Губы у нее были мягкие и теплые, и поцелуй затянулся надолго. – О боже мой… – хрипло прошептала она, когда наконец отпрянула. – Точно не передумаешь? У меня отличная комната, вода тоже есть – и холодная, и горячая, – а на полу ковер, и телевизор… С почти неслышной усмешкой Шерри легонько оттолкнула меня, повторила: «Доброй ночи, милый Гарри» – и ушла в дом. Я же вернулся на улицу и побрел обратно к паб-отелю. Ветер стих, но от реки все равно веяло сыростью. На улице было пусто, но у обочины стояли автомобили – бампер к бамперу, до самого угла. Я не спеша плелся по мостовой. Спать не хотелось, и я даже задумался, не прогуляться ли сперва до станции метро «Эмбанкмент». Сунув руки в глубокие карманы полупальто, я думал о Шерри и, размышляя об этой женщине, был расслаблен и счастлив. Подумать было о чем, потому что многого в Шерри я пока не понимал, многое нуждалось в объяснении. Однако я тешил себя мыслью, что сегодня, наверное, зародились отношения, которые продлятся не одну ночь, не одну неделю или месяц, – настоящие чувства, уже вошедшие в силу, и что теперь все будет иначе, чем с остальными, и со временем эти чувства не ослабнут, а, напротив, будут становиться все сильнее. Вдруг рядом раздался чей-то голос: – Гарри! Голос был мужской, незнакомый, и я машинально обернулся на звук, уже понимая, что оборачиваться не следовало. Меня окликнули из припаркованного у тротуара черного «ровера». Окно открыто, лицо назвавшего мое имя человека – бледная клякса во тьме салона. Безнадежно я попытался вынуть руки из карманов и встать лицом туда, откуда, как я понимал, последует атака. На развороте присел, извернулся, и что-то, прогудев мимо уха, поразило меня в плечо. Обоими локтями я ударил за спину – удар оказался ощутимый, и позади меня кто-то охнул от боли, а затем руки мои высвободились из карманов, я закончил разворот и ушел в сторону, прекрасно понимая, что меня снова попробуют огреть дубинкой. Полночные тени, громадные и зловещие, в черных одеждах, – казалось, их неисчислимое множество, но на самом деле врагов было четверо, плюс один в машине. Все крупные, у одного дубинка, занесенная для нового удара. Раскрытой ладонью я ткнул ему в подбородок. Запрокинув голову, он тяжело рухнул на мостовую, и мне показалось, что я сломал ему шею. Чье-то колено взметнулось к моему паху, но я увернулся и, пользуясь инерцией движения, нанес контрудар в бедро, а потом в грудь – смачно, от плеча, и нападающего отбросило назад, но еще один тут же схватил меня за руку, зафиксировал ее, вражеский кулак угодил мне в скулу, и я почувствовал, как под глазом лопнула кожа. Другой подобрался со спины, сдавил мне гортань, но я вывернулся, толкнул его, и мы, свившись в тесный узел, закружились по мостовой. – Подержи его, – увесисто произнес кто-то басовитый, – дай стукну по-нормальному. – Проклятье! – выдохнул другой. – Чем мы тут, по-твоему, занимаемся? Мы привалились к дверце «ровера». Не в силах двинуться, я смотрел, как первый, с дубинкой, поднимается на ноги. Он размахнулся, я попробовал отдернуть голову, но удар все равно пришелся мне в висок. Полностью я не отключился, но драться сразу расхотелось: я стал слаб, как дитя, и ноги едва держали мой вес. – Вот и хорошо. Теперь сажайте его назад. Меня впихнули на сиденье «ровера». Двое стиснули меня с боков, хлопнули дверцы, двигатель заурчал, завелся, и мы стремительно отъехали от тротуара. В голове прояснилось, но висок онемел, и мне казалось, что он превратился в воздушный шарик. На переднем сиденье разместились трое, и по одному сзади, слева и справа от меня. Все тяжело дышали, а сидевший рядом с водителем нежно массировал то шею, то подбородок. Тот, что справа, взялся обыскивать меня, пыхтя и фыркая, и, судя по запаху, он недавно наелся чеснока. – Знай же, что давным-давно кто-то умер у тебя во рту, да там и остался, – сообщил ему я заплетающимся языком, мучаясь от головной боли, но мог бы и