В стене напротив двери виднелось отверстие. Назвать его второй дверью было бы сложно, скорее это была просто дыра, в которую мог пройти человек. В горной породе кто-то выдолбил проход в форме не слишком правильного прямоугольника. Они проникли в эту дыру, словно ведущую в недра горы, и посмотрели вверх. – Мы как будто очутились внутри строящейся Вавилонской башни, – сказал Малагенец. Внутри гора оказалась полой, напоминая вселенских размеров улей. Нелепые, кое-как сколоченные лестницы с разновеликими ступеньками в полном беспорядке поднимались вверх. Сержант насчитал более двадцати уровней, более двадцати этажей, и на каждом из них – множество закоулков и тупиков. Эти воздушные катакомбы располагались на каменных платформах без перил, нависавших над страшными безднами, от одного взгляда на которые кружилась голова. Южный склон горы напоминал дуршлаг, испещренный отверстиями, пропускавшими солнечный свет. Около дюжины ярких лучей мощными потоками рассекали сумерки подземелья, точно театральные прожекторы. Смысл и предназначение этой постройки были непостижимы, словно кто-то выполнял задание спятившего фараона. Малагенец поднял взгляд еще выше. Ему показалось, что на самой вершине полой горы виднеется дверь, словно там построили маленькую комнатку, в которую с самого нижнего этажа ведет лестница. Дверь открылась, и на площадку вышел коренастый человечек в нижнем белье с грязными черными волосами. Он рявкнул, словно пьяный император: «Винкауд сюда, винкауд!» – и снова исчез за дверью. Сцена длилась всего несколько секунд, а неожиданное появление этого пьяницы в подштанниках на подтяжках показалось сержанту таким бредом, что он глазам своим не верил. Ордоньес спросил, кто, по его мнению, выстроил столь невероятное сооружение. Малагенец вздохнул и с ужасом ответил: это демоны, не ведающие усталости, чудовища с туловищами в форме буквы «Т», если можно так выразиться. Вертикальная часть этой «Т» – цилиндр, горизонтальная – половинка шара. От цилиндра отходили длиннющие руки и ноги из странного вещества, мало похожего на плоть и кости. Конечности напоминали деревянные бруски на шарнирах, но гибкость их опровергала подобное предположение. Руки, если только язык повернется назвать их руками, оканчивались множеством пальцев разной длины и толщины, которые казались длиннее, гибче и сильнее человеческих, а кончики их были твердыми и острыми. Когда монстры сжимали пальцы в кулак, они превращались в кирки, которые пробивали стены, а широкие ладони чудовища использовали как лопаты, чтобы убирать породу. Можно подумать, что под их растительной кожей прячутся железные кости. Монстров было не менее пяти сотен, и работали они как заведенные. Длинные вереницы этих созданий спускались по лестницам с осколками камней в руках, а затем со звериной ловкостью взбирались обратно. – Настоящий храм дьявола, – пробормотал сержант. Трое военных смотрели вверх и не заметили, как к ним приблизилось маленькое существо. Им показалось, что кто-то шлепает по полу мокрыми босыми ногами. В полутьме они различили странное создание в перьях с перепончатыми лапами. В любой драме обычно присутствует элемент комедии – как ни странно, этим элементом была гусыня. Самая обычная гусыня! Птица загородила непрошеным гостям дорогу, взглянула на них своими наглыми глазками и пронзительно загоготала: «Га-га-га! Га-га-га! Га-га-га!» На расстоянии пятидесяти шагов от гусыни стоял один из монстров и рассматривал пришельцев своими желтыми глазами. Его ветвистые руки были заняты: в них он держал щебень и обломки породы. С людьми монстр столкнулся случайно и от неожиданности застыл. Только глаза пристально смотрели на чужаков. Сержанта поразило непривычное чувство: казалось, чудовище не просто их разглядывает, но и прослушивает их сердца. При этом оно никак на них не реагировало, словно страх и боль людей оставляли его равнодушным. Но тут случилось нечто неожиданное: один из солдат пнул гусыню ногой, словно мяч. Монстр выронил свою ношу, а сержант закричал: – Уходим, уходим! На склоне их ожидали остальные солдаты. – Назад, отступаем! – приказал Малагенец, уводя отряд по дорожке, протоптанной между скал. Они заняли превосходную