Может, и вправду в отпуск попроситься? И на дачу рвануть, там зимой ни души, только лес, река и старый дом. Нет, бежать от проблем – это трусость, а трусом Эгинеев не был. Во всяком случае, ему хотелось думать, что он не трус. Но до чего же больно, до чего обидно, раз и все совершенство твоей любви осыпается, как иглы с засыхающей елки. Верочка сказала, что скоро новый год и пока покупать елку, она хотела какую-то модную «голубую сосну», которая стоила бешеных денег. А для Ксаны ель гуру-Аронов выберет, чтобы в образ вписывалась. Например, черную или белую. Или вообще полосатую, как зебра, чтобы полоса черная, полоса лиловая. Ксана будет улыбаться и делать вид, будто очень рада, а на самом деле… На самом деле она лжет. Постоянно. Лжет загадочной улыбкой со страниц журналов, желтыми глазами с экрана телевизора, лиловыми волосами с рекламных щитов, лжет лицом, телом, маской… смехом, голосом и разговором о том, что больше всех праздников она любит Новый год, что зимой город во сто крат красивее, что можно кататься на лыжах, а вот на коньках она не умеет… Она лгала, когда пила чай из пластикового стакана в том кафе, и приняла белую розу, и предложила зайти, и сняла маску… Зачем она сняла эту чертову маску? Потому что Эгинеев сам захотел. Правда ему, видите ли, нужна стала. Снег валит, будто небо, что ту перину, распотрошили, хлопья крупные, мягкие, холодные. К утру настоящие сугробы наметет, а к обеду снег измажется городской пылью, подтает, расползется грязной кашицей по скользким тротуарам, и люди, обходя лужи, станут ругать «московскую зиму», от которой одни проблемы. Наверное, следует позвонить Ксане, извинится, все-таки он поступил нехорошо, она же предупреждала: никогда не говори «никогда». Ксана ждала предательства, что ж, ее ожидания целиком и полностью оправдались. Вот и конец неземной любви. Эгинеев зажмурился, вспоминая ее лицо, очень странное лицо, словно сложенное из двух половинок. Одна нормальная, обыкновенная, зато вторая не могла, не имела права принадлежать женщине – бугристая кожа, красная, точно обваренная кипятком и сверху фиолетовая паутина сосудов. Автомобильная авария? Ожог? Неизвестная науке болезнь? Ксана что-то говорила про везение, но разве вот это можно считать везением? Пора домой, а то ноги совсем окоченели, так и простыть недолго, хотя здоровьем Боженька его не обидел, зато вот умом, видать, обделил, если Эгинеев умудрился вляпаться в эту историю с любовью. Больше ни слова о любви, хватит с него, нужно сосредоточится на деле, найти убийцу и… просто найти убийцу, а дальше видно будет. – Явился, – фыркнула Верочка, которая отчего-то не спала. – Нет, ну вы посмотрите на него, всю ночь шляется где-то, на звонки не отвечает, сам не звонит, на работе говорят, что он давным-давно домой ушел, а дома его нету… ну ты… прямо слов нет! От тебя, Кэнни, я такого не ожидала! Правильно говорят, в тихом омуте черти водятся! Всю жизнь притворялся тихоней, а теперь, значит, переклинило! Верочка говорила что-то еще, с каждым словом раздражаясь все больше, но Эгинеев не слушал, точнее не слышал. Умница! Какая же она умница! Теперь все сходится. Сначала притворялся, а потом переклинило! Осталось лишь кое-что проверить… Который час? Пять утра? Все спят. Ладно, Эгинеев тоже поспит, а потом разберется с этим чертовым делом. – Верочка, ты ангел! – Кэнчээри обнял сестру. – А ты – псих, причем полный. Творец Как и следовало ожидать, Лехин к идее нового проекта отнесся скептически, более того, Марат потребовал вообще отказаться от Проектов, дескать, затраты едва-едва окупаются, а