Антонио остался с ним наедине, и, к его удивлению, тот обратился к нему со словами: – Сеньор, не надо туда ходить. Малагенец объяснил, что дело не в ужасном побоище, которым окончилась предыдущая операция, замечание его вызвано иной причиной. Находясь в недрах горы, он ощутил странную вибрацию в воздухе, словно нибелунги переговаривались между собой на языке, недоступном людям. Малагенец предчувствовал недоброе. Но в армии сержанты подчиняются старшим офицерам, а не наоборот; Ордоньес приказал ему встать по стойке смирно, а затем выйти вон. Когда сержант исчез, Антонио открыл дверь и с грохотом ее захлопнул, а сам остался внутри и притих. Чуть позже Майлис вышла из своей комнаты, уверенная в том, что все уже разошлись. И угодила в западню: Антонио поджидал ее, сидя нога на ногу, и курил. Пробор его был безупречен. Майлис замерла от страха, увидев прямо перед собой зверя, который накануне пытался раздвинуть ей ноги, овладеть ею и унизить. Глаза Ордоньеса остановились на ее распухшем от побоев лице. Больше он ничего не делал, только взгляд его, такой же прямой и строгий, как пробор, был устремлен на нее. Наконец он вышел, не произнеся ни слова. Пусть сама представит себе свою участь, когда он вернется, увенчанный победой. И наделенный Властью. * * * Полк выступил в поход в полном составе: на этот раз это были не два десятка рядовых под командованием сержанта из Мотриля, а около пятисот солдат с современным оружием и снаряжением. Располагали они и двумя артиллерийскими орудиями. Антонио, возглавлявший отряд верхом на коне, приказал солдатам петь, и к небу взлетел хор мужских голосов. Сотни воинственных глоток, распевавшие под аккомпанемент солдатских сапог, приводили облака в дрожь. Вскоре возникло своеобразное состязание: что сильнее – песни бравых воинов или молчаливая природа? Поначалу удача улыбалась пехоте. Наступающее войско отважно топтало цветы и коровьи лепешки. По дороге колонна встретила стадо коров, и солдаты привязали к повозкам несколько буренок. Итак, сперва войско топтало все на своем пути и забирало приглянувшееся, а природа спасалась бегством и подчинялась человеку. Но через некоторое время глотки пересохли. Дорога поднималась в гору так круто, что повозки и орудия приходилось толкать сообща, а на одном отрезке пути склон был настолько отвесным, что уже весь полк затаскивал пушки наверх, прилагая все силы рук и плеч. Воодушевление пошло на убыль, но несмотря на это, полк продвигался вперед сомкнутыми рядами. Прежде чем они достигли цели своего похода, а именно – горы нибелунгов, в пути случилось только одно происшествие. Неожиданно раздался выстрел, и все головы повернулись в сторону стрелявшего. На вершине склона, присыпанной снегом, Антонио увидел одинокую фигуру. Человек стрелял из револьвера и осыпал их проклятьями. Колонна остановилась. Незнакомец был далеко. На нем было черное пальто и шляпа, и на фоне белого снега он выделялся, как жужелица. Его сопровождала гусыня, которая размахивала крыльями и гоготала, глядя на отряд. В свободной руке человек сжимал бутылку и во всю глотку выкрикивал угрозы в их адрес. Солдаты подумали, что в этом странном мире возможно все, даже привидения. Антонио не понимал, что говорит незнакомец: тот стоял слишком далеко, к тому же обращался к ним то по-испански, то на каком-то другом чудном языке. Подполковник потребовал переводчика. К нему подвели каталонца из Таррагоны. – Что он там, черт подери, мелет? – нетерпеливо спросил Ордоньес. – Он говорит, что если мы хотим заполучить его бутылку, то надо подняться к нему и забрать ее, – ответил молоденький солдат. – И что виной всему буржуазный строй, отобравший у него диван, – добавил он. Человек в черном продолжал палить из револьвера, пока в барабане не кончились патроны. Это не имело ни малейшего смысла: он стоял так далеко, что пули не преодолевали и четверти разделявшего их расстояния. Тем не менее его появление произвело театральный эффект: эхо множило выстрелы, словно полк окружал целый отряд стрелков. Потом человек и гусыня повернулись к полку задом, демонстрируя глубокое презрение к захватчикам, и исчезли среди елей, подернутых туманом. Колонна двинулась дальше. Даже самому себе Ордоньес не признался, что незнакомец его встревожил. Допускать подобные помыслы было бы опрометчиво, его люди должны видеть перед собой командира