После чего войско удалилось. Градоначальник машинально отметил, как тихо передвигалось это чудовищное шествие. Монстры покинули грунтовую дорогу и углубились в лес. Путь им преграждали деревья, стволы и ветки, но благодаря покрывавшей их тела слизи они скользили сквозь чащу, подобно маслу. Вскоре они поднялись по отвесным лесистым склонам и растворились в призрачной тишине. XIV Дальновидность и дальнейшая судьба Майлис В детстве она отличалась от прочих девочек. Она еще ходить не умела, а ее уже восхищал первозданный мир Пиренейских гор: вершины и леса, ручьи и теснины. Обитатели долины относились к природе иначе. Для них за пределами осталей простирался враждебный мир, и думали они так не без основания. Зимой их изнурял жестокий мороз, летом – скудость и нищета. Потому и были изобретены остали – они защищали людей от внешних стихий. Жителям долины стоило большого труда понять человека, который любит природу. А девочка эта любила. С раннего детства она убегала босиком в лес и часами, а иной раз целыми днями разгуливала среди елей. Звали ее Майлис. Отец Майлис был градоначальником Вельи. Он занимал этот пост столько лет, что люди забыли его имя. Все называли его просто «консул»: так на языке этих мест именовали градоначальников. Мать девочки умерла родами, возможно, именно поэтому отец во всем потакал непокорной дочери, убегавшей с уроков, чтобы побродить по окрестным лесам. Отец понял, что обрекать свободолюбивое существо на сидение в школьном классе столь же бесполезно, как выращивать дерево в цветочном горшке. Скитаясь по горам, плутая среди сырых, покрытыми лишайниками деревьев, Майлис чувствовала себя так же уверенно, как иное человеческое существо в кресле у камина. Никакие расселины были ей не страшны. Когда на пути у нее встречался природный колодец, она бесстрашно садилась у самого края и кричала в темную глубину, будто бы там жила ее невидимая подружка. Быть может, в укромных уголках гор Майлис искала всепрощающее лоно, мать, которой у нее никогда не было. И градоначальник правильно делал, не окорачивая ее свободолюбивый нрав, ибо врожденная любознательность породила в девушке другие интересы. Научившись читать, она по-прежнему уходила в лес, но отныне брала с собой книги, словно любовь к природе породила в ней любовь к культуре. Из книг Майлис узнала, насколько крошечной и всеми забытой была долина, в которой она родилась. Но даже в самых убогих уголках земли есть свои любопытные особенности – здесь это было разнообразие языков. Дома обычно говорили на окситанском, переходили на каталанский, чтобы общаться с жителями соседних городков и заключать торговые сделки, испанский учили в школе. Важные персоны, такие как градоначальник Вельи, обучали отпрысков говорить по-французски, поскольку это считалось престижным. Вот и получалось, что в крошечной долине уживались четыре языка: родной – и три вспомогательных, годных для ведения дел, общественной жизни и общего развития. Жителям долины такая ситуация казалась естественной, к многообразию языков они привыкли с рождения и не придавали ему особого значения. Но Майлис заинтересовалась этим явлением и начала изучать филологию, и сограждане немедленно сочли ее очень своеобразной особой. Никого не удивило, что дочь градоначальника, девица незамужняя и начитанная, стала учительствовать в местной школе. Это была единственная работа, которой она могла занять себя в здешних местах. Зарплаты ей едва хватало на проживание и покупку книг, которые она получала по почте: трудов по лингвистике и иностранных грамматик; однако она никогда ни на что не жаловалась. Однажды в Велье появился некий валлиец – высокий, отлично сложенный и очень богатый. Поскольку иностранцы в эти края наведывались нечасто, сам градоначальник пригласил его в гости. На вопрос, что привело его в эти богом забытые места, приезжий ответил: горы. Хозяин ничего не понимал. Какой интерес могут вызывать полные опасностей вершины, которые только портят людям жизнь? Но Майлис сразу нашла с гостем