Перво-наперво я озаботился поисками какого-нибудь оружия. Все до единого шкафчики оказались заперты, и я обратил внимание, что стенки у них из дубовой доски в дюйм толщиной: без топора не вскроешь, но я все равно попробовал выломать дверцы, пользуясь собственным плечом в качестве тарана. В каморке, однако, было слишком тесно, и разогнаться как следует я не мог, зато хорошенько нашумел и привлек внимание к своей персоне. Дверь распахнулась. На почтительном расстоянии от порога стоял кто-то из команды с большим и страшным «ругером» под сорок первый «магнум». – Хорош баловаться, – скомандовал он, – там ничего нет. – Он указал на кучу старых спасательных жилетов в углу. – Можешь посидеть вон там, только тихо и спокойно, а не то позову ребят, чтобы помогли тебя отделать. – Он снова захлопнул дверь, а я опустился на жилеты. Очевидно, парень у двери караулит меня на полную ставку, а остальные находятся в пределах оклика. Я не ожидал, что он откроет дверь, поэтому не подготовился. Надо сделать так, чтобы он снова ко мне сунулся, – но теперь обернуть его визит себе в пользу. Хотя шанс невелик, понял я. Ему достаточно будет направить револьвер в эту клетушку и спустить курок. Вряд ли промахнется. Я опустил глаза на груду спасательных жилетов, встал и отволок их в сторону. Под ними обнаружился деревянный ящик из-под фруктов, а в нем – бывалый уборщицкий реквизит: нейлоновая щетка, половые тряпки, жестянка полироли «Брассо», полкуска желтого мыла и бутылка из-под бренди, наполовину полная прозрачной жидкости. Я вытащил пробку и принюхался. Бензин. Снова уселся и пересмотрел ситуацию, пытаясь найти в ней какие-нибудь положительные стороны, но без особого успеха. Выключатель остался за дверью, а лампочку в потолке прикрывал толстый стеклянный плафон. Я встал, наступил на ручку шкафчика, нашел устойчивое положение, открутил плафон, обследовал лампочку, и у меня появилась некоторая надежда. Спустившись на пол, я взял тяжелый брезентовый жилет, вооружился защелкой стального браслета наручных часов – тоже лезвие, хоть и тупое, – и принялся пилить и кромсать брезент, пока не проделал в нем дыру, куда пролез указательный палец, после чего разодрал жилет и извлек из него несколько пригоршней наполнителя. Высыпал его на пол, занялся другими жилетами, и вскоре в моем распоряжении оказалась внушительная кучка белого капока. Я смочил ватный мусор бензином из бутылки и набрал полную руку этой горючей смеси, после чего снова полез к светильнику. Выкрутил лампочку и оказался в полной тьме. Действуя ощупью, прижал вымоченную в бензине вату к электрическим контактам. Никакой изоляции у меня не было, поэтому я голой рукой взял браслет от часов и с его помощью закоротил цепь. После испепеляющего голубого проблеска бензин незамедлительно вспыхнул, а сто восемьдесят вольт, жахнув зарядом картечи, сбросили меня с моего насеста, и я кубарем скатился на пол с шариком пылающего капока в руке. Где-то далеко послышались недовольные и даже гневные возгласы: я успешно вывел из строя всю электросистему полубака. Теперь же я бросил объятую огнем вату на заранее подготовленную горку горючего, и та ярко вспыхнула. Смахнув с рук искры, я прикрыл нос и рот носовым платком, схватил неповрежденный спасательный жилет и встал у стальной двери. Через несколько секунд бензин выгорел, и затлела вата, исторгая густой черный и мерзко пахнущий дым. Он заполнил каморку, и из глаз у меня ручьями хлынули слезы. Я попробовал делать неглубокие вдохи, но дым разодрал мне легкие, и я зашелся в приступе кашля. Из-за двери донесся очередной возглас: – Что-то горит! А в ответ: – Бога ради, да почините же свет! Пришло мое время. Я заколотил в стальную дверь и заорал благим матом: – Пожар! Пожар на корабле! Не сказать, что я переигрывал: в моем узилище, неустанно прибывая от горящей ваты, клубился густой дым. Я понял, что если в ближайшие шестьдесят секунд не выберусь отсюда, то задохнусь, и это добавляло убедительности моим воплям. Охранник со здоровенным «ругером» в руке распахнул дверь и посветил в каморку фонариком. Мне едва хватило времени, чтобы различить эти подробности и заметить, что на корабле по-прежнему нет света, а в сумраке снуют призрачные фигуры, некоторые с фонариками… а потом из кладовой вырвалось густое облако черного дыма. Вместе с ним вырвался я – обезумевшим быком, навстречу чистому воздуху, в ужасе от того, что едва не погиб от удушья, и этот ужас придал мне сил. Охранник рухнул под моим натиском и, падая, выстрелил из револьвера. Дульная вспышка осветила все вокруг, словно импульсная лампа. Сориентировавшись, я рванул к трапу, ведущему на палубу. В закрытом пространстве выстрел прозвучал столь оглушительно, что обездвижил остальные призрачные фигуры. Я был на полпути к лестнице, когда