– Майлис, я должен тебе кое-что сказать. XV Хик-Хик теряет единственного фунгуса, которого искренне любил. Майлис для него тоже потеряна из-за парадоксальной ситуации: он похитил возлюбленную, потому что любил ее, а она его разлюбила, потому что он ее похитил После переговоров с градоначальником Хик-Хик и его фунгусы подались прочь от Вельи. Стройная процессия чудовищ тянулась в полной тишине, и только ее предводитель испытывал радостное возбуждение. И на сей раз причиной тому был не винкауд. Хик-Хик ехал на голове самого крупного фунгуса, напоминавшей круглый диван, прихлебывая время от времени из бутылки и напевая: «Девица в кринице воды набрала и вниз по дорожке с солдатом пошла…» Пожалуй, сегодняшний день не слишком походил на зарю революции. Но Идеал может и подождать. Всего несколько часов, и он будет вместе с Майлис. Чтобы как-то оправдать свой поступок, Хик-Хик сказал себе: я не похищаю, а освобождаю эту женщину. И даже переиначил текст своей песенки: «Вы знаете имя девицы прекрасной? Ее называют Майлис-Востроглазкой». Да, он пребывал в не свойственном ему расположении духа. Восседая на голове высоченного фунгуса, Хик-Хик заметил, что Коротыш все еще прижимает к груди знамя Великой битвы, и громко поинтересовался у маленького фунгуса, кой черт ему сдалась дурацкая тряпка, пробитая пулями и разорванная в клочья. Не останавливая колонну, он приказал Коротышу приблизиться и влезть на голову его фунгуса, похожую на целую поляну. Тот подчинился и вскарабкался по туловищу гиганта с ловкостью десяти мартышек. Когда Коротыш оказался наверху, Хик-Хик вырвал у него флаг, обвязал им голову маленького фунгуса, словно старушечьим платком, и расхохотался, радуясь новой шутке. Ну и рожа! Безобразная плоская голова с выступающей вперед челюстью, усеянной шипами, да еще в желтом платочке! Он захохотал, хлопая себя по бедрам, затем изрек: – Такого чудовищно смешного чудовища еще не знала история чудовищ! Очень скоро они оказались у осталя Майлис. Хик-Хик удивился: он оставил Кривого на страже возле ограды, но на месте его почему-то не оказалось. Повсюду виднелись следы борьбы: трава кое-где вырвана с корнем, каменная изгородь заляпана кровью, черепица попадала с крыши и теперь валялась на земле. Присмотревшись внимательнее, Хик-Хик заметил в высокой траве трупы двоих охотников. У одного изо рта торчал ружейный приклад, тело другого кто-то будто бы распилил пополам. Вот уж поистине зрелище, леденящее кровь! Тут он заметил, что погибших не двое, а трое. Третьим оказался Старик. Хик-Хик не выдержал и закричал. Старик мертв! В следующий миг его поразила страшная догадка: где Альбан? Где мальчик? Бедняга ринулся к дверям осталя, за ним устремился Коротыш, позади бежала орда фунгусов, которые ощущали глубокое волнение своего хозяина. Хик-Хик так спешил, что выбил дверь ударом плеча и вбежал вместе с Коротышом. Оба замерли на пороге. Кривой стоял к ним спиной. Его единственный глаз смотрел на угли, которые все еще тлели в очаге. – Что случилось, Кривой? Отвечай, засранец! – закричал с порога взбешенный Хик-Хик. Он подошел к фунгусу и пнул в бочину, как забулдыгу в кабаке. Но Кривой будто окаменел и не тронулся с места. Наконец чудовище нехотя обернулось. Пасть фунгуса и вся его морда были залиты кровью – ярко-красной, густой и, что хуже всего, свежей. Алые капли падали на пол. Хик-Хик вспомнил легенду, когда-то рассказанную ему Майлис именно здесь, в этой гостиной. В конце этой страшной истории менайроны сожрали сына хозяина. Нет, только не это. Во всем виноват он сам. Фунгусы с логикой не дружили, они не понимали, что означают, например, понятия «внутри» и «снаружи». И Хик-Хик, прекрасно зная об этом, оставил Кривого охранять изгородь. Случиться могло все что угодно. Судя по трупам за оградой, события развивались очень быстро. Хик-Хик попытался представить себе эту