Муж и любовник, так было бы правильнее, но они давным-давно не любовники. В этом вопросе Адетт была категорична: пока Алан жив, она сохранит ему верность. Не из любви, а потому, что Алан богат и ей безумно хочется заполучить часть этого богатства. Но почему тогда она не позволит Сержу забыть? Он пытался жить, завел ни к чему не обязывающий роман с мадам Н., замужней и скучающей. Мадам Н., кроме супруга и взлелеянной в ничегониделании хандры, имела приятный голос, тонкую талию и голубые глаза. Она была в меру умна и без меры взбалмошна, а еще невероятно похожа на Адетт. Именно это сходство и привлекало Сержа до тех пор, пока однажды он не увидел мадам Н. за одним столом с Адетт. Копия, жалкая копия, любимое творение художника-самоучки, дерзнувшего срисовать Джоконду. С мадам Н. он расстался в тот же вечер и больше романов себе не позволял. Зачем, если никто не сравнится с Адетт? Сегодняшний вечер мало чем отличался от предыдущих. Те же люди, те же лица, те же разговоры. Адетт смотрит на супруга, на лицее ее скука, на шее – темный, почти черный жемчуг, он словно светится изнутри, и кожа, раздразненная этим светом, приобретает волшебный оттенок золота. Золотом же сияют и волосы. Эта прическа – Адетт сама ее придумала – необычайно идет ей, значит, завтра эта прическа станет модной. – О чем задумался? – Мика толкает острым локтем в бок. Мика пыталась с ним заигрывать, но он не обратил внимания, и она обиделась. Мика вообще очень легко обижалась, это у них семейное. Франц каждое замечание воспринимает как оскорбление, надувается индюком, замыкается в себе и молчит, молчит, молчит… Это многозначительное молчание раздражает куда более Микиных шпилек. – Думаешь, папочка и тебя облагодетельствует? – Мика изрядно пьяна, но продолжает сжимать в руке бокал шампанского. Интересно, если с ней завести роман, Адетт разозлится? Скорее всего да, ведь роман с Микой может вызвать гнев Алана и, таким образом, поставить под удар саму Адетт. Хорошая получилась бы месть. Впервые Серж посмотрел на Мику с интересом. Пожалуй, если подобрать платье, сменить макияж и дурацкую прическу, из-за которой Микина голова выглядит чрезмерно большой, то ее можно будет назвать симпатичной. А она считает себя красавицей. Что ж, пока существуют миллионы Алана Демпье, всегда найдутся и те, кто с готовностью поддержит ее в этом мнении. – Не стыдно жить за чужой счет? – Стыдно девице пить, словно матросу. – Встрял Алан, старик на все имел свое собственное мнение, которое зачастую расходилось с общепринятым. Здесь они с Адетт нашли друг друга. Пара скорпионов. Серж настолько ненавидел Алана, что даже посочувствовал Мике. – А, если человек проливал кровь за свою страну, и после этого страна не в состоянии обеспечить его достойно работой, то что ж тут стыдного? Мы ведь теперь родственники! Серж подтвердил: да, родственники, старик и не предполагает, насколько родственники. Мика замолчала, с отцом она спорить не станет, выплеснет яд на кого-нибудь другого. Поначалу Мика пыталась укусить мачеху, но Адетт укусов не замечала. Адетт в принципе не замечала никого, кроме самое себя, и это ее безразличие было оскорбительнее слов. Серж на собственной шкуре опробовал. – А ты ее не слушай, – продолжал вещать Алан, – Мика – дура, как и все женщины. За всю жизнь ни одной умной не встретил. – Даже так? – Сержа удивил тот факт, что Адетт слушает разглагольствования супруга с тем же равнодушно-отрешенным выражением лица, не пытается ни протестовать, ни перевести беседу в другое русло. – Так. Только так. И чем красивее, тем глупее. Ловят таких же дураков на красоту, а те и рады. Только красота ведь не вечна. Сегодня есть, а завтра нет. Сегодня я вижу, а завтра ослеп, или умер. Что тогда? – Не знаю. – Ничего. После смерти не будет ничего. – А душа? – Душа… Душа, душа, душа… – Алан нацепил на вилку ломтик розового мяса. – Кто видел эту душу? Кто знает, что она чувствует, из чего состоит, и живет ли вечно. Да и красивое лицо еще не означает красивой