ПОТЕРПЕЛ ЗДЕСЬ КРУШЕНИЕ 14 ОКТ. 1858. Мы смотрели на нее, и я почувствовал, как рука Шерри нашла мою ладонь и стиснула ее в поисках утешения. Моя отважная альпинистка снова и снова вчитывалась в эти слова, и на лице ее проступал страх. – Жуть, – прошептала она. – Выглядит так, будто написано вчера, а не много лет тому назад. Действительно, время не коснулось этих букв, – казалось, надпись сделана совсем недавно, и я оглянулся, словно ожидал увидеть, как за нами наблюдает старый мореход. Наконец мы поднялись по крутой расщелине на вершину, но из-за послания, дошедшего до нас из глубины веков, настроение оставалось подавленным. Часа два мы просидели, разглядывая длинные белые линии прибоя у Артиллерийского рифа. С этой точки наблюдения открывался прекрасный вид на пролом в барьере и огромную темную заводь, но узкая лагуна терялась в коралловых берегах. Отсюда Эндрю Барлоу наблюдал за предсмертными муками «Утренней зари» и видел, как она погибла в высоком прибое. – Теперь время работает против нас, Шерри, – напомнил я, чувствуя, что отпускное настроение последних дней испарилось. – Уже две недели, как Мэнни Резник плывет сюда на «Мандрагоре». Наверное, он уже недалеко от Кейптауна. А когда будет там, мы об этом узнаем. – Как? – удивилась она. – В Кейптауне у меня давешний приятель, член яхт-клуба. Высматривает новые суда и даст телеграмму, как только «Мандрагора» войдет в портовый бассейн. – Я глянул вниз, на остров, впервые заметил над верхушками пальм голубую пелену дыма – Анджело готовил что-то на костре – и пробурчал: – Зря мы так распустились. Ведем себя как школьники в походе. Отныне надо усилить меры безопасности: по ту сторону пролива обретается мой старый друг Сулейман Дада, а «Мандрагора» будет в этих водах раньше, чем хотелось бы. Так что светиться совсем не обязательно. – Как думаешь, сколько нам понадобится времени? – спросила Шерри. – Не знаю, милая, – но будь уверена: больше, чем нам кажется. Воду и горючее придется возить с Сент-Мэри, это первая задержка. Далее, работать в заводи мы сможем лишь по несколько часов в день, с поправкой на приливы и отливы, пока будет позволять количество и качество воды, и кто знает, что мы там найдем, когда приступим к делу. Наконец, может статься, что полковничий багаж погрузили в кормовой трюм «Утренней зари» – в ту часть судна, которую унесло в открытое море. Если так, можно распрощаться с любыми надеждами. – Это мы уже проговаривали. Ты ужасный, застарелый пессимист, – упрекнула меня Шерри. – Настройся на лучшее. Итак, мы настроились на лучшее и занимались приятными занятиями, пока я не увидал вдали крошечную черную точку, жука-плавунца на медной поверхности океана: со стороны Сент-Мэри возвращался вельбот Чабби. Мы спустились с вершины и помчались сквозь пальмовые рощицы ему навстречу. Когда выбежали на пляж, он только-только обогнул остров и входил в бухту. Вельбот просел под тяжелым грузом топлива и питьевой воды, а Чабби возвышался на корме – большой, крепкий и незыблемый, словно утес. Мы стали кричать и махать ему, а он в ответ угрюмо кивнул. Миссис Чабби прислала мне банановый пирог, а Шерри – огромную шляпу от солнца, сплетенную из пальмовых листьев. По всей видимости, Чабби сообщил супруге о возмутительном поведении мисс Норт. Теперь же он сделал особенно скорбный вид, когда увидел, что ущерб уже нанесен и Шерри успела прожариться до вполне съедобной «медиум-рэйр». К тому времени как мы перетащили пятьдесят джерриканов в пещеру, уже стемнело, и мы собрались вокруг костра, где Анджело готовил островную похлебку из моллюсков, которых ближе к вечеру собрал в лагуне. Пришло время поведать команде об истинной цели нашей экспедиции. Чабби я мог доверять – он ничего не выдал бы даже под пыткой, – но вводить в курс дела Анджело было нельзя, пока он не очутился в изоляции на уединенном острове, потому что за моим юным другом замечена была чудовищная склонность к выбалтыванию секретов – обычно в попытке произвести впечатление на одну из своих девиц. Они молча выслушали мои объяснения, а когда я