сцену. Приказав Кривому следить за тем, чтобы никто не заступал за изгородь, он имел в виду нападающих снаружи и не собирался запрещать людям выходить за ее пределы. Скорее всего, одноглазый фунгус его не понял, а Альбан по какой-то неизвестной причине пересек условную границу. Монстры не ели людей, точнее, они вообще ничего не ели, и неизвестно, что пришло в голову этому окончательно сбитому с толку фунгусу. Поведение Альбана, нарушившего границу – не важно, что тот выходил изнутри, – не укладывалось в инструкции, полученные от хозяина. Растерзав и проглотив мальчика, а потом войдя вместе с телом жертвы внутрь дома, Кривой до некоторой степени восстанавливал порядок, который ему поручили поддерживать: ребенок, пусть и мертвый, снова оказался в пределах изгороди. Альбан мертв! Самый нежный и беззащитный малыш на свете! Хик-Хик вытащил из-за пояса лефоше и приставил дуло к голове Кривого. Он принял решение выстрелить, фунгусы ощутили его намерение, и прежде, чем палец Хик-Хика нажал на курок, сотня чудовищ набилась в осталь, и сотни тысяч спор засверкали в воздухе. Человек, в свою очередь, ощутил тревогу монстров. Он собирался убить Кривого, первого из фунгусов, того самого, который возглавил контратаку во время Великой битвы и спас их всех. Теперь фунгусы заполняли пространство внутри дома и вокруг него; они заглядывали через окна – дюжины, нет, сотни желтых глаз смотрели, не мигая, на руку, сжимавшую револьвер. Коротыш испускал больше спор, чем все остальные; рот монстрика был приоткрыт, конечности нервно подрагивали. Его толстые веки лихорадочно открывались и смыкались. Он смотрел то на Хик-Хика, то на дуло револьвера с беззвучной мольбой: не делай этого, не делай. А вот и сделает. На то он и Хик-Хик! Он обладает Властью и может творить все, что ему заблагорассудится, тем более этот безмозглый фунгус убил Альбана – самого невинного малыша на свете! И к тому же сына Майлис. В ярости Хик-Хик покрепче прижал дуло пистолета к голове Кривого, который никак не реагировал на происходящее. В воздухе раздалось странное жужжание, словно вдруг где-то откуда ни возьмись появился пчелиный рой. Это был не просто звук, а нечто большее: воздух содрогался, в нем висела глухая тревожная тишина. В эту минуту все фунгусы собрались вокруг осталя, словно стая голубей, слетевшихся на корку хлеба. Наполнившие воздух споры, гуденье растревоженного улья говорили Хик-Хику: «Не делай этого». Он ощущал их приказ так же отчетливо, словно читал эти слова в заголовке газеты. Лысая Гусыня замахала крыльями. Ей стало страшно. Хик-Хик хотел казнить Кривого. И не ради справедливости, а в порыве чувства более сильного: непреодолимого желания выместить свою злобу. Однако он не выстрелил. Почему? Потому что не смог. Не сумел. Они не дали ему это сделать. Они не позволили. Хик-Хик не выстрелил. И опустил револьвер. Напряжение спало. Споры, летавшие в воздухе, медленно опустились на пол, как стружка в столярной мастерской. Фунгусы моментально успокоились, словно погрузились в сон. – Однажды ты спас меня от медведя, – сказал Хик-Хик Кривому. – Теперь мы квиты. Однако фунгусы умели читать его душу и, несмотря на слова повелителя, знали, что он не выстрелит, хотя и желает это сделать. Дабы как-то скрыть свою слабость и не уронить авторитет, Хик-Хик обратился к Кривому с такой речью: – Ты не выполнил мой приказ, чертов фунгус, и смерть была бы для тебя слишком легким наказанием. Нет, ты не сойдешь с этого места и будешь смотреть на угасающий огонь. И проведешь так много-много дней, размышляя о содеянном, подлый урод, пока в один прекрасный день, когда ты будешь ожидать этого меньше всего, я снова не переступлю этот порог и не спрошу у тебя, как мог ты совершить подобную низость. Тебя ждет суд. И я вынесу приговор. С этими словами Хик-Хик вышел из осталя, фунгусы молча последовали за ним. Казалось, напряжение