Во время последней встречи, когда Эгинеев попросил показать зеркало, Николай Петрович Аронов волновался. Вернее, не совсем, чтобы волновался, скорее это походило на тень волнения: суетливые, немного неловкие жесты, излишняя разговорчивость и демонстративное веселье. Аронов рассмеялся, услышав историю о Черной леди. – О да, слышал, слышал… В этой сказке есть доля истины, Зеркало Химеры действительно когда-то обитало в Париже, принадлежало одной даме, по слухам, очень красивой даме, хотя дело не в красоте, совсем не в красоте… – Аронов задумчиво рассматривал зеркало, словно увидел его впервые. – Бедняжка покончила с собой… Ванна, шампанское, яд… Весьма романтично, хотя и глупо. Вроде бы как она предпочла смерть нищете, а ее брат потом продал имущество с аукциона. Зеркало уехало в Германию, а уже оттуда в качестве трофея, попало в Россию. Подобные вещи любят путешествовать. Но Черная леди… глупости. Может, и глупости, но капитана Эгинеева в этой истории кое-что зацепило. Как там выразился Аронов? Ванна, шампанское, яд? Романтично, но глупо? Совпадение? Или кто-то сознательно добивался сходства? Тогда все началось с Сумочкина? Или гораздо раньше, с Августы Подберезинской? Или еще раньше, с несчастной француженки и зеркала? Но до француженки вряд ли удастся добраться. Эгинеев представил выражение лица начальника, услышавшего просьбу о командировке в Париж… Точно решат, что Якут с ума сошел. Лунная дорожка переползла на грудь. Быстро она, почти так же быстро, как убийца. Нужно найти его раньше, чем он доберется до Ксаны. С этой мыслью капитан Эгинеев Кэнчээри Ивакович уснул. Дневник одного безумца. Знаешь, Августа, а у меня появился союзник, вернее союзница. Это так странно, я уже свыкся с мыслью о своем одиночестве, я принимал его и как награду, и как наказание. Она сама пришла ко мне и предложила помощь. Стерва, она всегда была стервой, ты ведь помнишь Машку? Естественно, помнишь. Машка отобрала у тебя Арамиса, Машка испытывала наслаждение, унижая тебя, Машка все это время была рядом. Это не случайно. Судьба тугим узлом связала нас троих, и только теперь становится понятно: зачем. У Машки свои резоны: она хочет денег и красивой жизни и ради этого готова на все. Я же просто использую подвернувшуюся возможность. Она получит деньги, но вряд ли сумеет ими воспользоваться, ее смерть станет последним штрихом, последней жертвой во искупление. На твоих похоронах Машка шла сразу за гробом и рыдала, прижимая к груди белые гвоздики. В этих слезах не было искренности – она просто привлекала внимание к себе, заставляя всех бегать вокруг ее драгоценной особы. Как же, Машеньке плохо, она такая эмоциональная, чувствительная, дайте воздуха, дайте нашатыря, дайте валерианки, дайте присесть… Она и теперь такая же. У нее холодная, тщательно выверенная красота и глаза стервы. Знаешь, что она сказала? – Понятия не имею, чем эти дуры тебе не угодили, но сейчас или ты действуешь так, как я скажу, или отправляешься за решетку. Как тебе подобный ультиматум? Я согласился, пока наши планы совпадают, но только пока. Пусть она думает, что я испугался, пусть помогает, а дальше увидим, кто кого. Знаешь, Августа, ее визит оставил странное впечатление: я ненавижу эту женщину и в то же время восхищаюсь ею. Машка всегда умела быть царицей, причем ни у кого никогда не возникало даже тени сомнения в ее правах на этот титул. Она жила с уверенностью, что весь мир создан специально для нее, и до сих пор так думает, что ж, тем приятнее будет убивать ее. Самонадеянность должна быть наказана. А еще, я знаю, что именно она убила тебя. Машина мама работала в лаборатории бухгалтером, и сама Машка почти все детство провела там, ей не представляло труда вынести из лаборатории что угодно. А возможно, она и не выносила. Машка вполне сумела бы получить нужный настой и вне лаборатории, она ведь умная, и хладнокровная, она точно знает, чего хочет, и во исполнение своих желаний готова на все. Замечательные черты характера для убийцы. Что она тебе сказала? Наверное, утешала, уговаривала не расстраиваться, и возможно даже пообещала порвать с Арамисом. Машка умела казаться доброй и понимающей, а ты всегда готова была поверить в лучшее. Потом она напоила тебя чаем… В термосе принесла или в гости пригласила? Ставлю на термос – Машка уже тогда была достаточно осторожна, чтобы не показываться с тобой на людях. Ты выпила и пошла домой, а когда почувствовала себя плохо, догадалась обо всем и попыталась дозвониться до меня. Ты хотела рассказать правду, хотела, чтобы я помог, пришел, спас. Ты