бравого и решительного. Антонио помахал в воздухе фуражкой, обнажив безупречный пробор, и приказал всем петь. Никто в мире не поет лучше, чем испанская пехота. Антонио догадывался, что ему придется иметь дело с опасным стратегом. Хитроумным, изощренным. Все это было тщательно проработанным коварным планом: нелепые мосты, трупы гражданских гвардейцев, превращенные в статуи. Сомнений не оставалось: человек в черном, этот мастер психологической войны, рассчитывал их запугать, привести в замешательство. Мало того, они столкнулись с весьма образованным злодеем: «Если желаете заполучить мой винкауд, идите сюда и возьмите его». Негодяй перефразировал историческую цитату: когда во время сражения у Фермопил персидский царь велел спартанцам сдать оружие, царь Леонид ответил: «Приди и возьми». Единственной загадкой оставалось упоминание дивана. * * * Антонио Ордоньес премного бы удивился, если бы узнал, что тип в черном пальто и шляпе ничего не смыслил ни в заговорах, ни в стратегии. Он всего лишь дебоширил, как все пьяницы. О приближении войска Хик-Хик узнал в последний момент благодаря Коротышу. Насосавшись винкауда, он дрых у себя в комнате в Пустой горе, когда тот его разбудил. С похмелья пьяница ничего не разобрал, но постепенно встревоженный маленький фунгус заставил Хик-Хика почувствовать свое сообщение. Коротыш видел колонну людей в синих мундирах и теперь старался вложить всю свою тревогу в отчаянный писк, напоминающий крики соколенка, дергая Хик-Хика за руку. Тот почесал в затылке. Он не был уверен в том, что правильно понял сигнал. Однако чувствовал близкую опасность. Хик-Хик решил выйти наружу и увидеть все собственным глазами. А поскольку действовать следовало быстро, он приказал фунгусам построить для себя средство передвижения: взять крепкий и удобный стул и прикрепить к нему две длинные горизонтальные жерди, выступавшие за пределы сидения спереди и сзади и служившие ручками. В качестве носильщиков Хик-Хик выбрал двоих фунгусов с наибольшим числом ног. Один встал впереди, другой – сзади, их повелитель уселся в паланкин, и процессия покинула Пустую гору. Лысая Гусыня пристроилась у Хик-Хика на коленях, кроткая, как котенок. Они давно помирились. Человек терпел птицу, потому что она была единственным живым существом, чью кожу не покрывала холодная слизь, а птица терпела человека, потому что всегда старалась оказаться на стороне тех, кто командует парадом. Носильщики бежали вперед с невероятной скоростью. Благодаря ногам, сплетенным из корней, и пальцам, способным уцепиться за любую поверхность, они отличались удивительным проворством. Нелепый паланкин фунгусы несли осторожно, двигаясь плавно, как медузы в морской глубине, словно закон всемирного тяготения был для них не писан. Они мчались по горам напрямки, пока гусыня не предупредила Хик-Хика яростным гоготом: там вдалеке, в долине, виднеется колонна вооруженных людей. Он посмотрел вниз, себе под ноги, и глаза его, черные, как брови и как венчающий его голову котелок, налились ненавистью. Во время путешествия в паланкине он то и дело прикладывался к бутылке и снова был в стельку. Почему его опять преследуют? Он всю жизнь скрывался от полицейских, гвардейцев, агентов правительства. Почему его не оставят в покое? Даже сюда, на вершины Пиренеев, добрались система, порядок и правительство. Хик-Хик слез со своего паланкина и, вне себя от ярости, двинулся вперед, сжимая в руке лефоше. Затем наугад выстрелил и закричал солдатам по-испански: – Мерзавцы! Собаки! Сволочи! Срать я хотел на вашего Пракседеса Сагасту! Под стать ему гусыня злобно гоготала: «Га-га-га! Га-га-га! Га-га-га!» Горное эхо множило выстрелы и ругательства: «Сагасту, асту, асту… Га-га-га! Диван, диван!» Истратив все патроны, Хик-Хик почувствовал себя последним идиотом: два батальона солдат молча взирали на него снизу, а он не знал, что еще предпринять. И прорычал первую фразу, пришедшую ему в голову: – Вы позарились на мой винкауд, верно? Так идите сюда за ним, сволочи! «Чи, чи, чи…» – ответило эхо. С этими словами он повернулся к публике спиной и зашагал прочь. Лысая Гусыня последовала за ним, взмахивая крыльями и подскакивая, как курица. За кустами их ждали два фунгуса-носильщика. Он уселся в паланкин, подобно разгневанному римскому императору, и царственным жестом приказал носильщикам отнести его назад в