не говорить этого, так как он, не подав вида, что услышал мои слова, упрямо продолжал обыск. Наконец остался доволен результатом, и я привел одежду в порядок. Минут пять мы молча катили вдоль реки к Хаммерсмиту. Наконец, когда все отдышались и уделили внимание своим ранам, водитель заговорил: – Короче, Мэнни хочет с тобой поболтать, но ничего такого. Сказал, что любопытствует. И еще сказал, что, если надумаешь задираться, нам разрешено прихлопнуть тебя и выкинуть в речку. – Ваш Мэнни – само очарование, – заметил я. – Заткнись и слушай! – перебил меня водитель. – В общем, тебе решать. Веди себя прилично, и проживешь подольше. Слыхал, что в прошлом ты был резкий парень, так что мы тебя ждали – с тех самых пор, как Лорна облажалась на острове; но поверь, мы и подумать не могли, что ты станешь маршировать взад-вперед по Керзон-стрит, словно духовой оркестр. Мэнни сперва не поверил: «Быть такого не может, что это Гарри. Что он, совсем рассудка лишился?» И грустно так добавил: «Как пали сильные!.. Не возвещайте на улицах Аскалона…»[7] – Это из Шекспира, – сказал тот, от кого разило чесноком. – Заткнись! – одернул его водитель и продолжил: – Грустно так сказал, но не то чтобы совсем убивался – не всплакнул, ничего такого. Ну, ты понял. – Понял, – пробурчал я. – Заткнись и дальше слушай! Мэнни сказал: «Прямо тут к нему не суйтесь. Проследите до тихого места, там и заберите. Пойдет по-хорошему – ведите ко мне на разговор, а надумает задираться – можете в речку выкинуть». – Ну да, это в его стиле. Наш чертенок Мэнни – прекрасной души человек… – Заткнись! – напомнил водитель. – Жду не дождусь, когда мы с ним увидимся снова. – Веди себя хорошо, сиди тихо. Тогда, быть может, тебе повезет. Я послушался. Мы свернули на М-4 и помчались на запад. К двум ночи прибыли в Бристоль, обошли его по касательной, выехали на А-4 и направились к Эйвонмауту. Среди других судов в яхтенном порту я заметил пришвартованную к причалу большую моторную яхту с опущенными сходнями. На носу и корме название: «Мандрагора». Океанское судно с элегантным стальным корпусом, окрашенным в бело-голубые тона, – на мой скромный взгляд, быстрое, послушное и способное доставить пассажиров в любую точку мира. Игрушка для богатых. На мостике стояли люди, почти во всех иллюминаторах горели огни, и я пришел к выводу, что яхта готова к морскому путешествию. На узкой площадке перед сходнями меня обступили со всех сторон. Пока мы поднимались на палубу «Мандрагоры», «ровер» сдал назад, развернулся и был таков. Кают-компания оказалась оформлена с большим вкусом, не характерным для Мэнни Резника, – должно быть, потрудился прошлый владелец или профессиональный дизайнер: оливковый ковер от стены до стены, такие же бархатные шторы, мебель из красно-коричневого тика и натуральной кожи, на стенах – картины маслом, подобранные в тон общему декору. Судно тянуло на полмиллиона фунтов, и я догадался, что его зафрахтовали. Наверное, Мэнни взял его на полгода и укомплектовал собственной командой – потому что Мэнни Резник никогда не казался мне большим любителем морей и океанов. Наша невеселая группа молча остановилась посреди раскидистого ковра, и я услышал звуки, которые ни с чем не спутаешь: сперва убрали сходни, потом снялись со швартовых. Дрожь моторов сменилась размеренной пульсацией, и огни пристани за иллюминаторами пришли в движение: мы покинули бухту и наконец оказались в приливных водах Северна. Я узнал маяки на мысах Портисхеда и залива Редклифф. «Мандрагора» шла вниз по реке мимо Уэстон-сьюпер-Мэра и Берри, направляясь в открытое море. Наконец явился Мэнни в синем шелковом халате: лицо помято от сна, но кудри старательно расчесаны, а улыбка, как всегда, сверкающая и ненасытная. – Гарри, – начал он, – я же говорил, что ты вернешься! – Здравствуй, Мэнни. Не сказал бы, что я в восторге от нашей встречи. С беспечным смешком он повернулся к вошедшей следом женщине. Она была