спало и ему удалось утвердить свою власть над чудовищами. Однако это была не победа. Он прекрасно знал, что потерпел поражение. В тот день Хик-Хик получил крайне неприятный урок. Суть его была такова: даже абсолютная власть никогда не бывает абсолютной. Отныне перед ним стоял неразрешимый вопрос: если он не при делах, кто же командует на самом деле? Бедняга добрался до своей кауны, и его взяла такая тоска, какой он не припоминал. Он потерял не только Кривого, своего первого и лучшего фунгуса, но и авторитет тирана, умеющего подмять под себя окружающих. Глядя на толпящиеся со всех сторон грибные рожи, Хик-Хик чувствовал, что больше не сможет ими командовать, что связь между ним и чудовищами, основанная на беспрекословном подчинении, ослабела, словно размокшая бечевка. Но даже не эта потеря была самой страшной: он навсегда потерял Майлис. Завтра она вернется, но как рассказать о случившемся, глядя ей в глаза? Вся Власть этого мира ничем ему не поможет, когда она поднимет перед его лицом свой указательный палец и спросит: «Что ты сделал с моим сыном?» Наконец Хик-Хик добрался до кауны и до Пустой горы, но внутрь заходить не стал, а остался у входа, чтобы немного погреться. Он велел принести винкауд и стул, уселся под дверью, подставив лицо солнцу, закрыл глаза и, замерев, точно ящерица, принялся размышлять о предстоящих событиях. Завтра утром он снова ее увидит, в этом у него не было ни малейшего сомнения. Сидя на стуле и прихлебывая из бутылки, Хик-Хик говорил себе: «Я встречу ее как республиканскую королеву, как царицу Пиренейских гор. Весь мир окажется у ее ног, и она будет взирать на его мельтешение с самых высоких вершин. Она получит в свое распоряжение целую армию товарищей, безмозглых, но услужливых. Майлис простит меня за то, что я ее похитил, и мы будем счастливы». Однако с каждым новым глотком Хик-Хик все отчетливее понимал полную невозможность такого исхода, независимо от того, скроет он от нее смерть Альбана или во всем признается. Майлис рано или поздно отвергнет его и проклянет. Каждый раз, придя в своих размышлениях к такому выводу, он подумывал плюнуть на любовь, здоровье и саму жизнь, делал еще пару глотков из бутылки и спрашивал себя: «А если рассудить, что нужно настоящему мужику?» И сам себе отвечал: «Диван, бутылка и баба, которая займет меньше времени, чем бутылка». Покончив с первой порцией винкауда, Хик-Хик послал фунгусов за второй и решил, что не стоит морочить себе голову. Он дождется ее прямо здесь, сидя на этом деревенском стуле, словно на троне. Миновав проход между двумя скалами, ведущий к дверям кауны, Майлис увидит его. А уж он встретит любимую с достоинством революционера, уверенного в победе. Вся его поза будет выражать гордость, непреклонность и бесстрашие, а вокруг выстроятся товарищи фунгусы. Столь торжественный прием непременно поразит воображение его возлюбленной. * * * Одной из самых любимых вещей Майлис был чемодан из крокодиловой кожи. Она сложила туда все необходимые и дорогие для нее вещи, уверенная в том, что отправляется туда, откуда не будет возврата. Надеяться было не на что. Когда-то она прониклась симпатией к чужеземцу, превратившемуся с некоторых пор в неисправимого безумца, готового на чудовищные преступления, и вот он возглавил армию монстров и решил ее похитить. Хик-Хик потребовал у градоначальника отправить к нему дочь, в обмен обещав пощадить город, и тот согласился на сделку. Решение отца ранило Майлис сильнее всего. На первом месте для него стояла политика, и сейчас он жертвовал дочерью во имя всеобщего блага. Оба знали, что ей ничего не оставалось, как поддаться на этот шантаж. Градоначальник вошел в ее комнату и, глядя на кувшин с букетом розмарина, заявил, что она еще может передумать. Отец сам не верил ни единому своему слову, и оба это прекрасно знали. Его дочь, занятая выбором одежды, не потрудилась