общий язык. В те годы процветал романтизм, воспевавший природу и внезапные порывы любви. Пока валлиец пребывал в долине, они занимались любовью девять раз. Гром грянул позже. Майлис забеременела и, что еще хуже, решила родить. Градоначальник велел ей избавиться от ребенка. В замкнутом мирке долины беременность незамужней женщины казалась поступком не просто аморальным: такое невозможно было себе даже представить. Нет, дочь градоначальника не имела права родить ребенка без мужа. Но Майлис не сдавалась: она хотела дитя. Первостепенное и основное право женщин заключается именно в том, чтобы стать матерью, и никакая власть не может этого запретить. Споры отца и дочери разгорались все сильнее. «Я – отец и градоначальник, – говорил он. – Я командую в этом доме и во всей долине, и ты поступишь так, как я велю». Однажды к ним явилась знахарка, чтобы сделать аборт, и оскорбленная Майлис ушла из дома. Покидая родной дом и оставляя позади Велью, Майлис думала, что на самом деле она взбунтовалась не против отца, а против самой Власти. Градоначальник – всего лишь вместилище, сосуд, в котором хранится право приказывать, навязывать свою волю остальным. Традиции, государство, Власть. На протяжении шести месяцев бесконечных споров и ссор Майлис мысленно старалась отделить отца от его должности, наставника от человека, облеченного властью, но ей это не удавалось. Она чувствовала себя побежденной, и поражение нанес ей не отец, а Власть, которую он собой представлял. Она поступила так же, как и любой другой обитатель долины, очутись он на ее месте, – нашла прибежище в остале своего ближайшего родственника, старшего брата отца, которого все называли просто Старик. Он жил в домишке на одной из террас, ютившихся на горных склонах, существование которых изредка допускают Пиренеи. Осталь окружала изгородь, сложенная из черных камней, плоских, как дощечки. Выбор подобного места для жизни говорил о любви Старика к одиночеству. Он не ладил с градоначальником, считая его спесивцем. Тем не менее охотно приютил у себя Майлис. Во-первых, она скрашивала одиночество этого доброго и гостеприимного человека, во-вторых, ему хотелось насолить братцу. Майлис родила сына и назвала его Альбаном, что на языке долины означало «белый», а еще – «чистый». Когда мальчик подрос, стало ясно, что с головой у него не все в порядке. К шести годам он выучился говорить только два слова: «Люблю тебя», а с нижней губы у него всегда свисала ниточка слюны. Но мать это не волновало: там, в горах, она не чувствовала себя несчастной. Конечно, спускаться каждый раз в Велью, чтобы преподавать в школе, было морокой, зато она жила на лоне природы, которую так любила, в обществе Альбана и своих иностранных грамматик, выстроившихся на полке. Лучшего места для жизни она и представить себе не могла. До тех пор, пока не появился этот человек. * * * Поначалу Майлис испытывала к Хик-Хику с его грязными ногтями, жирными космами, старым котелком и потертым пальто смутную враждебность. Он казался ей существом странным и малоприятным. Например, когда она спрашивала его, каким образом он попал в эти отдаленные горы, он отвечал, что виной всему диван. Неужто диван? Да, именно так. Капиталистический строй лишил его дивана, его собственного дивана. Так он ей отвечал. Однако имел этот человек и два несомненных плюса. Во-первых, Хик-Хик был полной противоположностью отцу Майлис. «Я здесь хозяин, отец и градоначальник, я – Власть». Прежде ей не доводилось встречать человека, который бы с таким упорством противился установленному порядку, как Хик-Хик. На самом деле, новый знакомый был самым неподходящим человеком в мире, чтобы управлять королевством, долиной или хотя бы осталем. Он и свою-то жизнь не сумел устроить. Майлис видела в нем свободную личность, что для такой женщины, как она, было безусловным преимуществом. И рано или поздно между ними должна была возникнуть взаимная сердечная склонность. Вероятно, они бы уже упали в объятия друг друга, однако зимой 1888 года Хик-Хик