– Я – Сюзанна, – представилась прилипчивая девица. – Можно просто Сюзи. Я подружка Мики. Вы не представляете, в какой она ярости! – Кто такая Мики? – Не Мики, а Мика. Вообще-то ее Реми зовут, но она больше любит имя Мика, поэтому все зовут Реми Микой. Правда, забавно? А вы честно не знаете, кто такая Мика? – Честно. – Честно говоря, Сержу и не хотелось знать, кто такая Мика, он смотрел на Алана, который, не стесняясь гостей, обнимал невесту, хохотал – откуда только силы брались? – и громко кому-то что-то обещал. Бедная Адетт. Богатая Адетт. – Мика – это дочь Алана! Вы не знакомы? Нет, серьезно вы не знакомы? – Нет. – Серж насторожился. У Алана имеется дочь? Это проблема. Адетт утверждала, что нареченный – вдовец, и Серж как-то сразу приписал жениху бездетность. А, получается, у Алана есть дочь. – Вон Мика… в сиреневом… такая смешная, – Сюзи глупо хихикнула, – и одеваться не умеет. У девушки в сиреневом – цвет совершенно для нее неподходящий – платье была невзрачная внешность и хмурое выражение лица, словно присутствовала она не на свадьбе, а на похоронах. Выглядела она едва ли не старше мачехи. – А там Франц, братец Мики, он ужасный зануда и педант. Думает, что отец его недооценивает, а на самом деле Франц – никчемный тип. Он даже не воевал! А вы, вы воевали? – Да. Немного. Глаза Сизи загорелись. – Правда? – Правда. Алан поцеловал невесту, и у Сержа в глазах потемнело от ревности. Отомстить. Кровь за кровь, боль за боль. Не сейчас, потом, чуть позже, но он отомстит. Обязательно отомстит. Якут Сегодняшнее свидание совершенно не походило на вчерашнее. А ведь Эгинеев целый день жил предвкушением этого вечера, вспоминал остроумные шутки и забавные рассказы, ему хотелось развеселить Ксану, чтобы она забыла обо всех проблемах, чтобы смеялась и быть может даже сказала, что этот вечер – самый лучший в ее жизни. Белая роза на длинном стебле – Эгинеев в трех магазинах побывал, прежде чем нашел то, что хотел – была трогательна и прекрасна, но Кэнчээри все равно волновался, понравится ли она Ксане. В метро и пока ждал на улице, Эгинеев прятал розу под куртку, чтобы не замерзла. Идиот. Ксана, небось, каждый день целые корзины роз получает, у такой женщины должны быть богатые поклонники и богатый любовник, готовый оплачивать любые капризы дамы сердца. Спрашивать про любовника было неудобно и унизительно, а думать о нем – больно. Ксана была задумчива, и все заготовленные шутки моментально улетучились из памяти. А потом поднялся ветер, и Ксана предложила заехать к ней, на кофе, а Эгинеев согласился. Вдвойне идиот, что согласился, здесь, в квартире похожей на разрытую могилу, правда, могилу высокохудожественную и весьма дорогую, он чувствовал себя лишним. У Кэнчээри Иваковича Эгинеева никогда не будет подобной квартиры. Пусть она ему не нравится, пусть серо-лиловые обои и недостаток света вызывают головную боль, а мебель диких форм – раздражение, но факт остается фактом: капитан Эгинеев в жизни не заработает на подобный «авторский дизайн». Хорошо хоть Шерев, выбрав благовидный предлог, ушел, иначе Эгинеев совсем бы растерялся. Ксана сказала, что их с Шеревым роман – часть рекламной акции, и вроде бы как следовало вздохнуть с облегчением, но Эгинеев только разозлился. Верочка говорила, будто вся так называемая «высокая мода» – результат больного воображения и хорошо срежиссированного вранья. Неприятно думать, что Ксана, его Ксана участвует в этом вранье. Зачем ей какой-то там Шерев, о котором уже почти никто и не помнит? Она сама звезда первой величины. Она – совершенство. Или это совершенство тоже ложь? – О чем ты думаешь? – Спросила Ксана. – О тебе. Зачем тебе маска? – Маска? – Она провела пальцем по черному краю, Эгинеев даже испугался, что порежется, но потом сообразил, края у маски не могут быть острыми, потому как это нелогично, нефункционально и вообще неправильно. – Зачем маска? – Кэнчээри попытался представить ее лицо без маски, но выходило лишь смутное размытое пятно. – Маска – часть образа. – Какого образа? – Химеры. Квартира, Шерев, маска… так задумано, понимаешь? У Химеры нет лица. – А у Оксаны есть. Эгинеев изнывал от желания сорвать эту чертову конструкцию из ткани. Он должен знать, как она выглядит, она-настоящая, живая, а не придуманный кем-то образ. Он ведь любит не образ, а женщину. Ксана молчит. – Ты ведь Оксана, а не Химера. Зачем тебе это? – Эгинеев хотел было коснуться маски, проверить, какова она на ощупь, но Ксана отшатнулась. – Не надо. – Почему? Ты стесняешься своего лица? – Это не то лицо, на которое хочется смотреть. – Значит, всю жизнь будешь прятаться? И дрожать, что кто-нибудь когда-нибудь узнает правду? – А тебе какое дело? – Она моментально ощетинилась раздражением, сейчас, наверное, выгонит и больше слышать не захочет про капитана