позицию: двадцать винтовок целились в узкий проход, единственное место, откуда на них могли напасть. Сначала ничего не происходило. Малагенец поцеловал медальон Девы Росио[6], который обычно надевал на шею, особенно если предвиделась заваруха. Грохот кузницы не стихал и был таким же мощным, как раньше. Еще парочка поцелуев Святой Деве, и появился первый монстр. Чудовище, заставшее их в пещере, двигалось прямо на отряд. Сумрак остался позади, и на склоне горы, залитом дневным светом, стала очевидна устрашающая сила монстра. Широко разинув пасть, напоминавшую капкан, он стремглав бросился на солдат. Кожа его переливалась оттенками позеленевшей меди и насыщенно-алого осеннего листа. Во рту виднелись ряды зубов – острых шипов длиной не менее пяди. Чудовище ринулось в атаку, широко раскрыв свои разветвленные руки, каждый палец которых оканчивался когтем, похожим на маленький серп. Долговязое, на полголовы выше самого высокого из солдат, оно стремглав летело прямиком на отряд. Попасть в эту приплюснутую голову и узкое туловище было делом непростым. К тому же монстр непрерывно визжал, словно кто-то пилил ножом камень. Солдаты не стали дожидаться приказа и изрешетили его пулями. Когда дым рассеялся, мертвый великан лежал на земле. Его ноги и руки, превратившиеся в клубки растительных волокон, корчились в агонии, сгибаясь и скручиваясь самым причудливым образом. Маленькая победа придала отряду сил. Молодой солдатик отважился выйти из строя и потрогать поверженную тушу прикладом. Он даже пошутил: – Вот так здорову-у-ущая ящерица, мой командир, почти такая же, как те, что живут в моей деревне. – Все засмеялись, впрочем, смех их звучал несколько наигранно. И в этот момент грохот кузницы смолк. Сделалось очень тихо. Они так привыкли к нестройному шуму тысячи молотов, что неожиданная тишина их напугала. Сначала появились три чудовища. Они нападали точно так же, как их собрат: разинув пасть, широко раскинув руки и издавая ужасные, пронзительные звуки, похожие на воронье карканье. Кровь из их ран не текла, будто бы пули попадали в пробковые панели. Солдаты быстро их уничтожили, но в проходе появились пять или шесть новых чудовищ. Этих тоже убили, но на сей раз все оказалось сложнее: двадцать винтовок палили в монстров, но даже рухнув на землю, они пытались доползти до солдат. Чтобы мерзкие твари перестали двигаться, на каждую приходилось потратить пять или шесть пуль. Но дальше на них бросилась целая орда монстров. Весь проход заполнили круглые, чуть вытянутые кверху головы, угрожающе вытянутые лапы, хриплый визг, желтые, полные ненависти глаза и длинные когтистые пальцы. Солдаты стреляли, не целясь, и многих убивали, но из пещеры выскакивали все новые и новые твари. Сержант прибегнул к классическому приему: половине роты он приказал отступить на десять метров, вторая половина прикрывала товарищей, затем маневр повторялся. Сначала тактика подействовала: винтовки палили, создавая огненную преграду, чудища падали, группы солдат менялись местами. Но, к несчастью, сохранить этот порядок не удалось. На самом деле даже самые дисциплинированные военные в мире не сумели бы выдержать подобный напор врага. Монстры с каждой минутой все прибывали, и сержант велел примкнуть штыки, признавая тем самым, что рукопашной схватки не избежать. Однако вместо этого самые трусливые или же самые прозорливые побросали винтовки и бросились наутек. Малагенец попробовал удержать их и заставить вернуться в строй, но тщетно. С каждой минутой чудовищ становилось все больше, они подбирались все ближе и ближе. Самые дисциплинированные солдаты продолжали держать строй, стрелять и перезаряжать винтовки, но большинство обратилось в бегство. Согласно законам всех войн, жертва, принесенная смельчаками, служит лишь для спасения трусов. Чудовища лавиной хлынули на стрелявших. Они терзали их когтями и зубами, душили змеиными языками. Когда никого из стрелков в живых не осталось, бой превратился в охоту за разбегающимися солдатами. Они неслись врассыпную вниз по склону. Каждый спасал свою шкуру, живых становилось все меньше. Чудовищное зрелище! Монстры вырывали у поверженных солдат ребра и швыряли их в беглецов. Это было