души. Бессмертие у человека одно – дети. Мика заерзала на стуле и попыталась выпрямить спину, но неловко потянула скатерть – как только умудрилась зацепится? – и на пол дождем посыпались вилки. На Мику больно было смотреть: она едва не расплакалась от обиды, накрашенный ротик сжался в одну красную точку, а брови сошлись на переносице. – Да уж, – хмыкнул Алан. – Говорят, поздновато я детьми обзавелся, оттого и вышли… неудачными. Так что, не тяни, а то будешь потом, как я, мучится и думать, чего с такими наследничками делать. Вот завещаю все женушке, тогда и посмотрят, каково это было деньги зарабатывать, а то только и умеют, что тратить. – Мне не нужны твои деньги. – Заметила Адетт. – Я же говорил, чем красивее, тем глупее, а мнят себя умными. Алан засмеялся, и Серж улыбнулся в ответ. Значит, старик считает себя самым хитрым, самым умным, самым всезнающим? Что ж, впереди его ждут сюрпризы. Адетт умеет не только тратить. Словно уловив его мысли, Адетт обернулась и легонько покачала головой. Укоряет? За что? Он же еще ничего не сделал. – Еще можно жить вечно, – тема бессмертия, похоже, не на шутку взволновала Алана, он даже про еду забыл, – вот ты когда-нибудь слышал про философский камень? – Свинец, превращенный в золото? – Золото из свинца добывают либо дураки, либо гении. Философский камень позволяет получить эликсир бессмертия, – Демпье перешел на шепот, – только это не камень и не эликсир. Это врата в вечность, но никто не знает, как их открыть. – Глупости, – фыркнула Мика. – Глупость – это ты. Иди домой, с такой дочерью на люди стыдно показываться. Хотя… Ты мне нравишься, Серж, чувствую в тебе человека, может, породнимся? Бери Мику в жены, хоть и дура, но детей родит нормальных, приданое хорошее дам, с работой подсоблю… – Папа! – А тебе сказано домой идти! Немедленно! Так что, возьмешь в жены? – Нет. – Серж ответил раньше, чем успел подумать над предложением. Да и что думать? Во-первых, он женат… Правда, об этом никто не знает и, скорее всего, никогда не узнает. Во-вторых, никакое приданое не уравновесит скверный Микин характер. В-третьих, Адетт. Вернее, во-первых, во-вторых и в-третьих Адетт. Он не в состоянии предать ее и собственную надежду на счастье, которое непременно наступит после смерти Алана. – И правильно, нечего с дурой связываться, только, Серж, ты не забывайся. Либо свадьба, либо никак. Понял? В мутных старческих глазах плясали черти, это отражение ее улыбки, довольной, сытой, умиротворенной. Адетт его не отпустит. Но и Серж не отпустит ее. Равновесие. Творец Работалось легко, на подъеме, будто и не было перерыва и сомнений. Это полотно займет почетное место в его коллекции, а Лехин ничего не понимает в искусстве. Фотографировать… Фотография – слепок внешности, точный и потому совершенно пустой, а Аронову нужна душа, суть образа, которую ни одним объективом не захватишь. Фотографий после каждого проекта остается множество, а картина лишь одна, единственная, неповторимая и это правильно, потому как красота – суть индивидуальность. Ксана сегодня, что называется, в образе. Именно в том образе, который он когда-то сумел разглядеть в ней: отрешенный взгляд, задумчивое выражение лица, и чуть прикушенная верхняя губа. Аронов постарался запечатлеть это все. Рано или поздно Ксаны-Химеры не станет, жизнь слишком жестока, чтобы подобное рукотворное совершенство смогло просуществовать сколь бы то ни было долгое время, зато у Ник-Ника останется его творение. Когда-нибудь он издаст альбом своих творений. Мармеладная Элиз, черная королева-Анна, Виктория – дитя блеклых осенних дождей, Юкка, Летиция, Айша и Химера… Его девочки, его жемчужины. Будущая жемчужина устало опустила плечи и попросила: – Может, хватит? Уже три часа… – Не хватит. – В данном вопросе Аронов был категоричен: пока есть вдохновение, нужно работать, а отдохнуть и потом можно. – У меня съемки… – Потом. – Господи, в какой обстановке приходится творить? Деньги, деньги, деньги… только и разговоров, что о деньгах, о