кто-то прыгнул мне наперерез. Я врезался плечом ему в грудь и услышал, как противник сдулся, словно проколотый футбольный мяч. Вокруг взволнованно закричали, и у подножия лестницы возникла еще одна большая темная фигура. В коридоре я набрал скорость, а теперь вложил ее и всю свою массу в удар ногой – тот пришелся человеку в живот, заставил его сложиться пополам и упасть на колени. Луч фонарика осветил лицо, и я увидел, что передо мною мой чесночный друг. Было весьма приятно облегчить себе побег: я наступил ему на плечо, воспользовался им в качестве трамплина и в один прыжок одолел половину трапа. В лодыжку мне вцепились пальцы, но я отбрыкался и продолжил восхождение к палубе – нога еще на ступеньке, одна рука вцепилась в спасательный жилет, другая в медный поручень, – и в этот беспомощный миг дорогу перекрыла очередная темная фигура. Вдобавок ко всему ослепительно вспыхнул свет. Передо мной стоял еще один старый приятель – с дубинкой, – и я прочел у него на лице дикарскую радость, когда он воздел оружие над головой. Избежать удара я мог лишь одним способом – выпустить поручень и свалиться обратно в полубак, кишевший разгневанными головорезами. Я оглянулся и стал уже разжимать руку, когда за спиной у меня зашевелился обладатель «ругера»: неуверенно сел, поднял оружие, прицелился, стараясь совладать с качкой, и выстрелил в меня. Тяжелая пуля пронеслась возле уха, отчего у меня едва не порвалась барабанная перепонка, и ударила парня с дубинкой в центр груди, сбила его с ног и отшвырнула на палубу, где он, раскинув руки в стороны, повис на такелаже фок-мачты, всем видом напоминая бесхозное огородное пугало. Исполнив отчаянный рывок, я проследовал за ним на палубу и вскочил на ноги, по-прежнему сжимая в руке спасательный жилет. Позади снова грохнул «ругер», и я услышал, как пуля расщепила козырек над люком. В три прыжка я оказался у релинга, сиганул за борт и отправился в головокружительный полет, на исходе которого плашмя врезался в черную воду, и созданная винтами «Мандрагоры» воронка подхватила меня и утянула в глубину. Вода была ужасно холодная – казалось, она просачивается сквозь стенки легких и впивается ледяными пиками в костный мозг. Наконец жилет помог мне вынырнуть на поверхность, и я стал лихорадочно озираться. Береговые огни, белые и очень яркие, подмигивали мне над черной водой. В фарватере рябило, и я покачивался на волнах – то вверх, то вниз. «Мандрагора», по-праздничному усыпанная сияющими огнями, словно круизный лайнер, плавно скользила к черному вакууму открытого моря – все дальше от меня. Кое-как я избавился от обуви и полупальто, после чего сумел просунуть руки в проймы спасательного жилета. Бросил еще один взгляд на «Мандрагору», она была уже в миле от меня, но вдруг начала разворачиваться, а с мостика ударил длинный белый луч прожектора, прощупал темноту и заплясал на черной поверхности моря. Я тут же обернулся к земле, поискал и нашел рейдовый огонь английского бакена и соотнес его с маяком на острове Флэт-Холм. За несколько секунд сравнительное расположение огней слегка изменилось: отлив уносил меня на запад. Я повернулся и поплыл по течению. Замедлив ход, «Мандрагора» ползла в мою сторону. Сверкнул луч прожектора, пытливо заскользил по воде, подбираясь все ближе. Я изо всех сил помогал течению долгими боковыми гребками, стараясь не выбросить рук на поверхность, чтобы не взбить белой пены, и удерживаясь от перехода на кроль, пока ярко освещенная яхта подползала все ближе. Когда «Мандрагора» поравнялась со мной, луч прожектора обшаривал водную поверхность с другого борта. Течение отнесло меня в сторону. Яхта отклонилась от фарватера, насколько это было возможно, и прошла в полутора сотнях ярдов, но я рассмотрел людей на мостике. В его огнях синий шелковый халат Мэнни Резника сиял бабочкиным крылом, и я слышал, как он сердито кричит, но слов не разобрал. Луч тянулся ко мне словно длинный, белый, холодный палец обвинителя, четвертуя воду на тесные квадраты – вверх-вниз, влево-вправо, – и я неминуемо угодил бы в следующий проход. Прожектор уперся в ограничитель, начал разворачиваться, и я был прямо перед ним, но в то мгновение, когда луч нащупал меня, я скрылся за случайно нахлынувшей черной волной. Свет прошел поверху, рассеялся по гребню, пропустил меня и вернулся к неизменному поисковому шаблону. Итак, мне удалось ускользнуть. «Мандрагора» возвращалась к устью Северна, а я покоился в жестких объятиях спасательного жилета, смотрел ей вслед, и меня подташнивало от облегчения – или то была реакция на насилие? В любом случае теперь я был свободен, и у меня оставался лишь один вопрос: сколько времени пройдет, прежде чем я умру от переохлаждения? Глядя, как огни «Мандрагоры» уменьшаются в размерах и сливаются с усыпанным блестками