– Это… не слишком разумно… – пробормотала я. – А кто тебя спрашивает?.. Он рывком стянул брюки и водолазку и стоял передо мной, тяжело дыша, с сумасшедшим огоньком в глазах, небритый, и его волосы тоже увлажнились. Он схватил меня – грубо, сильно. Я невольно охнула, и он прижал меня к стене. Я вцепилась в него руками, и мы, не удержав равновесия, чуть не упали в ванну. Он одним движением притянул меня к себе и постоял так какое-то время, с силой прижимая меня к груди, да так крепко, что я опять не могла ни дышать, ни пошевелиться. Его плоть уперлась в мой живот; он схватил меня за волосы и, оттянув мою голову назад, вновь впился хищным поцелуем в мои губы, у меня даже заболели зубы. С нас обоих слетел весь тонкий налет цивилизации – его руки жадно ощупывали каждый уголок моего тела, они мяли, тискали его, причиняли мне боль; не сговариваясь, мы оба опустились на пол, и под лопатками я почувствовала твердый влажный кафель. Он навис надо мной: – А теперь можешь закрыть глаза… Но какое-то время я смотрела на него – с легким испугом. Меня пугала его власть надо мной и то, что, в конце концов, он все делает по-своему. Влажный пар белыми клубами окутывал нас; его тело то с яростной неистовостью взвивалось надо мной, то раскачивалось, продлевая, растягивая удовольствие… Последний удар был таким сильным, что я не удержалась от крика и вцепилась руками в его плечи. Он впился губами в мой рот, мы не могли оторваться друг от друга, хотели проникнуть дальше, все глубже и неистовее… Его руки скользили по моим волосам, губам, лбу… Он хотел меня запомнить, запечатлеть в своей телесной памяти… А потом мы лежали, приходя в себя – постепенно, и я нащупывала пальцами то свою руку, то его подбородок. Открыв один глаз, я лениво пробормотала: – Я, наверное… сошла с ума… Нет, правда! Честное слово! – слова мои падали тяжело, сонно… Он приподнялся, встал и вышел из ванной комнаты. Спустя некоторое время и я вышла следом за ним. Андре стоял у окна и курил. Я села в кресло, закинув ногу на ногу. – Ты хотел куда-то идти? – Поход отменяется. Лучше расскажи все еще раз и по порядку. – Что именно? – Про тот последний вечер. – Он сморщился так, словно у него заболели зубы. – Когда ты побежала за Барановым. Я внезапно словно онемела. Я думала, он на меня накричит или рявкнет, но Андре неожиданно мягко произнес: – Кристиночка! Вспомни. – И потрепал меня по волосам. Это было так не похоже на него… – Ну хорошо… я постараюсь все вспомнить. – Я поднялась с кресла. – Только оденусь. – Зачем? Что за манера – прикрываться! Наверное, только у русских красивые девушки стесняются своего тела! А потом… может, мне приятно на тебя смотреть… Несмотря на эти слова, он отвернулся, встал спиной ко мне у окон, наглухо задрапированных шторами. – Пожалуйста. По порядку. – Я спустилась. Внизу была Марианна Николаевна. Она спросила: не хочу ли я еще чай с лимоном. Я сказала – нет. Он хрустнул пальцами и повернулся ко мне. – Дальше… – Дальше… Я хотела пройти в столовую. – Зачем? – Я собиралась найти Баранова; я видела, как он резко куда-то свернул, и подумала, что он опять вошел в дом и направился в столовую. – Но его в доме не было? – Не было, – согласилась я. – Но я не дошла до столовой, я перепутала направление и шагнула в какой-то боковой коридор. И там встретила Пермяка. Он куда-то шел с мрачным видом; я буркнула ему «Добрый вечер». Но, по-моему, он хотел сделать вид, что меня в коридоре нет, – как-то страшно удивился, увидев меня там. Я