страшнее всего. Казалось, монстрам нравится мучить солдат, запуская в них кусками павших товарищей. На этом рассказ кончался. Сержант помнил лишь то, как бежал сломя голову, не надеясь на спасение, по темному дикому логу, ведущему к подножию гор. Спасся он благодаря тому, что сзади его прикрывали стрелки, и, когда строй рассыпался, это дало ему шанс на спасение. Теперь он сидел в доме градоначальника, опустив ноги в таз с горячей подсоленной водой. А дюжина офицеров смотрела на него как на Лазаря, воскресшего не в Палестине, а в Пиренеях. Когда шел дождь и фунгусы жаждали влаги, они выходили из Пустой горы и собирались толпой на поляне неподалеку от пещеры. Стоя на траве, они прижимались друг к другу так тесно, что казались островом, состоящим из грибной плоти, а затем замирали в неподвижности, превращаясь в единое тело, жадно впитывающее струи дождя. В такие часы Коротыш пытался присоединиться к общему собранию, но фунгусы отталкивали его, не желая принять в свою компанию. «Ты странный фунгус, отойди от нас подальше», – ворчали они, а он снова и снова вклинивался в скопление фунгусов, ища зазор между телами. Но собратья, стоящие вплотную друг к другу, образовывали нечто вроде брони и всякий раз его отгоняли: «Отстань, уходи!» Безутешный Коротыш обнаружил, что не отвергает его только один фунгус, тот самый, который спас его из расселины, – Кривой. Обычно он питался дождевой водой в сторонке от остальных, и Коротыш завел привычку становиться рядом с Кривым, ближе его собственной тени. Иногда он прижимался вплотную к одному из шести коленей огромного собрата. Две фигуры сливались в одно целое, и стороннему наблюдателю могло показаться, что Коротыш – всего лишь диковинный отросток на богатырском теле Кривого. К несчастью для Коротыша, Кривой покинул общество фунгусов; дни и ночи он проводил на каменном выступе в самом верху горы и оттуда молча наблюдал за нескончаемой и абсурдной толкотней собратьев. Стоял неподвижно на своей одинокой площадке и больше не делал ничего. Коротыш вставал рядом с ним, потому что лучше проводить время с одним фунгусом, чем в полном одиночестве, на самом же деле он мечтал снова оказаться в дружной компании. Кривой был исключением из правила, потому что по натуре своей фунгусы – существа стадные, их тела сообщаются между собой при помощи спор, которые подобны пчелам, объединяющим все цветы на лугу. Вот почему ручонки Коротыша то и дело цеплялись за мощные конечности Кривого. «Давай вернемся к остальным, пожалуйста, давай вернемся», – лепетал Коротыш. Однако большой фунгус не имел ни малейшего намерения возвращаться, совсем наоборот. Со своей площадки оба наблюдали, как разрушалась, менялась и отстраивалась изнутри Пустая гора. Работяги сновали вверх-вниз, вечно куда-то торопились, прорывали все новые и новые узкие извилистые коридоры, таскали дробленые камни по туннелям и внутренним переходам, отдавая все свои силы нескончаемой работе, не имевшей ни малейшего смысла. И однажды Кривому все это надоело: и Пустая гора, и ее темные каменные своды, и фунгусы с их бесконечной покорностью. Кривой встал на пути процессии, переносившей щебень, остановил работяг своими пятью руками, а тремя другими вытряхнул на землю мусор из их корзин. – Вы день и ночь долбите скалы и таскаете камни туда-сюда, – закричал он по-фунгусски. – А зачем? Каменная пыль липнет к вашей коже и попадает в глаза, которые с некоторых пор затянуты такой толстой пленкой, что вы похожи на слепых. Какой в этом смысл? – Оставь нас в покое, – ответили остальные. – Ты был первым фунгусом, открывшим глаза, однако сейчас слова твои оскорбительны и неуместны. Отстань. Коротыш, видевший эту сцену, почувствовал, что теряет последнюю надежду: разъяренный и обиженный Кривой покинул гору, вылез из кауны и зашагал прочь. Коротыша охватило отчаяние. Ему всегда хотелось, чтобы сородичи его не отвергали, а теперь от него уходил тот единственный, который его принимал. Маленький фунгус умолял Кривого остаться, но тот не слушал. Коротыш так боялся остаться один, что засеменил за товарищем. Они миновали леса и холмы, уходя все дальше и дальше от искусственных сводов. Маленькому фунгусу трудно было