даже ответить. Майлис была женщиной с характером, но вовсе не героиней – это разные вещи. Однако если бы она отказалась отправиться в горы, то не смогла бы жить дальше, постоянно упрекая себя за гибель двух тысяч человек, которых могла спасти. Майлис была филологом; а на всех языках, на которых говорили в долине, слово «жертвоприношение» писалось почти одинаково. Майлис выбрала черное, очень удобное платье. Она собиралась ехать на велосипеде, пышная юбка на самом деле была широкими штанинами – и в этом наряде вышла из дома. В одной руке она держала зонтик, в другой – чемодан из крокодиловой кожи. В полном одиночестве шагала она вверх по пустынной улице и вдруг обнаружила, что все жители городка собрались на окраине, чтобы с ней попрощаться. Она не ожидала ничего подобного и не нуждалась в их признательности. Однако Майлис ошибалась: соседями двигала не благодарность, а нездоровое любопытство. Всем хотелось поглазеть на ее гибель, а вовсе не поблагодарить. Люди расступились в полном молчании, словно Майлис – преступница, идущая на эшафот. Все заглядывали ей в глаза, но она не обращала ни на кого внимания и решительно шагала вперед, возмущенная их взглядами, непристойными взглядами трусов. Майлис прошла через толпу, не останавливаясь. Мужчины и женщины остались у границы городка, обозначенной последними домами. Дальше начиналась грунтовая дорога, по краям которой стояли деревья. Ступив на нее, Майлис продолжила путь, но вдруг обернулась, словно ее мучил какой-то вопрос, на который она никак не могла ответить. Посмотрела на соседей, столпившихся в конце улицы, и обратилась к ним с такой речью: – Он – градоначальник, вот почему вы ему подчиняетесь. Но справедливо и другое утверждение: мой отец одобряет ваше понимание закона и приличий. И если бы не это, если бы он не следовал вашим понятиям о миропорядке, вы бы не потерпели его власти ни минуты, ни доли секунды. А значит, никто так не угнетен, не порабощен и не зависим, как ваш правитель. И с этими словами она повернулась к горожанам спиной и зашагала по грунтовой дороге, не оборачиваясь. Здесь начинались владения фунгусов: по обе стороны дороги тянулся густой лес, заваленный сухими ветками и сосновой хвоей, а на обочинах росли колючие кусты, готовые поранить ей ноги. Фунгусы могли притаиться где угодно, а она их даже не заметит. Через сотню шагов она обнаружила паланкин, оставленный прямо посередине дороги. Небольшая кабинка на двух длинных горизонтальных жердях; за их концы, торчащие спереди и сзади, паланкин подхватят носильщики. Кабинка выглядела причудливо и диковато; казалось, большая птица свила себе из веток гнездо, а потом покрыла его листьями каштана и побегами омелы, которые скрывали это подобие плетеной корзинки, подобно зеленой обивке. Майлис остановилась возле паланкина, рассматривая необычное сооружение, словно упавшее с другой планеты. Сей странный предмет будто бы распространял вокруг себя мрачные лучи, невидимые глазу, но внушающие страх. Майлис подошла поближе и осмотрела левую и правую обочину дороги. Там никого не было, хотя пришла она в назначенное время. Она обернулась: в сотне шагов по-прежнему стояла толпа горожан, молча наблюдавшая за ней в ожидании дальнейших событий. Отца среди этих людей не было. Майлис не знала, что предпринять. Ситуация была напряженной и одновременно абсурдной, и она в замешательстве стояла посреди дороги: в одной руке сложенный зонтик, а в другой – чемодан. И тут они появились. Трое фунгусов вышли из чащи с обеих сторон дороги, как привидения, шагнувшие сквозь стену. Вне всякого сомнения, они давно за ней следили. Все это время чудовища были неподалеку, но так искусно сливались с растительностью, что любой мог пройти мимо, не заметив. Двое фунгусов были долговязы, ростом куда выше Майлис, а кожа их отливала различными оттенками. Третий едва доставал ей до