Входная дверь заперта, а на окнах стоят узорчатые решетки, сквозь которые и подросток не пролезет. Замок на двери серьезный, с таким простой скрепкой не справиться, значит, нужно искать обходной путь. Эгинеев не сомневался, что в этом дом имеется «черный ход», он скорее удивился бы, узнав, что сантехники, электрики, дворники и прочая трудовая братия пользуются тем же путем, что и сам маэстро. Ожидания оправдались, нашелся и запасной выход, и дверь с замком попроще и даже окно без решетки. По запахам – ваниль, корица и еще что-то сладко-сдобное – Кэнчээри понял, что попал на кухню. Свет включать он побоялся и некоторое время стоял, прислушиваясь к звукам внутри дома. Проблема в том, что звуков не было. Но они должны быть! Или он опоздал? Но из здания никто не выходил, значит, все еще здесь, просто дом большой, комнат много, вот и не слышно. Придется искать, и достав из кармана куртки фонарик, Эгинеев осторожно двинулся вперед. Химера Говоря по правде, это представление чересчур уж затянулось, мне было неудобно, холодно и совсем не страшно. Наверное, потому что я не воспринимала Ивана всерьез и все ждала, когда же он со словами «шутка» прекратит этот балаган. А он не прекращал, он все говорил о Боге, о грехах, о том, что почти искупил свою вину и скоро будет прощен. Он не шутил. Он сошел с ума. – Тебя посадят. – Тоскливо сообщил Аронов. – Что мне суд людской, когда впереди меня ждет суд Божий. Но если хочешь знать, то за твое убийство мне ничего не будет. Ее и тебя убьет Лехин Марат Сергеевич. Ты же не знаешь: Лехин тебя ненавидит. Не за Августу, а за то, что ты всегда был первым, что ты сильнее, ярче, что увел его супругу, да и мало ли за что еще можно ненавидеть. Когда-то он вел дневник, потом забросил, а я, почитав, подумал, что неплохо было бы продолжить записи. Я очень старался, чтобы признание получилось искренним и позаботился о деталях, у тех, кто прочтет дневник Марата, сомнений в его виновности не возникнет. – Почерк… – Отстал от жизни, Аронов, или просто компьютеры не любишь? А мне вот понравилось, написал, распечатал и никаких следов. – Лехин будет отрицать! – Вечеринка будет длится еще около двух часов, нам времени хватит. А после вечеринки Лехин отправится домой. Каждый вечер перед сном он выпивает рюмку коньяка, иногда больше, но не суть важно, гораздо важнее, что без коньяка он уснуть не может. На этот раз сон будет вечным. – Свидетели, – Аронов не сдавался, но Иван спокойно ответил и на этот вопрос. – Какие свидетели? Толпа полупьяных журналюг? Тупая девица без маски? Они все покажут, что бедный алкоголик Шерев спал в женском туалете, а вот где был Лехин… Ты ведь знаешь Марата, он дико не любит мероприятий подобного рода, поэтому вряд ли кто сумеет вспомнить, был ли господин Лехин во время фуршета или же отлучался. Да и не будет никакого расследования, зачем что-то искать, когда и так все понятно. Есть убитые, есть убийца, есть признание. Я прав? А ты, девочка, чего молчишь? Ах да, извини, совсем забыл. – Иван одним резким движением отодрал скотч. Не скажу, что было больно, но и приятного мало. Хотя в моем нынешнем положении приятного вообще мало. Губы липкие, а во рту пересохло, вот сейчас бы я от минералки не отказалась. – Ты притворялся, что пьешь, чтобы тебя не воспринимали всерьез. – Правильно. – И те вырезки собирал не потому, что искал убийцу, а потому, что убивал сам? – Тоже верно. – А письма, которые мне приходили, тоже ты? – Я. – Но зачем? Иван пожал плечами. – Часть игры. Предупреждение. Шанс покаяться и отступить. Но ты не захотела уходить, никто не хотел. – Стекло? – Тоже я. Мне нужно было твое доверие, а кому доверять, как не тому, кто тебе помог? – Иван засунул пистолет за пояс и достал расческу. – Ты должна быть красивой, знаешь, из них всех ты самая настоящая, мне жаль, что придется тебя убить. Будет чуть-чуть больно, но ты же умеешь терпеть боль, ты сильная. Он аккуратно разделил волосы на пряди и теперь раскладывал их в видимый ему одному узор. Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Господи, ну до чего слепой я была! Кто знал мой адрес? Лехин, Аронов и Шерев. Кто собирал информацию обо всех моих предшественницах? Кто на протяжении лет водил за нос остальных? Кто, в конце концов, обмолвился, что не выносит взгляда мертвых? – Не вертись, – попросил Иван, – а то некрасиво получится. Ты же очень хотела стать красивой… – А кирпич? – Какой? – Меня однажды едва кирпичом не убило. – Это не я. Случайность, наверное. Зато смотри, что у меня есть. – Иван продемонстрировал маску, мою маску, которую украла та девица. Он осторожно, стараясь не разрушить прическу – если размазанные по зеркалу волосы можно назвать прической – надел маску. Холодная ткань привычно коснулась кожи, а я поняла, что должна спросить еще кое о чем. – Та статья, это ведь тоже ты? – Спусковой крючок, последний выстрел. У меня мало времени, не сейчас, а вообще, и без статьи игра могла бы затянуться. Знаешь, как это страшно – не успеть? Но я всего-навсего подсказал, где искать сенсацию, а дальше они сами, и журналисты, и этот твой… жених. – Бывший. – Линзы нужны. – Сказал Иван. – Без них не очень смотрится. Я зажмурилась. – Ксана, ну не капризничай, сейчас не время, ты же не хочешь, чтобы я причинил тебе боль? Вот так, правильно, смотри на меня. Кстати, статья была последним шансом. Если бы вы все нашли в себе смелость признать правду, если бы вышли и сказали, да мы обманывали, то я бы не тронул ни тебя, ни Ника, ни Лехина. Но вы струсили и трусостью своей в очередной раз подтвердили правильность моего решения. Теперь помада, все должно быть по-настоящему. – Я закричу! – Кричи. Ты же и раньше могла кричать, но не кричала. Вот Аронов, например, знает, что кричать бесполезно, в доме никого нет, Ник-Ник не любит посторонних, считает, что прислуга должна жить отдельно… Он продолжал говорить, а я закричала, не потому, что надеялась на чью-то помощь, а просто чтобы оказать хоть какое-то сопротивление. Я не хочу умирать как корова на бойне. Я вообще не хочу умирать. – Заткнись, – попросил Иван. – Работать мешаешь. И в качестве дополнительного аргумента крепко сжал запястье. Больно, черт побери, он же обещал, что боли не будет. Якут Дом-лабиринт издевался над Эгинеевым. Коридор, комнаты, запертые двери, лестницы и темные закутки, белые фигуры статуй и чертовы вазы, о которые так легко споткнуться. Несмотря на фонарик, пробираться вперед приходилось практически на ощупь, а наряд не приехал, или приехал, но увидев темный дом и запертую дверь, уехал обратно. Следовало бы дождаться, но… А если ему не поверят? А если опоздают? А если, пока будут ломать дверь и обыскивать дом, Ксана умрет? Зацепившись за ковер, Кэнчээри едва не упал. Проклятье, с обычной квартирой было бы проще. В данный момент Эгинеев просто обожал свою квартиру, где всего-то три комнаты, кухня, коридор и санузел, не то, что в этом долбанном замке. Отчаянный крик, долетевший откуда-то из глубины темноты, разом стер все ненужные мысли. Господи, спаси и помилуй. Эгинеев бросился вниз, надеясь, что успеет. Если она до сих пор жива, то успеет, обязательно успеет. Крик оборвался, и даже слабое эхо его, прокатившись по ступеням, растворилось в темноте. Главное, Эгинеев успел понять, что кричали откуда-то снизу, возможно из подвала. Творец Ник-Ник и сам удивлялся своему странному спокойствию, он уже не сомневался, что Иван собирается убить его и Ксану, но данный факт отчего-то не вызывал ни страха, ни какого бы то ни было волнения. Гораздо больше Аронова беспокоил тугой комок в груди, который медленно рос и уже мешал дышать, а остановка дыхания способна привести к смерти. На лицо нелады со здоровьем. Если бы кто-нибудь сейчас сказал Ник-Нику, что глупо думать о здоровье, когда грозит другая, гораздо более реальная опасность, возможно Аронов и согласился бы. Но поскольку никто ничего подобного не говорил, то Ник-Ник продолжал сидеть, раздумывая, к какому специалисту лучше всего обратиться. Еще его угнетала пошлость происходящего. Замысел Ивана был ясен, как божий день: зверски убиенная девица на странном зеркале – только бы не испортил, он совершенно не представляет себе всей ценности Зеркала Химеры – и рядом вторая жертва. Скорее всего Шерев воспользуется ножом, что-нибудь вычурное, необычное, привлекающее внимание, к примеру старинный кинжал… Хотя, вряд ли, откуда у Шерева деньги на кинжал, скорее всего это будет имитация старинного кинжала. Странно, что еще свечи на расставил. Свечи, черная ткань, жертва на алтаре – сплошные стереотипы. Вот Аронов бы действовал иначе, тоньше, изящнее. Уж Ник-Ник постарался бы, созданную его руками смерть запомнили бы надолго, а тут… Впрочем, чего ждать от запутавшегося в шаблонах актера, тем паче, у Тюти всегда был напряг с фантазией. Но надо признать, Ксану он гримирует весьма умело. Для этой сцены очень бы подошло то платье из дымки, про которое Лехин сказал, что оно слишком откровенное. Может быть, но зато как бы смотрелось, ткань-туман окутывает тело, нежными складками стекает на зеркало… сиреневый дым над черной водой. А в руках жемчуг, длинная нить, белый или розовый? Желтый? Хотя какая разница, не станет Иван возится с платьем и уж тем более подбирать жемчуг. – Что смотришь? – Шерев, почувствовав на себе взгляд, обернулся, и Ник-Ник решил воспользоваться моментом и прояснить один интересующий его вопрос. – Это ты в меня стрелял? – Машка. – Маша? Невозможно. – Почему? Очень даже возможно. Разве ты, Аронов, не знаешь, на что способна Маша, если ей вдруг захочется чего-то? А ей захотелось, безумно захотелось стать свободной женщиной. – Я бы дал ей развод. – Свободной и обеспеченной, – уточнил Иван, – а это разные вещи. Ты бы дал денег, но один раз, а что такое один раз, когда Машеньке деньги нужны постоянно? Еще ей хотелось стать бизнес-вумен, это ведь так модно сейчас, но раскрутить собственное дело сложно, а вот у супруга имеется «л’Этуаль», которая приносит неплохой доход. Сначала Маша хотела просто потеснить тебя, Сумочкина наняла, чтобы разнюхал, как обстоят дела в фирме.