бесследно исчез. Его исчезновение разочаровало Майлис и навело на грустные мысли, однако она стойко выдержала удар, как свойственно было всем жителям долины. И вот весной он нежданно-негаданно появился снова. Хик-Хик наведался к ней в осталь, да не один, а в сопровождении четырех чудовищ. Майлис не знала, что и подумать. Эти существа будто бы явились из потустороннего мира, из какого-то иного измерения, недоступного человеческому разуму. Но более всего ужасали не сами чудовища, а то, как они влияли на Хик-Хика. Он не понимал или не желал понять, до какой степени поглощают и ограничивают его эти создания – так рыба в бочке считает себя свободной, потому что кругом вода. Когда странные посетители удалились, Майлис почувствовала, что не просто испугалась: ее одолевало разочарование, а от любви не осталось и следа. Старик рассуждал более здраво: – Нам повезло, они не вошли в дом, – повторял он. – Если менайрон заявится в осталь, он не покинет его, пока не сдохнет. Майлис хотелось вместе со Стариком и сыном вернуться в долину, в Велью, чтобы найти там защиту и приют. Но Старик воспротивился: – С чего ты взяла, что пустынная горная дорога более безопасна, чем надежный осталь? За его пределами может случиться любое несчастье. Это риск и для тебя, и для ребенка. Но Майлис считала, что обязана срочно предупредить своих сограждан из долины. За Старика и за Альбана она не боялась: появление чудовищ было всего лишь досадным недоразумением. Она поняла это сразу и, когда Хик-Хик собрался уходить, выбежала из дома, чтобы с ним поговорить. Он ответил ей: «Раньше у меня не было ничего, зато сейчас у меня есть фунгусы». Человек, рассуждавший таким образом, опасности не представлял: он просто запутался. И все-таки она решила отправиться в Велью и рассказать о фунгусах местным властям. Таков был ее долг. К счастью, по пути Майлис не обнаружила и следа фунгусов. Оказавшись в Велье, больше всех чудовищ в мире она боялась встречи с градоначальником – своим отцом. После появления Альбана на свет они не виделись, с тех пор миновало шесть лет. Отец и дочь старательно избегали друг друга. Отцовский дом стоял в самом центре города. Майлис постучала, и дверь ей открыл сам градоначальник. Он посмотрел на дочь безразлично; в его взгляде не было ни сердечного тепла, ни холодного презрения. Шесть лет – долгий срок. У отца наметилась лысина, черты дочери заострились, вокруг глаз появились морщинки. Они не стали обсуждать свои отношения, дочь лишь рассказала отцу о нападении на осталь, а после спросила, что он намерен делать. – Ничего, – ответил градоначальник. – А что, по-твоему, я могу предпринять? Майлис рассердилась. Отец был таким же, как прежде, ее слова не значили для него ровным счетом ничего. – Прошло шесть лет! – гневно воскликнула она. – И ничего не изменилось: что бы я ни сказала, тебя это не волнует. – Ты за этим пришла? – Он тоже повысил голос. – Свести счеты? – Нет, – воскликнула Майлис. – Речь не о нас с тобой. В горах появились опасные твари, грозящие опасностью всей долине, а главный здесь – ты. Так сделай же что-нибудь! – Ты и вправду считаешь, что я с ними справлюсь? Но затем, к великому удивлению Майлис, отец предложил ей остаться на ночь. Правда, сделал он это будто бы с неохотой, но все-таки сказал: – Оставайся. Куда ты пойдешь в такой поздний час? Сама говоришь, что всюду рыскают менайроны. – И, боясь взглянуть дочери в глаза, добавил: – В твоей комнате все осталось как прежде. Я велел слуге класть в шкаф кусочек розмаринового мыла, чтобы там оставался твой запах. Слова отца ее тронули. Кусочек розмаринового мыла говорил ей о многом. Несмотря ни на что, градоначальник ее не забыл, не исключил из своей жизни. Майлис осталась в отчем доме на несколько дней. Обоим хотелось побыть вместе. Возможно, это поможет им помириться. В конце концов, он ее отец. Альбану в остале Старика ничего не грозило: интуиция школьной учительницы подсказывала, что Хик-Хик не станет нападать на их дом. Однако материнское сердце