спросила, где столовая, и он махнул рукой. Это важно? – Наверное. Сейчас все важно. Я наморщила лоб, вспоминая подробности: – Потом я все-таки вырулила в нужном направлении. В столовую. Баранова там не было, на диване сидел Грушев и, кажется, дремал. – С чего ты взяла? – Он сидел, прикрыв глаза. Я спросила, не видел ли он Баранова, а он ответил, что ни за кем не шпионит. Потом, уже выходя из столовой, я столкнулась с Элей. Она неслась куда-то сломя голову и чуть не сбила меня с ног. Я потопталась минут пять в холле и пошла к себе, наверх. Кажется, это все, – неуверенно сказала я. – Оставалась еще Алена Сивашова – в том смысле, что я ее не видела. Но она с утра куда-то уехала по своим делам. Материал о новых русских готовить. Свеженький, для своего поста. – Ясно. Он по-прежнему стоял ко мне спиной, и я поежилась. Может быть, я опять сказала что-то не то? – Это все? – Все! Больше я вряд ли что-нибудь вспомню. Даже если очень постараюсь. – Главное ты уже сказала. – Главное? – осторожно переспросила я. – И тебе… ясно, кто убил Баранова? – Почти. – И кто? Он отвернулся от окна, подошел ко мне и, наклонившись, поцеловал в щеку: – Узнаешь уже скоро. Я хочу есть и спать. – Слушай! – я задержала дыхание. – А… зачем ты украл коллекцию Колпачевского? Он серьезно посмотрел на меня: – Все не так, как ты думаешь. Но сейчас я тебе объяснить ничего не могу. Эта информация принадлежит не мне. Когда все закончится, я тебе расскажу. Повисло молчание. – А мясо еще осталось? – с надеждой спросила я. – Не то, что на полу валяется… – Я снова приготовлю. По собственному рецепту. Если у тебя есть терпение и ты немного подождешь. Или обойдемся бутербродами? – Нет. Я хочу мясо, которое приготовишь ты. И была еще одна ночь, из которой мы неохотно выныривали и вновь погружались в горяче-сладкую, как растопленный шоколад, темноту. – Слушай! – Я рассеянно водила пальчиком по его груди. – А почему ты так относился ко мне? С самого начала? – Как – «так»? – Подкалывал меня, ерничал. Я себя чувствовала просто ужасно. – Я подавила вздох и потянула одеяло на себя. – Не знаю… – Он пожал плечами. – Наверное, я испугался. Я рассмеялась: – Кого? Меня? – Ты была такой строгой, нахохлившейся, – он повернулся на бок и запустил руку в мои волосы. – Смешной и одновременно трогательной. И еще эти волосы. Белокурые… «Мышь белая», вспомнила я, как дразнили меня в школе… – У тебя было много женщин? Света Чиж сказала бы – «классический вопрос классической идиотки». В голове моей что-то стрельнуло при мысли о Свете Чиж – и пропало. Он ухмыльнулся: – Допрос с пристрастием? – Просто… интересно. Он шутливо нажал пальцем на кончик моего носа. – Меньше знаешь – лучше спишь. Так, кажется, говорят в России? Уснули мы уже под утро… Хрустящие тосты на завтрак и чашка свежесваренного кофе. Давно у меня не было такого аппетита… Я пила кофе небольшими глотками и слушала музыку, которую передавали по радио. Света Чиж тоже любила включать радио, особенно когда в офисе не было Паши. Под бодренько-энергичную музыку и начиналась наша работа. И еще утро в конторе начиналось с кофе, которое Чиж заваривала в огромной чашке с нарисованной на ней Эйфелевой башней и с надписью: «Красиво жить не запретишь». Эта башня на чашке напоминала угрожающе наклонившуюся водонапорную башню, воздвигнутую где-то на заброшенном колхозном поле на необъятных просторах нашей родины. Наверное, художник был большим оригиналом или авангардистом и поэтому изобразил свою собственную картинку.