пояса, однако внушал настоящий ужас. Все его туловище будто бы налилось оранжевым соком, как у гриба-рыжика. От двоих соплеменников он отличался и тем, что у него имелись веки, причем такие мясистые, что казалось, ему все время приходится делать усилие, чтобы глаза не закрывались. А уж чего стоили зубы: нижняя челюсть выступала вперед, из нее торчало множество мелких и острых колючек, как у бразильских пираний. Маленький монстр бегал вокруг, возбужденно размахивая руками, а затем оглянулся, с ненавистью посмотрел на толпу, разинул пасть и высунул язык, похожий на влажный шестиметровый шланг. Язык метнулся в сторону людей, словно плевок. Мужчины и женщины одновременно вскрикнули и в ужасе отступили, хотя от фунгусов их отделяло значительное расстояние. Потом чудовище повернулось к Майлис. Зубы на обеих челюстях, нижней и верхней, сомкнулись, отвратительно скрипнув. И Майлис его узнала: этот монстр заглянул в окно в тот день, когда Хик-Хик нанес им визит. Ей показалось, что он вот-вот бросится и разорвет ее на куски, но вместо этого маленький фунгус положил ей на талию сотню своих пальцев и бесцеремонно подтолкнул к паланкину. Майлис полезла внутрь так поспешно, что выронила чемодан. – Мои вещи! – вскрикнула она. Монстр подобрал чемодан с земли, но не отдал, а брезгливо швырнул в лесную чащу. Содержимое вывалилось, женское белье повисло на ветках елей и верхушках кустов. Двое высоких фунгусов взялись за жерди паланкина – один впереди, а другой сзади – и тронулись в путь, но не по дороге, а напролом через лес. Маленький монстр взгромоздился на крышу и строил страшные рожи, оглядываясь на людей, наблюдавших за удаляющейся процессией. Градоначальник не мог предвидеть того, что случилось дальше. Как только чудовища унесли его дочь, горожане засобирались прочь из Вельи. Картина, виденная им накануне, когда менайроны собирались напасть на город, повторялась, однако на этот раз люди действовали более слаженно и дисциплинированно. Они загружали в повозки имущество и мебель, затем туда усаживались все три поколения родственников, и повозки отправлялись в сторону Испании. Градоначальник встревожился. Что они такое затеяли? Майлис – заложница менайронов, и, если жители покинут город, чудовища очень скоро об этом узнают и ее накажут. Несчастный заглядывал в каждую повозку, умоляя сограждан изменить свое решение – ради всего святого, не уезжайте, иначе Майлис обречена! Но его никто не слушал. Обитатели долины с давних пор знали, что если однажды эти горы оживут, им конец. Этот день настал, и люди бежали из города. Никто не испытывал чувства вины: если менайроны уничтожили целый полк, что они сделают с ними? * * * Майлис не могла знать о том, что ее многочисленные сограждане и соседи бежали из Вельи. В это время она продолжала свой путь в паланкине, сплетенном из веток. Носильщики неслись с удивительной быстротой, прокладывая дорогу через лес, словно две скользкие кометы. Подобная скорость давалась им без труда: ноги менайронов обладали способностью передвигаться молниеносно и находить себе опору, почти не касаясь земли, поэтому казалось, что кабинка летит по воздуху. Чудовища не искали тропинок, а выбирали кратчайший и прямой путь, что вынуждало их спускаться по крутым склонам, а потом снова взмывать вверх. Скалы были почти отвесны, подъемы и спуски головокружительны, и Майлис приходилось обеими руками вцепляться в сидение. Но самым неприятным было другое: маленький фунгус с зубастой пастью и мясистыми веками ехал на крыше паланкина, держась за нее пятьюдесятью пальцами, сплетенными из корней. Иногда его злые глазенки заглядывали в просветы между переплетенными ветками и с хищной жадностью рассматривали пленницу. К счастью, они неслись так быстро, что весь путь занял совсем немного времени. Неожиданно Майлис почувствовала, что паланкин остановился, и маленький фунгус открыл