тревожилось, и Майлис из предосторожности попросила двух охотников, которые отправлялись из Вельи в горы, об одолжении: заглянуть в осталь и проверить, все ли в порядке. На всякий случай она попросила их быть осторожными, очень острожными. Как раз в эти дни стали пропадать патрули. Горы проглатывали людей в черных лакированных треуголках и зеленых мундирах. Они исчезали, гвардейцы и лошади словно испарялись в лесах. Это вынудило Майлис остаться в Велье: по распоряжению гражданской гвардии никто не должен был покидать пределы городка. А дальше стало еще хуже. Пришли войска, которые заняли Велью, словно стая саранчи. Их мундиры пахли вареной капустой, кислым потом и плесневелой кожей. Так в ее жизни появился Антонио Ордоньес. Стоило им познакомиться, как указательный палец Майлис объявил войну идеальному пробору Антонио. Она заглянула прямо ему в душу, и его капризная и злонамеренная натура ей не понравилась. С одной стороны, Ордоньес проявлял себя как человек тонкий и чувствительный, с другой же – был беспощаден. В сокрытии пороков он видел высочайшую добродетель и думал, что имеет право удовлетворять любое свое желание. За время пребывания в Велье он приказал расстрелять двоих солдат, обвинив в недостойном поведении по отношению к жителям, хотя проступки их были незначительны. И сделал он это не из желания защитить мирное население, которое его вовсе не интересовало, а лишь для укрепления собственной власти. Тем не менее в присутствии Ордоньеса отношения между отцом и дочерью улучшились. Прежде градоначальник чувствовал себя безраздельным правителем Вельи, когда же его сменил этот военный, он стал более человечным. Дом заняли офицеры, отец и дочь спали в одной постели: вместе было не так страшно, да и осторожность никогда не бывает излишней. Ночью, прежде чем потушить масляный светильник, они разговаривали; никогда раньше у них не было таких доверительных отношений. Однажды ночью Майлис спросила отца: – Почему ты так любишь приказывать и всем распоряжаться? Тот пожал плечами: – Нет этому никакой причины. Люблю, и все тут. Майлис подобное объяснение не устраивало. – Знаешь, что сказал Юлий Цезарь? – добавил градоначальник. – «Лучше быть первым в галльской деревне, чем вторым в Риме»[11]. Я не выбирал, каким мне быть, я таким родился. Ты – блондинка, Альбан – дурачок, а мне необходимо командовать. Все люди разные. Майлис посочувствовала отцу: на своем примере градоначальник показывал, что власть – это болезнь. Разве можно осуждать больных? * * * На следующий день войско отправилось сражаться с фунгусами. Отец и дочь знали, что обречены: когда Ордоньес вернется, он отомстит за обиду. Им оставалось только любоваться пейзажем с балкона, опираясь на коричневую балюстраду, и ожидать своей участи. Спасаться бегством не представлялось возможным: Ордоньес оставил в Велье двух гвардейцев сторожить двери их дома. Подчинившись судьбе, отец и дочь курили на балконе. Докурив сигарету, Майлис совершила неожиданный поступок: обняла градоначальника. В конце концов, он был ее отцом, а другого случая, быть может, не представится. Он был тронут этим искренним порывом и в ответ тоже ее обнял, как вдруг она услышала его слова: – Боже правый! Когда обнялись, отец оказался лицом к горам, а она – спиной. Обернувшись, Майлис увидела, в чем дело. С ближайшего горного склона сплошным пестрым ковром стекали сотни каких-то существ, двигаясь по направлению к Велье. И это был вовсе не полк Ордоньеса, а бесчисленная стая чудовищ. С такого расстояния фигурки казались крошечными, словно к городу двигалось войско насекомых с приплюснутыми головками и длинными, будто кнуты, языками. Монстры ревели, их ужасающий рев отличался от любых звуков, какие издают человеческие рты или звериные пасти. Церковный колокол забил набат, люди высыпали на улицы, выглянули из окон, вышли на балконы – и увидели фунгусов. Они поняли, что чудовища несут гибель, и хотели спастись бегством или, по крайней мере, попытаться покинуть Велью. Люди метались по