надеялась на меня, а я подвел. После твоей смерти лабораторию прикрыли – комиссия обнаружила огромное количество нарушений в работе, но Машка, истинная виновница произошедшего, осталась ненаказанной. Она боялась. Теперь я четко вспоминаю, что сразу после похорон Машка поспешно уехала в деревню к тетке. В деревню. Машка. Более несопоставимых понятий не существует. Мне бы уже тогда задуматься, но я был слишком занят собственным горем, чтобы обращать внимание на подобные странности. Знаешь, что я думаю? Ее мать что-то заподозрила, поэтому поспешила спрятать любимую девочку, а тебя обозвали самоубийцей. Я рассказывал тебе о Сумочкине? Не помню, а перечитывать все записи нет желания. Сумочкин – глупец и предатель, я давно наблюдал за ним, просто из любопытства: при всем желании Ромочка вряд ли сумел бы причинить существенный вред "л'Этуали", но мелкие подлости забавляли. И вот, когда Арамису становится известно про Сумочкина, тот вдруг умирает. Снова самоубийство. Снова тиатонин. Снова Машка. На этот раз она правильно рассчитала дозу и бедолага Сумочкин умер быстро. Опыт сказывается. Химера Иван явился под утро, холодный, веселый, хмельной. От него привычно несло водкой, но теперь этот запах казался мне столь же притворным, как искусственные цветы. Водкой пахла одежда, но готова поклясться, сам Иван был трезв. – Привет, дорогая, скучала? – дежурный поцелуй в щеку, ни дать, ни взять – супруг, возвратившийся из командировки. А мне, следовательно, полагается изображать жену, которая безумно соскучилась по мужу. – Ну, рассказывай, чего тут натворить успели? – Ничего. – Я рассматривала Ивана, выискивая косвенные доказательства своей правоты. Спокойный чуть насмешливый взгляд, уверенные движения и руки не дрожат, и суждения у него всегда здравые. Я ведь раньше обращала на это внимание, но потом решила, что артисты, тем более такие знаменитые, спиваются как-то иначе, чем простые люди. – Что, совсем ничего? – Иван огорчился. – И милиция не приходила? – Приходила. – И как? – И никак. Успокойся, про тебя не спрашивали. – А про кого спрашивали? – Про Аронова. – Тогда ладно. Сфаргань кофейку, а то прям голова раскалывается. Туда лететь, назад лететь, а я самолетов на дух не переношу. И вообще непонятно, за каким Лехин туда отправил именно меня. Я ж не менеджер, не финансист, я вообще выполняю эти… представительские функции. – Иван раздраженно – никогда еще не видела его раздраженным – швырнул плащ на пол. – Нет, ну вот скажи, зачем отправлять меня туда, зная, что я в этих цифрах ни бельмеса не понимаю? Да Лехину все равно ехать придется, только время потеряли. И главное, с такой срочностью… «Иван, ты должен понимать степень возложенной на тебя ответственности… ты столько лет ограничивал свое участие в делах фирмы…». Получилось у него похоже, я прямо увидела перед собой тихого, занудливого Марата, читающего очередную нотацию. Сморщенный нос, брезгливо поджатые губы и печальные собачьи брыли. – И в результате я оказываюсь в каком-то заштатном городке, в гостинице, где нет горячей воды, зато есть параллельная цивилизация клопов, настроенных весьма агрессивно, и некая местная шишка, которая изнемогает от желания подписать с нами контракт. Но только есть некоторые спорные вопросы, которые мне нужно решить. Решал. Весь день решал. Сначала в ресторане, потом в бане с местными гетерами, потом в номере. Водка у них паленая, голова теперь болит. – Так свою надо было брать. – Кофе я сделала, просто, чтобы руки занять, а то возникло сильное желание запустить в этого героя-любовника чем-нибудь потяжелее. Водка, видите ли, паленая… баня, девочки… – Свою? – Или скажешь, что случайно фляжку забыл? Иван захохотал. – А ведь правду говорят, что женщины и кошки дьявольски любопытны… – Я не… – Да ладно, Ксан, не оправдывайся. Запомни на будущее, что бы ты ни сделала, никогда не оправдывайся. Человек, бормочущий оправдания, выглядит жалким и виноватым. – А ты у нас гордый и невиновный. Забирай свой кофе. – Спасибо, милая. – Этот негодяй не испытывал ни тени раскаяния. Столько времени водил меня за нос, притворяясь алкоголиком, а теперь хохочет, словно сумасшедший. Да ладно я, но ведь и Аронов, и Лехин, и другие тоже считают Ивана пропащим. Сколько раз за это время я слышала притворно-печальное «Шерев перегорел, больше не снимается, а ведь раньше-то, раньше…» Обманщик. Обманщик пил кофе и выглядел весьма довольным жизнью. – Ну, спрашивай, ты же хочешь спросить. – поддел он, серые глаза искрились смехом, а чуть влажная от растаявшего снега челка придавала Ивану вид