Эгинеева, который оказался наглым и невоспитанным типом. Следовало остановиться, сменить тему, но Кэнчээри не мог. – Дело. Однажды я увидел женщину с желтыми глазами и влюбился. Я, как последний дурак, таскал ее фото в кармане и верил, что когда-нибудь мы обязательно встретимся. И чудо произошло, мы встретились, пусть обстоятельства этой встречи не самые романтические, но… но моя мечта в жизни оказалась лучше, чем на фотографии, она умна, интеллигентна, очаровательна, образована, она – идеал. И так ли важно, как этот идеал выглядит? – Это самое странное признание в любви, – она смутилась. – Только… Ты ведь не в меня влюбился. В картинку. В Химеру. А знаешь, что такое химера? Это то, чего нет. Хочешь правду? Тебе нравятся желтые глаза, да? Это линзы, специальные такие линзы, которые меняют цвет глаз. Аронов заказал, его, видите ли, совершенно не устраивал естественный цвет. Фома глаз – результат стараний пластических хирургов. За нос и подбородок им же спасибо. Про цвет волос вообще молчу… Я другая, Эгинеев. Если все это убрать, получится обыкновенная женщина. Стандартная, понимаешь? – Понимаю. – И ты моментально забудешь про свою любовь и прочие глупости. Одно дело страдать о прекрасной даме, и совсем другое – о среднестатистической девице, которая… хотя не важно. – Ксана замолчала, прижав ладони к раскрасневшимся щекам. Она дрожала, точно от холода, и Эгинеев мысленно проклял себя за жестокость. – Ты никогда не будешь обыкновенной, потому что ты – особенная. – Ерунда. – Не ерунда, – Эгинеев постарался говорить уверенно и спокойно, иначе не поверит, а ему очень нужно, чтобы она поверила. – Знаешь, это дело, оно заставило взглянуть на вас иначе… – На кого, «на нас»? – На женщин. Не перебивай, пожалуйста, а то мысль убежит. Меня столько раз спрашивали, «чем она лучше меня» или «почему взяли ее, а не меня», что эти вопросы по ночам стали сниться. А сейчас я понял. Я не знаю, как правильно это называется – харизма, аура, энергия или еще что-то, но у одних женщин оно есть, а у других нету. Те, у кого есть, будут прекрасны всегда, в любой обстановке, любой одежде, любом обществе, ну а другие, они могут быть красивыми, но этого мало. Аронов, в отличие от других, умеет видеть эту харизму, а потом делает так, чтобы увидели все остальные. Его считают гением, не знаю, может и вправду гений, но главное не он, главное ты. – Спасибо. – Я не договорил. Ты – это ты, Оксана, а Химера – только образ, удачный, но недолговечный, нельзя вечно притворяться, рано или поздно ты сама захочешь уйти от этого образа, так почему бы ни попробовать сейчас. – Сейчас? – Она побелела и обеими руками вцепилась в платье. – Сейчас. Здесь. Нас только двое, ты и я, что бы ни произошло, клянусь, это не выйдет за пределы квартиры. Да и не верю я, что случиться нечто ужасное, ты цепляешься за маску, боишься поверить, что без нее тоже можно жить, но попытайся. – Не надо. – Ксана не просила – умоляла оставить ее в покое. Ксана желала оставаться такой, какой была, но это трусость. Всего-то и нужно сделать один шаг, Эгинеев поможет, а потом она поймет, что это было правильно. – Поверь мне. Пожалуйста. – Почему? – Потому что я тебя люблю и никогда не сделаю больно. Я никогда тебя не предам. Клянусь. Просто… я хочу видеть лицо любимой женщины, а не это… На сей раз она позволила коснуться маски. Мягкая, бархатистая поверхность, то ли кожа, то ли ткань какая-то, Эгинеев не очень хорошо разбирался в тканях, но эта ему понравилась, приятная на ощупь, к тому же теплая. – Ты уйдешь, – обреченно, будто все уже произошло, и пути назад нет, произнесла Ксана. – Сбежишь. – Никогда. – Никогда не говори никогда. Фильм такой есть. И предупреждение. Никогда не говори никогда, никогда не обещай невыполнимого… но ты прав, рано или поздно… Держи. Маска упала на протянутые ладони куском темноты, живым и теплым. Тонкая ткань – или все-таки кожа? – мелкие трещинки-морщины, и удивительный рисунок, Эгинеев никогда не видел подобных – лиловые линии на черном фоне. Странно. Красиво. Загадочно. – И как тебе это? – В голосе Ксаны звучал вызов и… страх. Хорошо замаскированный, старый, как родовое проклятье, страх. – Иван говорит, что у каждого человека есть тайна, меленькая, большая, иногда смертельная… а у меня просто некрасивая, правда? Эгинеев молчал. – Видишь, – Ксана повернулась, чтобы было лучше видно. – Аронов сказал, что это похоже на застывшую лаву. Он любит красивые образы. Как по мне, это тухлое мясо, разве что не воняет. Врачи сказали, что ничего сделать нельзя, что кровоснабжение нарушено и мне вообще крупно повезло. Что в таких случаях бывает воспаление, гангрена или еще чего похуже, а я просто уродкой стала. Зато живой. Лучше ведь быть живым чудовищем, чем мертвой красавицей. А ты как считаешь, капитан Эгинеев? Химера