улицам. Испуганные мужчины и женщины хватали родных и искали выход из города со стороны, противоположной той, откуда наступали фунгусы. Майлис посмотрела с балкона вниз и обнаружила, что жандармов, стороживших дом, и след простыл. У порога остались только блестящие треуголки и мушкетоны, которые те побросали, чтобы бежать налегке. Отец и дочь поняли, что полк не вернется и Ордоньес тоже. Увидев, что градоначальник направился в дом, Майлис поинтересовалась, что он собирается делать. – Надо одеться поприличнее, в любом случае я был и остаюсь градоначальником, – ответил он. А Майлис не могла отвести глаз от толпы захватчиков; на голове одного из фунгусов, самого крупного, она заметила человеческую фигуру. Это был он, Хик-Хик. Хик-Хик! Его появление вызвало в душе Майлис прилив глубокой печали. Этот человек, в глазах которого некогда угадывалось желание, превратился в подобие Аттилы и теперь скакал впереди адского полчища, повелевая тысячами когтей-шипов. Отныне он возглавлял сотни монстров-убийц, которые с ревом неслись на своих ногах с множеством пальцев, готовые искоренить всякое присутствие людей в долине, где издавна обосновались. Сомнений не оставалось: Хик-Хик перешел все границы разумного и допустимого и превратился во врага рода человеческого. Майлис почувствовала досаду, отвращение и негодование. Он ее предал. С балкона она видела, как толпа росла, двигаясь в сторону, противоположную той, откуда наступали монстры. К несчастью, все жители города приняли одно и то же решение, и повозки перекрыли главную улицу. В отчаянии люди кричали, умоляя пропустить их вперед. Времени не оставалось: фунгусы надвигались с необычайной быстротой. Они уже спускались по тропе, которая вела к дороге, пересекавшей долину. Стоит им преодолеть этот участок пути, и они окажутся в Велье, и тогда всему конец. Майлис задумалась, куда запропастился отец, и вдруг увидела его в самом неожиданном месте. Он шагал один навстречу чудовищам. Его полная фигура выделялась на фоне дороги: белый пиджак, белая жилетка и белые брюки. Этот костюм он надевал только в особо важных случаях. Никакого оружия при нем не было – только трость из слоновой кости и белый флаг. Он что, спятил? Градоначальник двигался прямиком к фунгусам, которые уже высыпали на дорогу и готовились сплошной массой обрушиться на город, словно океанская волна. Склизкие чудовища, переливавшиеся всеми оттенками лесной чащи, дрожали от возбуждения и завывали, их долговязые туловища плотным строем неслись вперед, точно полчище варваров. Майлис ахнула: она не сомневалась, что сотни фунгусов раздавят отца с тем же безразличием, с каким колесо телеги переезжает скачущую по дороге жабу. Однако она ошиблась. Как ни удивительно, войско монстров остановилось в пяти шагах от градоначальника. Стоя на балконе, испуганная Майлис с замиранием сердца следила за происходящим, зажимая рот рукой. Ее отец, совсем один, сдерживал целое войско. Фунгусов было так много, и стояли они так плотно друг к другу, что головы их образовывали что-то вроде платформы, на которую и вышел Хик-Хик. Переступая с головы на голову, он вел переговоры с отцом. Они были слишком далеко, и беседу их Майлис слышать не могла. Она лишь видела вычурную позу Хик-Хика, который стоял, сложив руки на груди и задрав подбородок, как опереточный диктатор. Переговоры длились недолго, а затем, сколь бы невероятно это ни казалось, Хик-Хик со своими фунгусами повернули туда, откуда пришли. Монстры втянули свои страшные языки назад в пасть и не ревели; они удалялись, не оглядываясь на городок, – так покидает берег волна, унося с собой крабов. Ему удалось! Он остановил орду чудовищ! Никогда еще Майлис так не гордилась своим отцом. Она в спешке выбежала из дома, желая первой его обнять. Она чуть было не напрыгнула на него, как в детстве, движимая чувством дочерней любви, которая долгие годы скрывалась в ее душе под коркой забвения. Майлис обняла градоначальника, однако на ее порыв тот ответил сдержанно, не решаясь посмотреть ей в глаза: