Иван Тютечкин… Другая фамилия, с одной стороны, ход совершенно официальный, информация лежит на поверхности, с другой получается, что Иван Шерев никогда не учился в одной школе с Августой Подберезинской. – Знаете, какая у Вани кличка была? Тютя. Он-то прошлое вспоминать не любит, ну да и понятно, кому охота помнить о времени, когда о тебя вытирали ноги? Ваня у нас все эти вечера памяти, встречи выпускников игнорирует. Детские комплексы… Знаете, это теперь я понимаю, что ничего плохого нам Иван не сделал, он был тихим, даже робким, в глаза не лез, ну а для нас его робость была дополнительным стимулом. Приятно пнуть, того, кто дрожит. Сколько же в нас было звериного? До сих пор вспоминать стыдно, а ведь я когда-то считал травлю забавной, мы с Ароновым придумывали разные «шутки», которые поднимали наш авторитет в глазах одноклассников. Единственным человеком в классе, кто сочувствовал Тюте, была Августа. – Подберезинская? – Она самая. Знаете, нехорошо так говорить, но та история с самоубийством, и сделала из Ваньки человека. – Расскажите, – попросил Эгинеев. – Да, собственно говоря, и рассказывать особо нечего. Августа сочувствовала Ваньке, они, наверное, класса с пятого дружили, я уже не помню, факт, что давно. Она вообще девочкой романтичной была, а Ванька стихи писал. Розы-мимозы, любовь-вновь и все такое. Ходил за ней по пятам, как собака, а она не гнала, жалела, это уже потом, когда роман с Ником случился, она с Ванькой разбежалась. Классе в седьмом, перед самым выпуском, к нам в школу комиссия должна была приехать, ну и чтобы потрясти проверяющих, решили поставить спектакль, «Три мушкетера» – наша классная млела от Дюма, ну и мы, естественно, не возражали. Августе досталась роль Констанции, ух и разозлилась же Машка! – Какая Машка? – Была у нас одна… первая красавица класса, еще та стервозина, она сама на роль рассчитывала, а отдали Августе. Я Арамисом был. – Вы? – Признаться, Эгинеев удивился, Марат Сергеевич казался ему чересчур невыразительным для такой роли. – Я. Я ведь раньше посимпатичнее был, гитара, длинные волосы, сигарета в зубах… – А Аронов? – д’Артаньян. На меньшее он бы не согласился. Ну а Тютя у нас за режиссера, роли ему не досталось, но классная настояла, чтобы Ванечка принял участие, вот он и принимал, ходил да ныл. Естественно, никто его нытье не слушал, режиссера-Тютю просто посылали куда подальше. Ну да это не интересно, основное действие разворачивалось не на сцене. Не скажу, что Аронов так уж сразу влюбился в Августу, но, как бы это выразится, они стали ближе, мы вместе гуляли, кино там, пляж, мороженое, естественно, Тюте в нашей компании места не нашлось, а Августа оказалась своим человеком. Полноценный роман вспыхнул в выпускном классе, даже чуть раньше, летом я на море ездил, а когда вернулся, все уже шептались, будто Аронов и Августа скоро поженятся, потому как он ее… скомпрометировал. – На серых щеках Марата Сергеевича появился стыдливый румянец, словно разговор зашел о чем-то неприличном. Эгинеев ждал продолжения истории, нельзя сказать, что ожидание давалось ему легко – он до сих пор не знал, что с Оксаной – но сведения были чрезвычайно важными, да и права на ошибку у Эгинеева не было. – Слухи в основном Машка распускала, даже как-то заявила, что своим развратным поведением Августа порочит образ комсомолки и потому из комсомола Подберезинскую нужно исключить. Сейчас это кажется смешным, а тогда было проблемой, ну да до исключения дело не дошло. Хотя, положа руку на сердце, лучше бы ее исключили, но не… – Лехин запнулся. – Убили. – Подсказал Кэнчээри. – Что? – Вы хотели сказать «убили». – Это было самоубийством. Они с Ароновым поссорились, у Ника любовь прошла, он вообще ветреный парень, а Августа продолжала за ним бегать. Я не знаю, что там произошло, потому как ни Аронов, ни Ванька на эту тему разговаривать не хотят, а я не спрашиваю, зачем ворошить прошлое? – И все-таки? – Ну… Были