том, как заработать, на чем сэкономить, где украсть. Когда-то бизнес казался Ник-Нику увлекательным занятием, весьма подходящим для его творческой натуры. Возможно, раньше так оно и было, но не сегодня, сегодня бизнес – удел зашореных, серых типов навроде Лехина, которые живут по правилам и всякое отступление от этих правил считают преступлением. А Аронов не может вот так жить, ему полет нужен, свобода. – Лехин будет недоволен. – пробурчала Химера. Вот, снова Лехин! Уже для Ксаны авторитет не он, Николас Аронов, поднявший ее из грязи к небесам, а какой-то Лехин… обидно, черт побери. А Ксана своего добилась: от ее нытья пропало настроение, теперь сколько ни стой, работы не будет. Дура. Все они дуры, только и видят, что деньги да минутную славу звезды. Настоящая же слава долговечна… Кто теперь помнит красавицу-Джаконду? Никто. Зато весь мир восхищается работой великого художника Леонардо да Винчи. Это еще вопрос, была ли модель столь совершенна, как ее портрет… Нет, Аронов не претендовал на лавры великого живописца, он работал прежде всего для себя, а уже потом… кто знает. Ксана ушла, и теперь мастерская давила на Аронова своей пустотой. Ничего, недолго осталось, завтра-послезавтра он допишет портрет и отдохнет, он ведь заслужил отдых. Неделю на Кипре… Или лучше Италия? Соломенная шляпа, домашнее вино, горластые женщины и пыльные улицы. Когда-нибудь Аронов обязательно купит себе поместье в Италии… когда-нибудь потом. Вчера он увидел девочку. Очаровательное дитя, лет тринадцать на вид, а то и меньше, белокурые локоны, карие глаза – редкое сочетание – светлые брови и удивительно чистое личико. Этакий херувим. После удушающей черноты Ксаны и наглой сексуальности Айши ангельская непорочность Танечки – имя, конечно, изменится, но пока пусть будет Танечкой – будет воспринята «на ура». Лехин, естественно, будет против, времени-то с начала Проекта прошло всего ничего, месяц, а то и меньше. Нет, наверное, больше месяца, ну да не важно, все равно мало, только-только раскрутили Ксану, только получили первые прибыли и сворачивать. На Ксане еще полгода, а то и дольше можно будет неплохие деньги иметь, но ведь не в деньгах дело. Или в деньгах? Лехин скажет, что именно в деньгах, и возможно пригрозит разделом фирмы, как раньше, хотя сам прекрасно понимает, что без Аронова он никто, так, рядовой бизнесмен. С одной стороны, новый Проект начинать рановато, вон, даже портрет не написан. С другой… уж больно хороша Танечка, а дети взрослеют быстро. Чуть потяни время и на нежной коже появятся прыщи, волосы потемнеют, черты лица огрубеют, а тело утратит ту непередаваемую хрупкость черт, свойственную лишь юным ангелам. Или поработать пока с Ксаной, а идею с девочкой-моделью отложить на будущее? А вдруг он потом не найдет нужный материал? Сложно, ну почему каждый раз приходится все обдумывать, оценивать, правильнее было бы сказать «расценивать». Почему он не может работать без оглядки на деньги, и делать лишь то, что хочется. А если запустить два проекта сразу? Ксана и Танечка… Тьма и свет… Нет, это уже было, опять же в схему не вписывается Шерев. А если Шерева убрать? – Надо думать, – сказал Аронов вслух, и Зеркало понимающе улыбнулось. Оно любило новые знакомства. Химера Я все-таки позвонила Эгинееву. Возвращаться домой не хотелось, а бродить одной по улицам, что может быть скучнее. Эгинеев, как мне показалось, обрадовался. Хотелось бы, чтобы эта радость предназначалась не Химере с ее маской, дрессированными ужимками и тщательно подобранными нарядами, а мне, Оксане. Странно, но до этого момента я верила, что я-Оксана и я-Химера – понятия равнозначные, а на самом деле… На самом деле Химера была прекрасной, таинственной и недоступной – Аронов постарался, а Оксана – никому не нужной. Эгинеев подарил белую розу на толстом колючем стебле, а я не могла отделаться от мысли, что цветок предназначался ей, Химере, что в мою сторону Эгинеев и не глянул бы. – Что-то случилось? – Спросил он. – Ты сегодня не такая.