договорил, продолжали молчать. Анджело ждал инициативы от Чабби, а этот джентльмен не отличался поспешностью: хмуро смотрел в огонь, и лицо его напоминало медную маску из ацтекского храма. Выдержав театральную паузу, он извлек из заднего кармана бумажник, такой старый и истертый, что еще чуть-чуть – и сквозь него можно было бы рассматривать звезды. – Когда я в детстве рыбачил в Артиллерийском проломе, добыл здоровенного старого папашу-групера. Вскрыл ему брюхо и нашел в кишках вот это. – Он достал из бумажника металлический диск. – С тех пор ношу с собой как оберег на добрую удачу, хотя один корабельный офицер предлагал мне за эту вещицу десять фунтов. Он передал мне диск, и я рассмотрел его в свете костра. То была золотая монета размером с шиллинг. На обратной стороне восточные буквы, их я прочесть не мог, но на лицевой рассмотрел пару вздыбленных львов со щитом и шлемом – тот же герб, что я видел на бронзовом судовом колоколе у острова Большой Чайки. Надпись под щитом гласила: «AUSP: REGIS & SENAT: ANGLIA»[10], а по ободу жирным шрифтом: «ENGLISH EAST INDIA COMPANY»[11]. – Я давно обещал себе, что вернусь к Артиллерийскому пролому, вот и вернулся, – продолжал Чабби, пока я пристально изучал его талисман. Даты на нем не имелось, но я не сомневался, что держу в руках золотой мухр компании. Я читал про эту монету, но никогда ее не видел. – Говоришь, достал ее из рыбьего брюха, Чабби? – переспросил я, и он кивнул: – Наверное, тот старый групер увидал блестяшку, заглотил, и она застряла у него в кишках, а потом я ее вырезал. – Ну что ж, Чабби, – я вернул ему монету, – вот и подтверждение, что в моем рассказе есть доля правды. – Похоже на то, Гарри, – признал он. Я сходил в пещеру за бумагами и газовым фонарем, и мы принялись сосредоточенно изучать чертежи «Утренней зари». Как эксперт в подобных делах – его дед служил матросом верхней палубы на судне Ост-Индской компании, – Чабби высказал мнение, что весь пассажирский багаж и другая мелочовка хранились в носовой части судна, неподалеку от полубака, и я не собирался с ним спорить. Чабби не раз предупреждал, что сглазить самого себя – последнее дело. Когда я разложил приливные таблицы и стал высчитывать разницу во времени для нашей широты, Чабби не удержался от улыбки – любой, кто знает его хуже меня, спутал бы эту улыбку со злобным оскалом. Дело в том, что Чабби не доверял брошюрам с печатными колонками цифр и предпочитал рассчитывать приливы по морским часам, которые тикали у него в голове. Я не раз видел, как он, не сверяясь с другими источниками, делает точнейшие предсказания на неделю вперед. – Получается, что завтра полная вода будет без двадцати два, – объявил я. – Ну, хоть раз не ошибся, – кивнул Чабби. Избавившись от тяжелой нагрузки последних дней, вельбот обрел второе дыхание: вздернув нос и урча «эвинрудами», он резво пробирался по узкой рифовой лагуне, словно хорек по кроличьей норе. Анджело стоял на баке, высматривая подводные препятствия, и подавал соответствующие знаки сидевшему на корме Чабби. Мы выбрали правильное время: воды в лагуне было предостаточно, и Чабби уверенно направлял вельбот навстречу затухавшей волне, а тот, подпрыгивая, обдавал нас каскадами брызг. Плавание оказалось скорее бодрящим, чем опасным, и радостная Шерри то и дело вскрикивала и посмеивалась. Чабби промчался сквозь горловину с запасом в несколько футов с обеих сторон – его вельбот был вполовину уже «Танцующей», после чего мы пробрались по узкому извилистому проходу и оказались в заводи. – Якорь бросать нет смысла, – ворчал Чабби, – слишком глубоко. Стенка у рифа отвесная, под нами двадцать фатомов, и дно тут скверное. – Как стоять будем? – спросил я. – Кто-то посидит у моторов, подержит лодку на месте. – Много топлива сожжем, Чабби. – Да что ты говоришь, – недовольно огрызнулся он. Прилив был на середине своей высоты, и за риф время от времени заходила волна, пока не особенно сильная – по сути, брызги пены, покрывавшие заводь, как пузырьки покрывают имбирный эль. Вскоре, однако, волны станут крупнее, в промоине