей фигурой Шерри. Куда ни глянь, везде с треском и грохотом рушились пальмы, и я пытался бежать с поднятым к небу лицом, чтобы вовремя углядеть новую угрозу, но очередной летающий кокос скользнул по виску, и зрение мое на миг затуманилось. Однако я продолжал слепо пробираться вперед, надеясь, что удача убережет меня от встречи с грандиозной пальмовой гильотиной. Я сам не заметил, как оказался на вершине, где полновесный удар ветра в спину застал меня врасплох, выбил землю из-под ног, швырнул вперед, и мы с мотором покатились вниз по склону, где через какое-то время нагнали Шерри Норт, врезались ей в икры, она завалилась на меня, и наша дружная троица продолжила стремительный спуск. В какой-то момент я оказался на самом верху этой кучи, затем мисс Норт устроилась у меня промеж лопаток, но в конце концов нас обоих оседлал лодочный мотор. На дне крутого ската, изрядно утомленные и помятые, мы оказались защищены от яростного ветра. Я наконец услышал слова Шерри и немедленно понял, что она возмущается по поводу нашей с мотором подлейшей атаки в спину и выражает громкие сомнения насчет моих личных качеств, воспитания и родословной. Даже в нынешнем отчаянном положении гнев ее показался мне до чертиков комичным, и я стал смеяться, но понял, что Шерри вот-вот набросится на меня с кулаками, поэтому решил отвлечь ее вариацией на тему детской песенки и прогундосил: – Шли на горку Джек и Джилл — По делу, не иначе, Джек спустился победней, А Джилли побогаче… Она пару секунд смотрела на меня как на умалишенного с пеной у рта, а потом засмеялась, но в хохоте ее явственно проступала безумно-истерическая нотка. – Ох, дурак! – всхлипывала она, и по щекам ее струились слезы, а слипшиеся от воды и песка локоны обрамляли лицо упитанными черными змейками. Когда Анджело нагнал нас, ему показалось, что Шерри рыдает, поэтому он нежно помог ей встать и пройти последние несколько сотен ярдов до пещеры, а мне пришлось в одиночку вскидывать мотор на многострадальную спину, а потом тащиться следом за ними. Наша пещера удачно расположилась с подветренной стороны: должно быть, старые рыбаки выбрали место с оглядкой на циклоны. Я отвязал от ствола пальмы брезентовое полотно, занавесил вход, прижал нижний край камнями, и у нас получилось сумрачное убежище, в которое мы и заползли, словно двое раненых зверей. Мотор я оставил в пещере у Чабби. В тот момент мне казалось, что если я никогда больше не увижу этого мотора, то нисколько по нему не заскучаю, но я знал, что Чабби будет ухаживать за ним, как мать за больным младенцем, и, когда циклон уйдет, «эвинруд» снова будет готов к выходу в море. Теперь, когда брезент закрывал пещеру от ветра и посторонних глаз, мы с Шерри могли снять одежду и почиститься от соли и песка. На это дело мы израсходовали целый тазик драгоценной пресной воды: сперва Шерри встала в него, и я омыл ее губкой, а потом мы поменялись местами. После битвы с мотором я весь состоял из порезов и ушибов; и хотя аптечка моя покоилась на дне морском, в сумке я нашел бутыль меркурохрома, а Шерри весьма убедительно изобразила Флоренс Найтингейл[12], смазывая мои раны ваткой с антисептиком, нашептывая соболезнования и издавая сочувственные звуки. Я люблю, когда со мною носятся, поэтому стоял как под гипнозом и по команде поднимал то руку, то ногу. Но вскоре понял, что мисс Норт занимается моими увечьями без надлежащей серьезности, когда она, издав восторженный возглас, мазнула алым меркурохромом самую чувствительную мою оконечность и фыркнула: – Смотри-ка! Рудольф, красноносый северный олень! – Э, оно не отмывается! – возмутился я, очнувшись от гипноза. – Отлично! – воскликнула она. – Теперь не бойся потеряться в толпе, я все равно тебя найду. Возмущенный столь непристойным легкомыслием, я собрал достоинство в кулак и ушел за сухими штанами, а Шерри разлеглась на матрасе и смотрела, как я копаюсь в сумке. – Это надолго? – спросила она. – Пять дней, – сказал я, вслушиваясь в неутихающий гул ветра. – Откуда знаешь? – Оттуда, что этот циклон всегда длится пять дней, – объяснил я и натянул шорты. – Ну что ж… Будет время получше узнать друг друга. Пленники циклона, заключенные в тесной пещере… Прямо скажем, непривычные ощущения. Любое путешествие за брезентовую завесу – по зову природы или чтобы проверить, как дела у Анджело и Чабби, – было полно опасностей и неудобств. Хотя за первые двенадцать часов с пальм сорвало почти все плоды, а слабые деревья повалило ветром, время от времени раздавался очередной грохот, после которого щепки и пальмовые листья носились по ветру с достаточной скоростью, чтобы выбить глаз или нанести другие неприятные увечья. Чабби и Анджело потихоньку перебирали моторы, отчищая их от морской соли. Им хотя бы было чем заняться. В нашей же пещере, когда сгладился эффект новизны, начался какой-то непонятный кризис воли: по всей видимости, в отношениях между мною и Шерри наступил переломный момент. Я никогда не притворялся, что хорошо понимаю ее, ведь многие вопросы оставались без ответа, многие темы оказались запретными, и нас разделяли барьеры приватности, вход за которые был мне заказан. До сих пор Шерри ни разу не заикнулась о своих чувствах и не предложила обсудить наше будущее, а это странно, ведь все знакомые мне женщины ожидали – нет, даже требовали – признаний в пылкой любви. Я чувствовал, что подвешенное состояние действует на нервы не только мне, но и Шерри: в ней шла внутренняя борьба, и она действовала на ее психику самым отрицательным образом. Мы не разговаривали на эту тему, потому что я принял негласный уговор не обсуждать наши отношения, но чувствовал себя, как зверь в клетке, поскольку в любви я склонен к красноречию: если я до сих пор не уговорил ни одну птичку спуститься с дерева, то лишь потому, что в этом не было необходимости. Хотя без разговоров о чувствах я страдал не так уж сильно, больше всего меня беспокоила туманность нашего будущего. Мне казалось, что Шерри считает наши отношения мимолетными, как закат солнца. С другой стороны, я понимал, что это не так, ведь в теплые моменты, временами сменявшие периоды холода и отчуждения, я не испытывал ни малейших сомнений в ее чувствах. Однажды я заговорил о том, что будет, когда мы поднимем сокровище. Мечтал о том, как я закажу новый катер по собственным чертежам – катер, который воплотит в себе лучшие черты моей ненаглядной «Танцующей по волнам», – как построю в Черепашьем заливе новое жилище – уже не хибару, а нормальный дом, – как обставлю его и найму слуг. Но Шерри отказалась принимать участие в дискуссии: когда у меня закончились слова, она просто отвернулась и притворилась, что спит, – хотя я, даже не касаясь ее, чувствовал, как напряжено ее тело.