угнаться за Кривым: как он ни старался, короткие ножки не позволяли догнать собрата. Коротыш бежал изо всех сил и кричал во всю глотку, умоляя Кривого вернуться или хотя бы его подождать. Но тот шагал гораздо быстрее, и с каждой минутой расстояние, отделявшее его от Пустой горы и от маленького фунгуса, увеличивалось. И наконец, когда оба оказались на узкой горной тропе, Кривой исчез в высоком ельнике. Вскоре Коротыш увидел, как он поднимался по склону, похожему на тот, где когда-то Хик-Хик пробудил его к жизни. Казалось, Кривой искал то место, словно желая вернуться к своему прежнему бессознательному состоянию. Миновав ельник, Коротыш остановился передохнуть и собраться с силами. У его ног расстилалась небольшая долина. И тут он увидел нечто необычное. Длинная колонна людей в синих мундирах в сопровождении лошадей и пушек двигалась в глубь гор. Ни разу в жизни ни в ком не чувствовал Фунгус такого мощного стремления к разрушению. Колонна направлялась к Пустой горе. X Фунгусы и военные готовятся к решающей схватке. Хик-Хик случайно сталкивается с армейскими отрядами и выкрикивает грубые оскорбления в адрес президента испанского правительства, Пракседеса Сагасты[7]. Слабые места фунгусов, не способных понять план сражения, становятся очевидными. Крах неминуем Когда Малагенец закончил свой рассказ о Пустой горе, Ордоньес приказал офицерам покинуть столовую. Майлис попыталась уйти вместе с ними, но Антонио преградил ей путь. Пока его подчиненные выходили из помещения, подполковник устремил на нее немигающий взгляд, а пробор его был направлен прямо на ее учительский палец. Когда они остались одни, Майлис в отместку отпустила ехидное замечание: вы потеряли два десятка солдат, а выглядите вполне довольным, словно вас это нисколько не трогает. Антонио пожал плечами: потери прискорбны, но подобная судьба может постичь любого солдата. Кроме того, сердце его наполнялось гордостью: он станет первым офицером, которому выпало сразиться с расой нибелунгов. Майлис презрительно фыркнула, словно услышав нечто высокопарное и глупое: нибелунги, надо же! Только такому напыщенному типу могло прийти в голову окрестить эти существа таким торжественным именем. – Я защищу вас от нибелунгов, – снисходительно заявил Ордоньес. Он не понимал, что перед ним женщина, не нуждавшаяся в мужской защите. А Майлис, не подумав о последствиях своих слов, бросила: – Большое спасибо, но ваша помощь мне не нужна. Он никогда не позволит им причинить мне боль. Сказать «он» было большой ошибкой. О ком она? Кто не позволит причинить ей боль? Антонио с самого начала подозревал, что Майлис знала больше, чем говорила. Кто ее мог защитить? Она попыталась отговориться, сделав вид, что он ее неправильно понял. Но глупцом Антонио не был. Он схватил Майлис за локоть и пригрозил повторно отправить ее отца на расстрел. И тогда она сдалась и заговорила. В конце концов, она не чувствовала себя предательницей, потому что могла рассказать совсем немного: только о визите Хик-Хика верхом на одноглазом чудовище. Сейчас, после доклада сержанта, ее история едва ли добавляла информации, все это Ордоньес знал и так. Однако в рассказе Майлис мелькнула важная деталь: некий вполне конкретный человек направлял орду нибелунгов. Антонио машинально провел пальцем по своему пробору: а что, если это тот самый тип, который, по рассказу Малагенца, требовал, чтобы нибелунги принесли ему спиртного, словно они у него на посылках? Но стычка между Антонио и Майлис этим не закончилась. Вечером, покончив с приготовлениями к походу, Антонио утащил с собой в спальню бутылку винкауда. Что это еще за напиток такой, черт возьми?! Он напомнил подполковнику Майлис: сладкий, крепкий и способен сводить мужчин с ума. Ордоньес не лег в кровать, а продолжал прикладываться к бутылке. И чем больше он пил, тем чернее становились его мысли. С какой стати ему приходится терпеть эту женщину? И еще: как удается ей каждый раз так ловко его провести? Может быть, настало время показать, кто здесь главный? Не все мужчины умеют пить винкауд. Ордоньес не знал, что сладость напитка была ловушкой: пьяный мог совершить безобразный поступок, чтобы удовлетворить свое желание. В полночь