экзамены, все волновались, но сдали, кажется, только Августа не пришла. Да, точно, ее классная очень волновалась, что Августа не пришла, я хорошо это помню. Она домой звонила, но не дозвонилась и Ваньку отправила, а мы отмечать пошли, хорошо отметили, а на следующий день мне Аронов звонит и говорит, будто Августа умерла. Отравилась. Вот и все. – Все? – Не совсем, был еще один эпизод. Ванька на похоронах истерику устроил, начал орать, что, дескать, никакое это не самоубийство, но его быстро успокоили. А скоро и дело закрыли, мы разъехались и в следующий раз встретились уже в Москве. Я Ивана и не узнал, настолько он изменился. Для меня это вообще шоком было, что наш Тютя превратился в человека. Их с Ароновым в армию забрали, а я по состоянию здоровья не прошел, хотя это, наверное, не важно. Важно, еще как важно, теперь все стало на свои места, осталось уточнить маленькую, просто таки крохотную деталь. – А не знаете, случайно, где служил Иван? – Честно? Не знаю, он как-то обмолвился про Афган, но я не поверил, наш Ваня любил приврать. Афган… Кому он, жирный, там нужен был? Ну что, я на все ваши вопросы ответил или еще имеются? – Имеются. Скажите, где настоящая девушка? – Чего? – Лехин посмотрел на Кэнчээри со странной смесью удивления и жалости, как на тяжело больного. Действительно, вопрос прозвучал несколько глупо. – Та девушка, которая сняла сегодня маску – она ведь ненастоящая Химера. Не отрицайте, я точно знаю, и хотел бы услышать, где в данный момент находится та, что носила эту маску раньше. Я понятно излагаю? – Вполне. – Марат Сергеевич помрачнел и некоторое время молчал, видимо, раздумывая, стоит ли посвящать «господина капитана» в тайны «л’Этуали». – Надеюсь, вы понимаете, что данная информация является коммерческой тайной, и в случае разглашения мы подадим на вас в суд? – Разглашать я не собираюсь. – Вы, возможно, и не собираетесь, но ваша сестра? – Она не в курсе. – Хорошо… И плохо, что вы в курсе. Вот с самого начала мне эта затея не нравилась, но Аронова не переубедишь, он же как танк, если чего решил, то вперед, вперед и только вперед. И что в результате? Мы терпим убытки, и того и гляди, вся эта пишущая братия догадается о подставе, и тогда нам мало не покажется. А ему всегда нравилось водить толпу за нос, вечно, найдет какую-нибудь убогую и давай из нее звезду лепить, Творцом себя считает, а это – кощунство. – Где Оксана? – У Ника, где ж еще. У него дом большой, поживет, пока страсти утихнут. – А потом? – Потом? Господи, да потом пусть делает, что хочет! Надеюсь, теперь все? – Последний вопрос. Кому принадлежит «л’Этуаль»? Лехин вздохнул. Лехин густо покраснел. – И до этого докопались, да? Аронову, Ивану и мне. Когда Ник предложил расширяться, то денег пришлось у Ваньки взять, нам не хватало. Тогда нормально получилось, Ванька нас еще и пропиарил, а теперь, что спился, так в очередной раз доказал, что слабак. Живет на дивиденды и… Разглагольствования Лехина прервал стук в дверь. – Да! – Марат Сергеевич? Вы тут? – В кабинет вошла девушка, выдававшая себя за Химеру, увидев, что Лехин в кабинете не один, девушка растерялась. – Чего тебе, говори. – Но… – Говори, это… свои. – Марат Сергеевич, тут такое дело… Все куда-то пропали, Иван напился и я его в туалете заперла, а Ник-Ник сказал, что ему срочно уехать надо и чтобы я вас нашла, потому что вы должны до конца тут быть, а одной мне ходить не надо и… – А Ник-Ник не сказал, куда ему уехать надо? – Поинтересовался Эгинеев, чувствуя, как из-под ног уходит земля. Неужели, опоздал? – Домой. – Ответила девица. – У него что-то там разбили, вот и поехал. Творец Дом тонул в вязкой зимней темноте. Аронов выругался – ведь просил же не выключать подсветку, как теперь до дверей добраться, если темнота такая, что хоть глаз выколи. Все Эльвира с ее экономией. Уволить, завтра же всех уволить. Недоглядели, допустили, чтобы его Зеркало разбилось. Как же он будет теперь, без