будет небезопасно, и нам придется спасаться бегством. В нашем распоряжении оставалось около двух часов – с поправкой на циклы квадратурных и сизигийных приливов, когда воды или слишком мало, или слишком много. При низкой воде не получится войти в лагуну, а при высокой накатывающие из-за рифа валы могут захлестнуть открытый вельбот, поэтому нам приходилось рассчитывать все до мелочей. Каждая минута была на вес золота. Мы с Шерри уже натянули гидрокостюмы, нацепили маски, и Анджело оставалось лишь подвесить нам на спины тяжелые акваланги и застегнуть разгрузочную сбрую. – Готова, Шерри? – спросил я, и она молча кивнула, потому что прелестные губы ее уже скрылись за громоздким мундштуком. – Тогда вперед! Мы перевалились через борт и синхронно пошли ко дну, поглядывая вверх, на сигарообразный корпус вельбота и подвижное серебристо-ртутное полотно воды, словно шампанское, усыпанное пузырьками от всплесков океанского прибоя. Еще я поглядывал на Шерри: она нисколько не волновалась и дышала в размеренном ритме опытного дайвера, экономно, но эффективно напитывая организм кислородом. Она тоже глянула на меня – из-за стеклянной маски глаза казались невероятно огромными, улыбнулась, хотя из-за мундштука улыбаться было неудобно, и показала два больших пальца. Я кивнул в сторону дна, заработал ластами и стремительно уплыл вниз, не желая тратить воздух на медленное погружение. Из-за коралловых стен, которые блокировали почти весь свет, заводь походила на зловещую черную дыру. Из-за темноты и холода я, человек умеренно суеверный, ощутил укол благоговейного страха: было в этой промоине что-то леденящее душу, словно в ее безрадостных глубинах таилось нечто зловредное. Скрестив пальцы, я продолжил погружение вдоль отвесного кораллового обрыва с множеством темных пещер и выступов, нависавших над нижними стенами. Здесь была, пожалуй, сотня разновидностей кораллов, проступавших из рифовой массы самыми причудливыми формами и окрашенных во все цвета радуги. Мы проплывали мимо водорослей и прочей подводной растительности, и они, потревоженные движением воды, тянулись к нам, словно руки попрошаек, или развевались черными гривами необъезженных скакунов. Я оглянулся на Шерри. Она была рядом и снова улыбнулась. По всей видимости, она не заразилась моим священным трепетом, и мы устремились вниз. Из потайных впадин высовывались длинные желтые антенны гигантских лангустов, они осторожно шевелились, почуяв наше присутствие в возмущенной воде, облака разноцветных коралловых рыбок проплывали вдоль отвесной стены рифа, и каждая рыбка сверкала драгоценным камнем в тусклом голубом свете, сумевшем проникнуть в глубины заводи. Шерри похлопала меня по плечу. Мы остановились и заглянули в глубокую черную пещеру, откуда на нас смотрели два огромных совиных глаза. Когда мое зрение привыкло к здешнему свету, я различил очертания головы гигантского каменного окуня – рябой, словно перепелиное яйцо, бурые и черные пятна на серо-бежевом фоне и широкую прорезь рта между толстыми каучуковыми губами. У нас на глазах рыбина приняла оборонительную позу: раздулась, увеличив свой и без того впечатляющий охват, растопырила жаберные щели, чтобы голова казалась больше, и наконец разинула пасть, способную, пожалуй, вместить человека целиком, – зияющую полость, утыканную шипами зубов. Шерри схватила меня за руку, и мы отпрянули от пещеры, а рыбина сдулась и захлопнула пасть. А я подумал, что, если мне захочется поставить мировой рекорд по ловле групера, теперь есть где искать добычу: даже с поправкой на увеличительный эффект воды я пришел к выводу, что этот образец тянул килограммов на пятьсот. Мы продолжили спуск в удивительный подводный мир, полный жизни, красоты и смертельной опасности. Прелестные абудефдуфы гнездились в ядовитых объятиях гигантских актиний, невосприимчивые к уколам смертоносных щупалец, черным боевым знаменем скользнула вдоль коралловой стены длиннотелая мурена, у своего логова она развернулась, сверкнула змеиными глазами и оскалила на нас страшные зазубренные челюсти. Все ниже и