лихой и совершенно несерьезный. Мальчишка, решивший поиграть в казаков-разбойников, Питер Пен, застрявший в детстве, и не понимающий, чем чреваты подобные игры во взрослом мире. И эта его улыбка… Думаю, точно так же змей-искуситель улыбался Еве, предлагая яблоко. И прародительница не устояла перед улыбкой, взяла яблоко, а я задала вопрос, которого от меня ждали. – Зачем? – Ах, зачем, зачем, зачем… Вечный вопрос, ты не находишь? – Он нарочно тянул время. – Да ты садись, а то стоишь над душой, как ревнивая супруга. Понимаешь, Ксана, однажды я понял, что все вокруг врут. Вот мы с тобой живем в одной квартире, выходим в свет вместе, и люди думают, что у нас с тобой роман. Это ложь. Моя жена в своих интервью рассказывает о душевных терзаниях и бессонных ночах, на которые обрек ее, несчастную, муж-бабник. Это тоже ложь. У нее имеется любовник да и не живем мы вместе уже года два, но скандал способствует карьере, вот она и изгаляется. Аронов с Лехиным делают вид, будто обожают друг друга и партнерство их скреплено дружбой, это тоже ложь. Скорее два скорпиона подружатся, чем эти двое. – Но ты-то при чем? – Сложно объяснить. Это случайно получилось. Просто однажды я понял, что от пьяницы меньше требуют, а чем меньше с тебя требуют, тем меньше подлостей ты совершаешь. Там, где я был, нельзя без подлости, а добровольно не отпустили бы, во всяком случае, пока деньги зарабатывал. А с пьяницы что взять. Вот и все. Хотя нет, не все. Это игра, интересная, забавная, сумасшедшая игра. Если хочешь, роль всей жизни, и мне она, черт побери, нравится. Я молчала. Я просто не знала, что ответить. Роль? Игра? Побег в себя и от себя? Я не философ, не судья, я – Химера, а он – Иван Шерев. У меня своя тайна, у него своя. – Жалеешь убогого? – Поинтересовался Иван. – Ни капли. – И правильно, – Иван улыбнулся. – Чего меня жалеть, я живу, как хочу, и могу позволить себе гораздо больше, чем вы все вместе взятые. Вот ты можешь сказать Аронову, что он козел? Нет, потому как зависишь от него, и я завишу, только мне на эту зависимость глубоко насрать. Я знаю, что нужен ему не меньше, а то и больше, чем он мне, поэтому и говорю, что хочу, а Аронов слушает и списывает на белую горячку. Ладно, красавица, не бери в голову, но запомни: у каждого свои секреты, большие и маленькие, некрасивые и порой смертельные… не спеши узнать то, что знать не нужно. – Ты серьезно? – Более чем. Ты же у нас любопытна, а знаешь, к чему порой приводит ненужное любопытство? К смерти, Ксана. Ладно, ты как хочешь, а я спать пошел… устал, знаешь ли, эти самолеты, я их жутко не люблю. А все, что я тут наболтал… не бери в голову, у каждого свои тараканы. Свои тараканы и свои секреты, маленькие, большие и порой смертельные. Это прозвучало как… предупреждение. Иван и в самом деле спать лег, даже похрапывал бодро, но я ему не верила. Вот не верила и все тут. Столько времени прожить рядом и врать, нагло, беспардонно врать. Обидно. Вот возьму и расскажу все Эгинееву, тот поймет. Единственный нормальный человек в моем окружении. Интересно, зайдет сегодня, как обещал, или нет? Может, позвонить? Но самой как-то неудобно… Тем паче, не знаю, во сколько освобожусь, сначала Аронов с его картиной, потом какие-то съемки… квартира, Иван, которому я больше не верю… Вернусь, тогда и позвоню. За три года до… Париж полюбил Адетт Адетти, мадам Демпье, а она полюбила Париж. Они стоили друг друга, надменный город королей и революций, и женщина, которая была революционеркой, но жаждала примерить корону. Они понимали друг друга с полувздоха-полушороха голубиных крыльев, полувзгляда на расцвеченные солнцем мостовые, тонкого, ни к чему не обязывающего аромата кофе, и роскошной глубины горячего шоколада. Адетт нравился горячий шоколад с корицей и свежей мятой, она всегда отличалась необычным вкусом. О, Адетт вписалась в блестящую суету Парижской жизни так же, как младенец вписался в нежное кольцо рук Сикстинской Мадонны. Ее и называли Мадонной, не считая это богохульством. Мужчины провожали ее взглядами, женщины бесились, осознавая собственное несовершенство, Алан гордился – как же, заполучить в единоличное пользование этакую красавицу – а Серж ревновал. Болезненно, люто, беспомощно и бесполезно, на его ревность обращали внимания не больше, чем на комариный писк. Только Адетт забавлялась. Она специально таскала его с собой: балы, вечеринки, театральные премьеры, благотворительные обеды и ужины в узком кругу. Адетт лучилась счастьем, появляясь в обществе сразу двух мужчин, которые являлись ее собственностью. Муж и брат.