о прибыли и речи не идет, к тому же все эти разговоры об убийствах вредят репутации «л’Этуали». Глупец, да «л’Этуали» вредит прежде всего бездействие, откажись от Проектов и через год-два про «л’Этуаль» забудут. Лехин, конечно, на свои точки надеется, которые обыкновенными шмотками торгуют, но сколько раз ему повторять, что эти точки существуют лишь благодаря «л’Этуали», что стоит созданному Ароновым брэнду покинуть небосвод высокой моды, и все остальные точки быстро упокоятся с миром. Лехина, видите ли, Химера устраивает, послушна, старательна, от работы не отлынивает, и вообще удачно с Иваном получилось, видная пара. А кто эту видную пару составил? Кто их нашел, одел, в люди вывел? И кому, как не творцу, знать, что очень скоро интерес к этой паре угаснет. Что тогда? Подогревать его проплаченными скандалами? Платить за рекламу? Ну уж нет, Николас Аронов никогда до такого не опустится. А ведь Танечка хороша, чудо как хороша, и Лехину понравилась, Марат даже предложил взять девочку, не в качестве Проекта, а просто в штат, чтобы вместе со взрослыми работала. Марату, конечно, виднее, он же в «л’Этуали» главный, только несмотря на все свое главенство не чувствует, что у Ксаны скоро нервы сдадут. Вон, сегодня совсем никакая была, такое чувство, будто всю ночь в подушку плакала, дура. А чего ей плакать, когда Аронов свое обещание сдержал, сделал из подземного чудовища богиню. Каждый день в офис цветы присылают, на каждом великосветском сборище вокруг Химеры толпа поклонников, любого выбирай и живи на полную катушку, а она плачет. Все они рано или поздно срывались, все вдруг начинали требовать чего-то нереального, любви, счастья… да разве ж Аронов волшебник, чтобы каждую счастьем обеспечить? Каждой он предлагал трон, и каждая соглашалась. Так зачем потом жаловаться, что сидеть на троне жестко и одиноко? Танечке подойдут светлые тона и легкие ткани. Шелк? Чересчур скользко. Органза? Ну… нет, пожалуй, уже была. Дымка? Или что-нибудь более натуральное. К примеру лен и хлопок, этнические мотивы, немного меха, но легкого, чтобы не портил общее впечатление, к примеру, каракульча… Будет очень мило. Главное, что момент подходящий, скоро весна, лето, захочется чего-нибудь легкого, светлого, чистого, а Лехин со своей Химерой. Подсказывало же чутье не связываться с Ксаной, следовало дать ей денег и все, так нет же, захотелось попробовать свои силы, создать нечто особенное… А ведь рано было Проект запускать, рано… В дверь постучали, осторожно, словно заранее извиняясь за причиненное беспокойство. – Да! – Рявкнул Аронов, которому сейчас совершенно не хотелось ни с кем общаться. – Эля ты? Сколько раз говорить, что во время работы меня не беспокоить! А если кто пришел, гони в шею. Я занят! – Николай Петрович, – Эльвира виновато потупилась, но уходить не собиралась, – Николай Петрович, тут такое дело… я… случайно… я вообще-то не читаю, но племянница… – Перестань мямлить, говори, что хотела и убирайся. – Вот, – Эльвира положила на стол свернутую трубочкой газету. – Тут сразу, а статья на третей странице. Вы только не волнуйтесь! Сказано это было как-то… радостно, что ли? Во всяком случае, тон домоправительницы настораживал, и Аронов подвинул газету к себе. Ну и что здесь? Вверху ярко-желтое – отвратительный цвет – название, «Сплетница». Ага, теперь понятно, почему Эльвира про племянницу щебетала, небось, не хочет признаваться, что сама такое читает. И тут взгляд Аронова зацепился за один из заголовков: «Долой маски: или откровения жениха неподражаемой Химеры», а чуть ниже «почему же господин