него, без отражений, без смутных силуэтов в глубине, которые потом обретали плоть, превращаясь в удивительные наряды. Аронова называли гением, но гением был не он, а Зеркало. В самом доме было еще темнее, чем на улице, Аронов нащупал выключатель и зажмурился – привыкшим к темноте глазам резкий свет был неприятен. Ксана, Ксана… как она могла… Неужели, специально? Ну конечно, сразу следовало догадаться, что Ксана будет мстить. Женщины, они все такие. А он глупец, доверился, оставил в своем доме, наедине с величайшим сокровищем. Ник-Ник медлил, нужно спуститься в мастерскую, но что если она и вправду убила Зеркало? Что если на полу лежит груда черных осколков, а со стены скалится пустая рама? Пока он не увидел этот кошмар собственными глазами, можно предаваться заблуждению, что Лисс ошиблась, неправильно услышала или неправильно передала услышанное, что Ксана разбила зеркало, но какое-то другое, мало ли зеркал в доме? А вот и дверь в подвал, десять ступенек и он узнает правду, какой бы горькой она ни была. Ник-Ник ладонью вытер вспотевшую шею – так он ни волновался со времени показа первой своей коллекции. В груди снова противно заныло, и Аронов, понимая, что промедление лишь затягивает муку, нажал на ручку, но дверь открылась секундой раньше. – Здравствуй, Ник! – Весело произнес Иван. – Приехал все-таки! А у нас уже все готово. Да ты не стесняйся, проходи, только, пожалуйста, без глупостей. Аронов не видел ни лестницы, ведущей вниз, ни гладких ступенек, ни знаменитой улыбки Шерева, все внимание было сосредоточено на маленьком, казавшимся в широкой лапе Ивана игрушечным, пистолете. Тяжесть в груди сворачивалась в тугой комок боли. Химера Он и вправду вернулся очень быстро. Я пыталась кричать, но залепленные скотчем губы не пропускали крик. Я пыталась вырваться, но веревки держали крепко. Я пыталась освободить хотя бы запястья, но проклятый скотч не растянулся даже на миллиметр. – А вот и мы! – Объявил Иван. – Я же говорил, что соскучиться не успеешь. Ник, твое место вон там. Да, правильно, садись на стул. Я был бы тебе очень благодарен, если бы ты положил руки на подлокотники. Вот так, молодец. Дергаться не пытайся, выстрелить я все равно успею. Наверное, на месте Аронова я бы попыталась дернуться, но он покорно выполнил все требования Ивана и сидел спокойно. Хоть бы пнул, что ли? Шерев же быстро обездвижил пленника, примотав запястья Ник-Ника к подлокотникам, а ноги к ножкам стула. Дурацкая, однако, ситуация. Ладно, я попалась, но Аронов-то что здесь делает? Сколь помнится, в данный момент он должен мило улыбаться журналистам и объяснять концепцию образа. Лежать на Зеркале было чертовски неудобно, вспотевшая кожа скользила по гладкой поверхности, я почему-то съезжала вниз – наверное, Иван не удосужился выровнять импровизированный алтарь – и веревки пребольно впивались в тело. Чувствую, после этого приключения придется лечить царапины. Хотя нет, после этого приключения все мои царапины аккуратно замажут специальным гримом, и буду лежать в гробу как живая. Следующие несколько секунд я отчаянно боролась с приступом истерического смеха. Сейчас убивать будут, а мне смешно. Вот смешно и все. Я представила, как по-дурацки это все со стороны выглядит: голая женщина, лежащая на зеркале, точно жареный поросенок на подносе, только яблока в зубах и не хватает. Или свечей вокруг, тогда точно получится сцена из какого-нибудь ужастика. А Аронову отведена роль благородного героя. Но благородства в нем хватает лишь на то, чтобы сидеть с видом батюшки-царя, попавшего в грязные лапы революционеров. О том, чтобы освободится от пут, в неравном бою одолеть маньяка и спасти невинную… ну почти невинную девицу и речи не идет. Смех клокотал в груди, но широкая лента скотча, намертво залепившая мне губы, не давала ему просочится наружу. И хорошо, что не давала, у меня истерика, а Иван решит, что я над ним смеюсь, маньяки, я слышала, очень мнительны.