кауну, иначе говоря – в Пустую гору. Очень скоро паланкин снова внесли в большой зал, располагавшийся в подножье горы. Там столпились пятьсот фунгусов, обеспокоенных его долгой отлучкой и с нетерпением ожидавших новых распоряжений. На сей раз уговаривать его не пришлось: Хик-Хику не терпелось отдавать приказы. На одной из каменных стен имелся небольшой выступ, похожий на возвышение для оратора. Хик-Хик поднялся на эту импровизированную кафедру, а фунгусы выстроились полукругом перед хозяином. Они прижались друг к другу так тесно, что сверху их головы казались вымощенным плиткой полом. – Товарищи! – возопил Хик-Хик. – Должен сообщить вам ужасную новость: на нас надвигается шайка реакционеров! Они желают напасть на эту обитель социализма и коллективизма, которую вы так радостно строите. Но не беспокойтесь! Это последняя отчаянная попытка капиталистического миропорядка нас подчинить. Мы будем отражать их атаки зубами и когтями! Да здравствует Кропоткин! Да здравствует иллюстрированное издание воспоминаний товарища Горького! Да здравствует анархия всего мира, включая растительный! Ура, товарищи! Фунгусы не поняли ни слова из этой речи. Поскольку Коротыш по-прежнему вынужден был держаться в стороне от не выносивших его собратьев, он примостился у самых ног Хик-Хика. Закончив свое обращение к толпе, тот встретился взглядом с маленьким фунгусом, и Коротыш ощутил его самые потаенные чувства: Хик-Хик одинаково боялся и фунгусов, и солдат. Будь на то его воля, он бы уничтожил и тех, и других. Но сделать этого не мог. Пристальный взгляд Коротыша не понравился Хик-Хику: – Ты что, ничего не понял? И потому так смотришь? Что, черт возьми, вам не ясно? Армия хочет подавить революцию! – Он прихлебнул вина и добавил: – Правительства не хотят, чтобы у каждого рабочего был диван! – Потом ткнул Коротыша пальцем между глаз и зарычал: – А вас скинут в расселину! Теперь понятно? Вас ждет расселина, безмозглые вы грибы! Услышав эти слова, Коротыш невольно подпрыгнул. Вот значит как. Это он понимал. Расселина есть расселина – чего тут непонятного? Ему показалось, что он видит всю сцену наяву: пятьсот фунгусов летят вниз в бездонную пропасть – град тел, судорожно скрюченные конечности. Их сталкивают в пропасть те самые люди в плащах, фуражках и синей одежде, которых он видел на дороге к Пустой горе. Самого маленького фунгуса охватило величайшее возбуждение. Корчась в судорогах, он прыгнул вниз и оказался среди собратьев, которые удивленно расступились. Коротыш бился в судорогах, словно раздавленное насекомое. Упав навзничь, он кружился и извивался, словно его терзали невидимые враги. Из пасти, полной зубов-иголок, хлынула пена, при этом он издавал вопли, каких еще не слышала Пустая гора. Нас сбросят в расселину! Стремительно мелькавшие язык и руки рассекали воздух, словно бичи. Тысячи спор покидали тело, как будто кто-то выбивал пыль из старого ковра. Споры блестели кипящей ртутью, заполняли собой пещеру и воспаряли к ее своду. Остальные фунгусы в изумлении наблюдали за этим припадком безумия. Расселина, расселина! Расселина!!! По непонятной причине возбуждение Коротыша передалось пятистам его собратьям, обитавшим в Пустой горе. Караул, расселина! Сначала один, потом другой, затем еще дюжина, а через несколько минут уже все пять сотен фунгусов забились в припадке, корчась во власти слепой и могущественной силы. Целые тучи блестящих спор клубились над толпой фунгусов, искорки взмывали весело, как ласточки, отскакивали со скоростью метеоритов. В толпе Хик-Хик заметил Коротыша, вознесенного над разгоряченной толпой. Тысячи рук удерживали его над головами, выставляя на всеобщее обозрение корчащееся в конвульсиях тело. * * * Некоторое время фунгусы предавались безумствам, потом немного успокоились и потянулись вслед за хозяином, который к тому времени удалился к себе. Хик-Хик приказал построить себе жилище под самой вершиной Пустой горы. Чтобы туда попасть, надо было подняться по нескончаемой винтовой лестнице без перил. Внутри помещение представляло собой точную копию кауны у подножья горы, где он жил прежде: холодный каменный пол, кровать из грубых неотесанных бревен. Однако сверху на ней покоился превосходный матрас из нежной, мягкой, голубовато-зеленой пряжи. Эту пряжу соткали фунгусы своими острыми и тонкими пальцами-корешками. Кроме кровати в комнате