Аронов так старательно прячет от публики лицо своей новой звезды? Вся правда о Великом Обмане. Читайте подробности на 3 странице». Сердце нехорошо сжалось. Неужели? Но откуда… От верблюда. Видимо, тип, давший интервью, действительно был знаком с Ксаной, может, и вправду бывший жених, во всяком случае печальную историю о неудачно сделанной операции озвучил весьма близко к истине. Ладно, история, но к ней полагались и фотографии, чертовы фотографии… Аронов уже подзабыл, что Ксана такая… уродливая. Сотовый в кармане раздраженно загудел, привлекая внимание, на дисплее высветился знакомый номер – Лехин. Конечно, уже донесли, теперь начнет орать, будто Аронов в чем-то виноват… – Ну, видел? – Марат обошелся без предисловий, сразу перешел к делу. – Видел. – В суд за клевету подать мы не сможем, единственный выход – снять маску, самим, пока с нее не содрали. Короче, сделай так, чтобы под маской было нормальное лицо. Ингу возьми или еще кого, один раз прокатит, а эту свою… Химеру… Чтоб я о ней больше не слышал. И девчонку в дело запускай, сразу, пусть внимание отвлечет. Лехин бросил трубку, не дожидаясь ответа. Ингу… А неплохая идея, они с Ксаной одного роста, лиловый парик, желтые линзы, грим… Химера, чтобы опровергнуть выдвинутые обвинения, прилюдно – собрать пресс-конференцию – расстается с маской и исчезает… А спустя неделю-две появится новая звезда. Танечка… нет, не Танечка, а… Анжи. А что, красивое имя. Аронов сложил газету пополам, удивляясь, до чего удачно получилось, прямо как по заказу, тут впору в чудеса поверить. Ксану, конечно, жалко, и портрет незакончен, но с портретом он как-нибудь разберется, а жалость слабым лишь во вред. – Спасибо, Эльвира, вы очень помогли. – Аронов вернул «Сплетницу». – А сейчас идите, мне надо подумать… И позвоните в офис, пусть сюда Инга приедет. И Оксану тоже найдите, они мне обе нужны. Эльвира удалилась, ее прямо переполняло чувство собственного достоинства и осознание принесенной Аронову пользы. Дура она. Все женщины – дуры, только некоторые дурнее остальных. Эх, Ксана, Ксана, не повезло тебе. Анжи – красивое имя, и Проект получится красивый. За три года и семь месяцев до… Адетт не сказала, где встретилась с Аланом. Она поставила Сержа перед фактом: свадьба состоится через месяц, жених богат и стар – редкое сочетание, а Сержа она представила, как брата. – Ты ведь любишь меня? – Спросила Адетт. – Ты же хочешь, чтобы мне было хорошо? Ты не должен быть эгоистичным, Серж, это плохо. Плохо, ему было ужасно, невообразимо, неописуемо плохо. Адетт, его Адетт, его любовь, надежда, счастье выходит замуж за другого. Париж, город влюбленных, жестоко подшутил над Сержем. – Я не хочу жить в нищете, неужели ты не понимаешь? Я не хочу мыть посуду, прислуживать или шить платья для других. Я хочу сама носить платья и отдавать приказы слугам. Я достойна этого, Серж, достойна. Достойна. Он не спорил, Серж Хованский никогда не умел спорить, как оказалось, Серж Хованский вообще ничего не умел. В Париже не нашлось для него работы. Разносчик газет? Это недостойно графа. Конюх? Мойщик окон? Официант? Снова швейцар? Он уже пробовал быть швейцаром. Подобные предложения Серж отвергал, надеясь, что Адетт, как и раньше, сумеет спасти ситуацию. Она сумела. Она выходит замуж. Правильно, следовало раньше обратить внимание на ее новые наряды – «Серж, ты же понимаешь, что певице следует одеваться тщательнее, чем официантке». Духи – «подарок от поклонника». Цветы – «Серж, не надо ревновать к такому пустяку, они очень милы, правда?» Милы. Цветы приходили каждый день, а