ей дверь. В дороге ее укачало, а выйдя наружу, она увидела самое ужасное порождение человеческих рук: поле битвы на другой день после сражения. Землю покрывали сотни убитых людей и лошадей, большая часть их была растерзана на столь мелкие кусочки, что Майлис с трудом различала, кому принадлежал раньше тот или иной фрагмент – человеку или животному. Больше всего ужасали головы солдат: рты и глаза будто бы разом широко открылись от ужаса. Ровная поляна была не слишком велика, как это часто случается в Пиренейских горах, и мертвецы громоздились повсюду, ровно устилая небольшое пространство. Чуть в отдалении, на правом краю мрачной панорамы Майлис заметила какое-то движение: это были чудовища – несколько дюжин фунгусов сбрасывали убитых солдат в расселину. Трещина в скалах казалась щелью гигантской копилки, и трупы падали вниз бесшумно, словно не долетали до дна. Лапы чудовищ оканчивались когтями, похожими на орлиные, но куда более длинными и острыми. Этими когтями, словно крючьями, фунгусы цепляли мертвецов, волокли по земле и не глядя кидали в расселину. Вниз летели солдаты, лошади, обломки повозок и бесформенные куски плоти, как будто монстры не видели разницы между неодушевленными предметами и мертвыми телами. Майлис прижала руку к груди, словно боялась потерять сознание: столь грубое обращение с погибшими потрясло ее сильнее, чем вид любого чудовища. Маленький фунгус увидел собратьев за работой и бросился к ним, словно забыв о поручении доставить пленницу к Пустой горе. И тут Майлис стала свидетельницей сцены, которую никак не могла себе объяснить: остальные монстры решительно отвергали маленького фунгуса. Им было неприятно его присутствие, их раздражали его объятия. Стоило ему приблизиться, как чудовища вытягивали вперед свои гибкие и упругие щупальца, отделявшиеся от их цилиндрических тулов, отгоняли его и даже отпихивали. Маленький монстр падал на землю, взвизгнув, как поросенок, поднимался на ноги и делал очередную попытку приблизиться к собратьям. Он повторял ее три или четыре раза, но с каждым разом его отталкивали все решительнее и, наконец, принялись хлестать по голове своими длинными мокрыми языками. Монстр заплакал от отчаяния: по крайней мере, когда он вернулся, веки его покрывала белая пена. Майлис внимательно посмотрела на маленького фунгуса и сказала себе: «Имея растительную природу, они лишены нервов, а значит, не ведают боли. И все-таки страдают». Маленький фунгус вернулся к Майлис в еще более скверном расположении духа. Пронзительным и отрывистым тявканьем он приказал пленнице поторапливаться и заставил ее пройти по страшному ковру из солдат, убитых в сражении. Потом они зашагали по тропинке, ведущей в проход между двумя скалами, напоминавший туннель без крыши. Майлис передвигалась с трудом; ей было дурно. Горы покойников и безжалостное обращение с усопшими поразили ее до глубины души. Монстр в нетерпении подтолкнул ее за талию, в какой-то момент его когти коснулись ягодиц, и это ее возмутило. Такое бесцеремонное обращение она не потерпит даже от чудовища. Майлис повернулась к нахалу, глаза ее вспыхнули гневом. Она замахнулась зонтиком, который по-прежнему держала в руке, и огрела его одновременно по дюжине пальцев. Фунгус взвизгнул от удивления и обиды, но тут же получил второй удар, сильнее первого. Он оскорбленно закаркал, словно стая ворон, но больше до нее не дотрагивался. Чудовище получило приказ доставить пленницу живой, и Майлис прекрасно это знала. Как гласит пословица здешних мест: «Пес брешет, да не кусает». Строго подняв учительский палец и направив его в ту точку, где у фунгуса, по идее, должен располагаться нос, Майлис приказала: – Молчать, кому я сказала! Маленький монстр заскрежетал зубами, но стих. – Тебе поручили меня проводить, – раздраженно добавила она. – Так выполняй приказ, и не смей до меня дотрагиваться. Ты понял?