стоял стол. На самом деле это был дубовый пень, превышавший диаметром самое большое колесо. Несмотря на гигантские размеры, фунгусы выкорчевали и приволокли пень в Пустую гору без особого труда. Как все творения этих чудовищ, сей предмет мебели соединял в себе грубую, топорную работу и аккуратнейшую, безукоризненную отделку. Так, никому из них не пришло в голову очистить и обстрогать ножки: стол держался на сплетении толстых, облепленных землей корней, напоминавших пучок моркови. Зато тысячи крошечных пальчиков отполировали столешницу с такой тщательностью, будто она покрыта сотней слоев мастики. Когда фунгусы ввалились в комнату, Хик-Хик уже поджидал их, стоя у пня-стола. Он сделал несколько глотков винкауда – это всегда его успокаивало, – а потом положил на стол камень, имевший форму пирамиды, пригоршню кедровых орехов и горку грибов. Кедровые орехи изображали солдат, грибы – фунгусов. Камень был Пустой горой. Веточка перед камнем означала протекавшую напротив речку. Далее Хик-Хик вкратце объяснил свой план атаки. Однако по мере объяснений он все сильнее ощущал непонимание, исходившее от цилиндрических туловищ фунгусов. Дюжины и дюжины голов склонялись над столом, но, хоть убей, не разумели, что он желает до них донести. Все это порождало в них одни и те же чувства: печаль и тревогу. Воздух комнаты наполнился спорами. Хик-Хик принялся бранить окружавшую его толпу: план до крайности прост, дураку понятно. И вдруг догадался: проблема заключалась не в плане, а в символах. Фунгусы не разумели, какую роль во всем этом деле играют кедровые орешки и грибы. Камень оставался камнем, категорически отказываясь становиться горой, веточка – веточкой, а не рекой. Мало того, заумные объяснения Хик-Хика заставили их осознать свою ограниченность. Они догадывались, что странная композиция заключает в себе некий важный смысл, недоступный для их понимания. Хик-Хик расхохотался. Тупость грибов забавляла его и прежде, и он не упускал случая над ними поиздеваться, а потому схватил горсть сосновых иголок и запустил в физиономии смущенно топтавшихся перед ним фунгусов. Монстры отступили с почтительным трепетом, что вызвало у Хик-Хика новый взрыв смеха. Однако времени в запасе не оставалось, и он придумал новый план, куда проще. У него в распоряжении было пятьсот фунгусов. Их предстояло разбить на два отряда. Первая группа, состоящая из двухсот монстров, будет поджидать перед Пустой горой, чтобы отвлечь неприятеля. Остальные триста под командованием Кривого нападут с тыла. Все элементарно. Тремстам монстрам вполне под силу незаметно зайти солдатам в тыл, ведь это фунгусы, а значит, им не обязательно прятаться в лесу, они сами – часть леса. Оказавшись позади войска, чудовища нападут. В какой момент это должно произойти? Хик-Хик показал фунгусам несколько морских сигнальных ракет, которыми пользовались пурпуры, чтобы во время одиноких странствий в горах передавать друг другу сообщения. Потом взял одну ракету за ручку, высунулся в узкое оконце, похожее на бойницу, и зажег фитиль. Ракета взмыла ввысь и через несколько секунд взорвалась среди облаков, грохнув, как петарда, и разметав по небу красные искры. Хик-Хик наказал строго-настрого: триста фунгусов Кривого должны начать атаку только в тот миг, когда точно такая ракета взлетит в облака. Не раньше и не позже. – Поняли, чертовы твари? – прикрикнул он. Задача двухсот фунгусов, которым предстояло ожидать у входа в недра горы, была еще проще: стоять стеной и удерживать напор, пока Кривой не нападет на врага с тыла. Чтобы облегчить задачу, Хик-Хик соорудил знамя. Ведь что есть знамя? По сути, всего лишь тряпка, привязанная к палке и помогающая солдатам держаться вместе. Хик-Хик взял простыню, служившую скатертью для пня, и потребовал кисть и две банки краски, добытой в хозяйстве Касиана. Сначала он выбрал одну банку и покрасил простыню в ярко-желтый. Закончив, опустил кисть во вторую банку и черной краской намалевал в центре полотнища следующий символ: () Чтобы фунгусы поняли, что у чему, Хик-Хик объяснил, что изображение символизирует гениталии его возлюбленной. Поскольку Майлис была светловолосой, волосы на ее лобке непременно должны быть светлыми, а значит, фон надлежит сделать желтым. Он отхлебнул еще вина, развернул перед собравшимися свежеизготовленный штандарт и спросил: – Ну что, нравится, уроды?