ниже опускались мы, работая ластами, и я наконец увидел дно – непролазные джунгли водорослей, тесные рощи морского бамбука, окаменелые коралловые деревья над сплошным ковром океанских растений и бугристые холмы кораллов, чьи источенные формы дразнили воображение, а под ними… как знать, что под ними скрывалось. Мы зависли над неприступной чащобой. Я сверился с показаниями глубиномера и наручного таймера: пять минут сорок секунд, сто двадцать восемь футов. Поднял руку, велев Шерри оставаться на месте, а сам опустился к вершинам подводных джунглей, осторожно раздвинул холодную склизкую растительность, пробрался ниже и очутился в относительно свободном пространстве – сумеречной зоне под крышей из морского бамбука, населенной незнакомыми мне племенами рыб и морских тварей. Я сразу понял, что обыскать дно заводи будет непросто: видимость от силы футов десять, а площадь интересующего нас участка – акра два, а то и все три, – поэтому решил позвать Шерри: для начала изучим основание рифа, держась друг от друга в пределах видимости. Набрав полную грудь воздуха для плавучести, я поднялся со дна, а когда вырвался из густых джунглей, осмотрелся в поисках Шерри. Сперва я не заметил ее, и во мне тут же взыграло беспокойство, но затем увидел серебристый ручей воздушных пузырьков на фоне черной коралловой стены: Шерри, нарушив мой приказ, отплыла в сторону, и мне это не понравилось. Взбрыкнув ластами, я направился к ней, а когда подплыл футов на двадцать, то увидел, чем она занимается, и недовольство мое вмиг сменилось ужасом. Так началась долгая череда наших злоключений и несчастий в Артиллерийском проломе. На коралловом рифе имелся нарост в форме витого-перевитого папоротника: изящные очертания и прелестный светло-розовый цвет, местами переходящий в малиновые оттенки. Шерри отломила от него изрядных размеров ветвь и теперь держала ее голыми руками, и я, метнувшись к ней, заметил, что ноги ее тоже касаются красных выростов опаснейшего жгучего коралла. Я схватил ее за руки и оттащил от прекрасного, но жестокого растения, зарылся большими пальцами ей в запястья и хорошенько встряхнул ее, чтобы бросила роковую ношу. Я чуть не спятил от мысли, что прямо сейчас зазубренные жальца тысяч крошечных полипов впрыскивают в тело Шерри свой яд. Она смотрела на меня, широко раскрыв изумленные глаза: понимала, что случилось что-то плохое, но пока не знала, что именно. Я обнял ее и тут же направился к поверхности. Несмотря на волнение, я тщательно соблюдал азбучное правило подъема с глубины: не опережал пузырьки воздуха, но поднимался с ними вровень. Глянул на часы: прошло восемь с половиной минут. То есть три минуты на глубине сто тридцать футов. Я по-быстрому рассчитал декомпрессионные остановки, понимая, что оказался между молотом кессонной болезни и наковальней грядущих страданий Шерри. Ее накрыло на полпути к поверхности: лицо исказилось от боли, а размеренные вдохи и выдохи сменились поверхностными, такими частыми, что я испугался, не отстанет ли запорный клапан от ее темпа, не заклинит ли его так, что Шерри не сможет дышать. Она начала извиваться в моих объятиях. Ладони ее ярко вспыхнули, а на бедрах проступили багровые рубцы, словно кожу исполосовали плетью, и я возблагодарил Бога за то, что хотя бы торс ее спасен гидрокостюмом. Когда я сделал декомпрессионную остановку в пятнадцати футах от поверхности, Шерри вступила со мною в единоборство, забила ногами и стала выворачиваться из рук. Едва дотерпев до конца паузы, я поднял Шерри на поверхность и, как только наши головы показались над водой, выплюнул мундштук и крикнул: – Чабби, сюда! Быстро! Вельбот был в пятидесяти ярдах от нас, но мотор размеренно тарахтел, и Чабби тут же развернул лодку, передал управление Анджело, а сам бросился на бак и вскоре навис над нами, словно бурокожий колосс. – Жгучий коралл, Чабби! – надрывался я. – Она сильно обожглась, вытаскивай ее! Чабби наклонился, сгреб разгрузочную сбрую в здоровенную коричневую горсть и разом выдернул Шерри из воды, словно то была не девушка, а утопающий котенок.