он, наивный, верил, что их присылают поклонники. Адетт сразу удалось устроиться в небольшой ресторанчик, она неплохо пела, к тому же была красива и непритязательна. Впрочем, непритязательность Адетт хозяину ресторана лишь чудилась. И вот теперь она уходит. – Все еще сердишься? – Спрашивает она. – Не сердись, в конце концов, никакой трагедии не произошло и не произойдет, мы будем вместе, ты и я… – И он. – Он старый, – утешает Адетт, – вот увидишь, он нам не помешает, будем жить как раньше, только лучше. Я ведь достойна самого лучшего, правда, Серж? Ее губы касаются щеки, от волос пахнет мятой и дешевым мылом, а в руках роза. Одна из пятидесяти, присланных утром. Как шикарно: букет из пятидесяти красных роз, слишком шикарно для простой певицы из ресторана. – Я всегда хотела быть богатой. Тебе не понять, Серж, ты просто никогда не был… зависим. Зависимость – это страшно, едешь в холодном вагоне и гадаешь: примут тебя богатые родственники или погонят прочь. Приняли. У Стефании куча платьев и драгоценностей, а у меня только два: повседневное и обычное, больше приживалке не полагалось. И те старые, перешитые и некрасивые. Старуха постоянно твердила о смирении, а Стефания могла делать все, что ей заблагорассудится. А она ленилась. Учить французский – не интересно, чтение утомляет, от арифметики мигрень, от описания святых – колики. Тут я ее понимала. Серж улыбается. В свое время жизнеописания святых порядком и ему кровь попортили. – Я училась вместо нее, я же хотела и жить вместо нее, ездить в гости, выбирать, из чего шить новое платье: муар или вельвет, а оторочка кружевная или из вышитой органзы, и что из драгоценностей больше подойдет к наряду. Я хотела, чтобы меня любили, а не стеснялись. Старуха как-то заявила, что отправит меня в монастырь, дескать, с моей внешностью только грехи замаливать. А дело не в грехах, дело в Стефании: глупая и уродливая, кто бы на ней женился? – Я. – Правильно, ты, Серж. Ты выбрал ее, а не меня. – Мстишь? – Нет. Просто… Я любила тебя, любила по-настоящему, я бы в Сибирь босиком пошла, лишь бы с тобой, я бы жила в нищете, в конце концов, это не так сложно. И работу нашла бы: шить умею, петь, гувернанткой… хотя, красивых гувернанток в дома не берут. А ты струсил. Повел под венец Стефанию, а меня в полюбовницы определил. Но я терпела, я была с тобою рядом до тех пор, пока твоя матушка не вышвырнула меня на улицу. А ты даже не пытался меня найти. Я ждала, что ты найдешь, каждый день ждала, старалась выжить и выжила. Теперь я прошу тебя о том же: потерпи, подожди, мы обязательно будем вместе. – Почему я должен верить? – Сержу стыдно и плохо, потому как изменить решения Адетт он не может. Хромой солдат из давнишнего сна обвинял в трусости, и обвинял правильно. В первый раз Серж струсил, выбравшись из окопа, когда чья-то нечаянная пуля отправила его в лазарет. Умереть было проще, чем выживать в грязи, сражаясь с немцами, тифом, холерой и дифтерией. Второй раз он струсил, отказавшись от Ады. Имя спасал. Где теперь это имя? Где теперь предки, память о которых надлежало чтить, и потомки, надежда и спасение рода Хованских? Стефания так и не родила наследника, Адетт… Он никогда не заговаривал о детях с Адой, слишком счастлив был. А матушка зря беспокоилась о будущем рода. У Хованских нет будущего. Так есть ли смысл бороться? Адетт молчит, а он вопрос задал. Какой же это был вопрос? Кажется, что-то про доверие… – Почему я должен тебе верить? – Но я же вернулась за тобой, Серж, я ведь спасла тебя. Я тебя никогда не брошу, – обещает она, только обещание звучит угрозой.