старательно накрашена, и каждый волосок прически лежал на своем месте. На ней тоже был халат, но белый и длинный, с кружевами на вороте и манжетах. – По-моему, вы уже знакомы, но на всякий случай представлю: это Лорна Пейдж. – В следующий раз, Мэнни, когда пошлешь кого-то соблазнить меня, выбирай девицу поинтереснее. С возрастом я стал привередлив. Она недобро прищурилась, но улыбнулась: – Как там твой катер, Гарри? Твой любимый катер? – Гроб из него получился паршивый. – Я взглянул на Мэнни. – И что ты предлагаешь? Заключить сделку? – Это вряд ли, Гарри. – Он горестно покачал головой. – Мне бы очень хотелось, честное слово, хотя бы по старой памяти… Но пространства для сделки я не вижу. Во-первых, тебе нечего предложить, так что сделка в любом случае получилась бы хреновая. Во-вторых, я знаю, что ты чересчур сентиментален. Заключи мы любую сделку, ты все равно погорячился бы и пустил бы ее псу под хвост. О каком доверии может идти речь? Ведь ты, Гарри, никак не сможешь забыть про Джимми Норта и свой катер, будешь думать о той островитяночке, что оказалась не в то время не в том месте, и о сестре Джимми Норта, от которой нам пришлось избавиться… Я получил некоторое удовольствие от мысли, что Мэнни, по всей видимости, не знал, что случилось с громилами, которых он послал разобраться с Шерри Норт, и что она по-прежнему жива-живехонька, и постарался придать голосу искренности, а поведению – убедительности. – Погоди, Мэнни, я настроен выжить. Если придется, могу забыть о чем угодно. – Не знай я тебя так, как знаю, непременно поверил бы. – Он снова рассмеялся и покачал головой. – Прости, Гарри, но сделки не будет. – И для чего тогда ты потрудился привезти меня на яхту? – Я дважды отправлял к тебе людей, Гарри, и оба раза ты выжил. Третья осечка мне не нужна. По пути к Кейптауну полно глубоких вод, и я привяжу к твоим ногам реально тяжелый груз. – Кейптаун? – переспросил я. – То есть ты решил отправиться к «Утренней заре» собственной персоной? Что такого интересного в этих древних обломках? – Ну хватит, Гарри. Если бы ты не знал, не пришлось бы тратить на тебя столько сил и средств. – Он опять рассмеялся, а я подумал, что лучше не выказывать собственного невежества. – По-твоему, сумеешь найти дорогу? – спросил я у блондинки. – Океан большой, и многие острова похожи друг на друга. По-моему, разумнее будет сохранить меня в качестве страховки, – настаивал я. – Извини, Гарри. – Мэнни подошел к медно-тиковому бару. – Что будешь пить? – Скотч, – ответил я, и Мэнни, налив полстакана виски, подошел и вложил его мне в руку. – Если уж совсем начистоту, – продолжал он, – в каком-то смысле я сделаю это ради Лорны. Ты обидел девушку, Гарри. Уж не знаю чем, но она очень хочет видеть, как мы с тобой распрощаемся. Ей такое нравится – правда ведь, дорогая? Ее это заводит. – Да, ее надо заводить. – Я осушил стакан. – Иначе, как мы с тобой прекрасно знаем, трахаться с ней совсем неинтересно. Мэнни ударил меня по губам – рассек их до крови, и виски впился в свежие раны, – а затем негромко велел: – Заприте его. Когда меня выводили из каюты и провожали на корму, я нашел некоторое удовольствие в мысли о том, что Лорне предстоит ответить на несколько болезненных вопросов. По обеим сторонам безустанно проплывали береговые огни, а ночная река казалась мне очень широкой и невероятно черной. На полубаке перед мостиком имелся кубрик, над ним – приземистая рубка с раздвижным люком, а за люком трапик, спускавшийся в короткий коридор. Очевидно, здесь квартировала команда, потому что в коридоре имелось несколько дверей, ведущих в каюты и общую столовую. Ближе к баку яхты – тяжелая стальная дверь с трафаретной надписью: «КЛАДОВАЯ ПОЛУБАКА». Эту дверь захлопнули у меня за спиной. Щелкнул замок, и я оказался в стальной каморке шесть на четыре или около того – в полном одиночестве. Воздух здесь был влажный, затхлый, по обеим переборкам – складские шкафчики.