задником побережья, я поплыл дальше. Часы остались на полубаке, и я не знал, сколько потребовалось времени, чтобы конечности мои утратили всякую чувствительность. Старался не прекращать движения, но не понимал, слушаются ли меня руки и ноги. Ко мне подкрадывалось чувство блаженного избавления. Огни берега померкли, меня окутало теплым и мягким белым облаком, и я подумал, что не так страшна смерть, как ее малюют, и хихикнул, промокший и беспомощный, держась на воде лишь за счет спасательного жилета. Я с любопытством думал, почему отказало зрение – мне говорили, что обычно смерть приходит иначе, – и вдруг понял, что меня ослепил опустившийся с рассветом на воду морской туман. Утренний свет, однако, набирал силу, и я уже мог ясно проглянуть футов на двадцать в туманных завихрениях. Закрыл глаза и уснул, а перед тем подумал, что эта моя мысль станет, наверное, последней в жизни, и снова хихикнул, а потом провалился во тьму. Меня пробудили голоса в тумане, близкие и отчетливые, и восхитительный уэльский акцент вернул меня к жизни. Я попробовал закричать, и это далось мне весьма нелегко, но я все же сумел издать звук, похожий на вопль чайки. В тумане проступили очертания старенькой лодки для ловли омаров: она дрейфовала по течению, а двое мужчин, перегнувшись через борт, сосредоточенно ставили ловушки. Я снова крикнул по-чаечьи, и один из них поднял глаза – светло-голубые глаза на заскорузлом морщинистом лице под матерчатой кепкой. В гнилых прокуренных зубах мужчина зажал мундштук старой бриаровой трубки, и я запомнил этот образ на всю оставшуюся жизнь. – Доброе утро, – проквакал я. – Господь мой Иисус! – изрек омарщик из-за позеленевшего эбонитового мундштука. Потом я сидел в крошечной рулевой рубке, укутавшись в замусоленное старое одеяло, потягивал пышущий жаром несладкий чай из кружки с надколотой эмалью и дрожал так, что кружка дергалась и подпрыгивала в моих сложенных лодочкой ладонях. Кожа моя приобрела изысканный голубоватый оттенок, но кровообращение в конечностях восстанавливалось, причиняя мне невыразимые муки. Спасители мои оказались людьми неразговорчивыми и чрезвычайно чуткими к приватности других: наверное, это было врожденное качество, взращенное многими поколениями пиратов и контрабандистов. Когда они расставили ловушки и направились к берегу, было уже за полдень, и я наконец оттаял. Одежда высохла на печке миниатюрного камбуза, а в животе у меня оказалось предостаточно сэндвичей из пеклеванного хлеба с копченой макрелью. Мы вошли в Порт-Толбот, а когда я в попытке расплатиться за помощь стал совать одному из омарщиков измятые пятерки, он посмотрел на меня ледяным голубым глазом и молвил: – Всякий раз, мистер, когда удается вернуть человека из моря, я считаю, что мне уплатили сполна. Так что оставьте деньги себе. Путешествие обратно в Лондон оказалось сущим кошмаром, свитым из пригородных автобусов и ночных поездов. Вывалившись в десять утра на перрон Паддингтонского вокзала, я сразу понял, почему двое «бобби» прервали свое мерное шествие, стараясь хорошенько рассмотреть мое лицо. Должно быть, я походил на беглого каторжника. Таксист окинул уставшим от жизни взглядом мою жесткую двухдневную щетину, распухшую губу и подбитый глаз. – Что, приятель, подружкин муженек вернулся домой пораньше? В ответ на его предположение я издал слабый стон. Открыв дверь дядиной квартиры, Шерри Норт изумленно распахнула голубые глаза: – О боже мой, Гарри, что стряслось? У тебя ужасный вид! – Спасибо, – ответил я. – Прямо бальзам на душу. – А я тут с ума схожу!.. – Она схватила меня за руку и втащила в квартиру. – Два дня! Даже в полицию звонила, и в больницы, и куда только не звонила! На фоне замаячил дядя. Его присутствие действовало мне на нервы. Я отказался от предложения принять ванну и переодеться в чистое – вместо этого увел Шерри к себе в «Виндзор армс», где помылся и побрился, не закрывая двери в ванную, чтобы в процессе мы могли разговаривать. Пока я отмокал в ванне, Шерри держалась подальше от линии прямой видимости, но я все равно подумал, что открытая дверь способствует развитию чувства близости между нами, а это скорее полезно, чем нет. Я в подробностях и не преуменьшая собственного героизма живописал, как меня силой похитили ручные гориллы Мэнни Резника, а Шерри слушала мой рассказ – молча и, как мне показалось, с зачарованным восхищением. Восстав из ванны, я обернул талию полотенцем и, не умолкая, уселся на кровать, а Шерри принялась врачевать мои порезы и потертости. – Теперь надо идти в полицию, Гарри, – наконец сказала она. – Тебя пытались убить. – Шерри, милая моя девочка, умоляю: хватит про полицию. Такие разговоры меня нервируют. – Но Гарри… – Забудь про полицию. Лучше закажи нам каких-нибудь яств, а то я уже забыл, что такое еда.