он вооружился револьвером, взял лампу и вошел в спальню Майлис и ее отца, которые в тревоге проснулись. Прежде чем они успели вскочить со своих постелей, Антонио засунул длинное дуло револьвера в рот градоначальника. Одного лишь касания холодного металла было бы достаточно, чтобы бедняга последовал за ним, точно рыба, пойманная на крючок. Ордоньес подвел его к двери и пинком под зад выпроводил в коридор, а потом вернулся назад, к Майлис. Как это обычно случается с пьяными, алкоголь лишил его способности рассуждать логически: сопротивления он не ожидал. Майлис кричала, царапалась и кусалась. Она била насильника кулаками, визжала и дрыгала ногами так, что справиться с ней было труднее, чем оседлать дикую лошадь. Это вынудило Антонио влепить ей несколько пощечин, сперва легонько, как наказывают расшалившегося ребенка, а потом изо всех сил. Ордоньес догадался, что изнасиловать женщину может только очень сильный человек. Майлис ударила его в глаз железным подсвечником, и это привело его в ярость. На следующий день ему предстояло возглавить самую важную операцию в своей жизни, а у него фингал под глазом. Все солдаты увидят это смехотворное фиолетовое украшение. Теперь он лупил Майлис по лицу обоими кулаками, желая не овладеть, а причинить ей боль. Антонио почувствовал, как четыре руки схватили его за плечи и вывели из комнаты. Это были двое адъютантов, которые спали в прихожей. Если бы Майлис не оказала сопротивления, они, вероятно, не стали бы вмешиваться. Но поднялся такой шум, что они решили увести своего командира ради его собственного блага, а вовсе не ради спасения жертвы. Ордоньес был мертвецки пьян. Адъютанты уложили его в постель, сняли с него сапоги и накрыли одеялом. Антонио вздохнул. От его пробора ничего не осталось. Прежде чем погрузиться в забытье, вызываемое винкаудом, он сказал себе: а что, если она права и Власть спрятана в каком-то укромном месте? Даже полномочия старшего офицера не помогли ему овладеть Майлис. А если это так, то где ее искать, где скрывается истинная Власть? * * * На следующее утро Ордоньес созвал всех офицеров в столовую осталя, куда велел принести школьную доску. На ней подполковник нарисовал примитивную карту. Свой план Антонио высокопарно назвал «операция «Нибелунг»». Он воспользовался шансом щегольнуть перед публикой своей эрудированностью и объяснил офицерам, что, согласно германским легендам, нибелунги жили в подземном царстве и неустанно работали в шахтах, добывая свинец и золото. Если верить докладу Малагенца, врагам очень шло название «нибелунги». План операции «Нибелунг» был таков: полк в полном составе со всем снаряжением, повозками и двумя пушками поднимается по тропе. Располагается напротив горы, ставшей гнездом нибелунгов, и начинает обстреливать ее из пушек. У врага остается два выхода: спечься внутри горы или принять бой на склоне. И в том, и в другом случае неприятель будет уничтожен. Конец операции «Нибелунг». Есть вопросы? Есть. Господин подполковник, вы действительно считаете, что два орудия среднего калибра выгонят их из убежища? Ответ: вы правы, двух пушек недостаточно, чтобы разрушить гору, но не забывайте, что внутри ее обширные пустоты. Удары снарядов вызовут обрушения, и врагам придется выйти на поверхность. Еще вопросы? Да, господин подполковник. По всей видимости, чудовища кровожадны: в одно мгновенье расправились с двумя десятками солдат. Вы уверены, что мы сумеем их уничтожить, когда они на нас нападут? Ответ: по подсчетам сержанта, нибелунгов около пятисот. Нас немного меньше, но мы располагаем современным оружием. На этом собрание закончилось. Антонио приказал всем встать по стойке смирно: да здравствует Испания! Никто и не заикнулся о синяке под глазом. Перед уходом офицеров Ордоньес напутствовал их бодрой шуткой: – Господа, я уверен, что мы их уничтожим, а последнего отправим в знаменитый барселонский Музей естественных наук, чтобы из него сделали чучело. Офицеры захохотали, а один даже осмелился поправить подполковника: – Лучше не в Барселону, а в Малагу, наш сержант это право заслужил. Новый взрыв смеха. Однако Ордоньес заметил, что один из присутствующих не смеялся. И это был сержант Малагенец.