В ярко-голубых глазах – линзы, решил про себя Эгинеев, слишком уж глаза яркие, слишком голубые – мелькнуло разочарование. Закинув ногу за ногу, отчего короткая юбчонка задралась совсем уж неприлично, Инга поинтересовалась. – Вы не против, если я закурю? – Пожалуйста. – Разрешил Эгинеев. В данный момент его несказанно радовал тот факт, что в череде допрашиваемых Инга значилась последней, значит, потом можно будет выпить кофе, или даже перехватить чего в пельменной, а если повезет, то и домой заехать. Курила Инга тонкие длинные палочки «Вог», ну а что еще может курить модель, если не «Вог». – Расскажите мне об Айше. – Айша, Айша, Айша… только и слышно было, какая она замечательная. И что теперь? Где эта замечательная? У Аронова всегда так: притащит новенькую, носится с ней, как дурак с писаной торбой, а потом интерес пропадает, а вместе с ним и девочка. Знаете, я ведь раньше пыталась понять, чего он в этой толстой дуре нашел, а потом, как узнала от девчонок все, так обрадовалась, что в основном составе, но не впереди. Понимаете? – Нет. – Неужели не донесли? – Голубые глаза Инги радостно вспыхнули. – Никто не рассказал про Черную леди? В самом деле не рассказали? В смысле, серьезно? – Серьезно. – Ой, ну тут такое дело… – Инга засмущалась, на бледных щеках вспыхнул натуральный, ненарисованный румянец. – Я сначала сама не верила, да и… не принято у нас тут об этом распространятся, Лехин, если услышит, выгонит к чертовой матери, но это же в интересах дела? Ведь убийство произошло, значит, молчать нельзя? Инге очень хотелось посплетничать, причем посплетничать на законном основании, чтобы никто не упрекнул потом. – Вот, значит, как было. Айша появилась с год назад, ну это не так, чтобы долго, но я уже работала. Раньше в другой конторе пахала, ведущей была, но потом Лехин сам предложил в «л’Этуаль» перейти, а я-то не дура, я-то понимала, что «л’Этуаль» – это совершенно другой уровень, и шанс такой один раз в жизни выпадает. Рассчитывала, что сначала на общих основаниях буду, а уже потом снова в первые выбьюсь, я ж работать умею и вообще способная, здесь таких ценят. А тут, прикиньте, в ведущие берут какую-то совершенно постороннюю девицу, наглую, уродливую, тупую, как бревно. Это ж против правил! – Инга возмутилась искренне, будто бы сие событие произошло не год назад, а вчера. – У нас Айшу сразу невзлюбили. Другие как: пришли в коллектив, значит, проставится должны, и вообще, тех кто давно работает, уважать, советы слушать, а Айша у нас особенная, она только Аронову да Лехину подчиняется, ну а Маратка для нее, соответственно, и расстарался. Выгодные контракты – все ей, на показы тоже ее, на демонстрации-презентации и прочие мероприятия тоже Айшу. Она ведь лицо «л’Этуали», а все остальные так, для антуражу. Да и вела она себя с нами, как боярыня с холопками, давала почувствовать, что мы с ней на разных условиях работаем. Ну вот скажите, чего в ней такого было, чего во мне нет?! – Инга потянулась всем телом, по замыслу это должно было выглядеть сексуально, но у Эгинеева вид тощей шеи, ключиц-крючочков и длинных мосластых ног вызывал лишь жалость. Подобная красота смотрится на расстоянии. – А потом девчонки, те кто постарше, рассказали, что Ник-Ник всегда так делает: берет приму со стороны, раскручивает по максиму и пока народ ведется, отбивает денежку. А как интерес у населения к новой звезде падает, так и до свидания. С одной стороны, конечно, свинство полное, зато с другой – шанс, каких мало, подумаешь, Аронов, да с его раскруткой потом куда хочешь устроится можно, или вообще заграницу свалить. Да только она не отпустит… – Кто она. – Черная леди. – Инга перешла на шепот. – Говорят, будто у Аронова зеркало есть старинное… я конечно, в эту чушь не слишком-то верю, но… это зеркало вроде бы как одной красавице принадлежала, жуткой стервозине и вообще натуральной ведьме, которая с помощью зеркала вообще не старела. Вот сто лет жила и сто лет красавицей оставалась, причем такой, что ни один мужик устоять не мог, да весь Париж у ног ее ползал и пятки лизал. А потом красавицу эту отравили. – Кто? – Эгинеев тоже перешел на шепот, чтобы не разрушить очарование страшной истории. – Соперница, которая хотела это зеркало заполучить, да только ведьма сокровище свое даже после смерти никому отдавать не желает, потому и мстит. Вот, не верила, честное слово не верила, а только поглядите сами: сколько у Аронова звезд было? Да с десяток, а то и больше. Ну и где они все? Нету, никого нету. Ник-Ник с ведьмой договорился, пока Айша у него работала, в зеркало смотрелась, ведьма ей красоту и наколдовала, а стоило уйти – и пожалуйста, зарезали. Кому понадобилось убивать эту дуру? Кому, скажите? А я знаю, – ведьма за ней явилась, та, что в зеркале живет. И в тот день, когда Аронов предложит мне стать ведущей, я сбегу. Творец Аронов отмывал Зеркало, тщательно, аккуратно, стараясь не испортить стекло, он спешил, потому как совсем скоро этот капитан недоделанный вернется и попросит показать Зеркало, и кровь увидит… Сука. Какая же сука его так подставила? И ведь никто ничего не слышал, впору продавать дом и переселятся в квартиру, лучше однокомнатную, а Зеркало в банк… в ячейку, под круглосуточное наблюдение. Будь проклят тот день, когда Аронов решился оставить его у себя. Память… какая к черту память, такие воспоминания нужно изгонять, выбивать, стирать. Да, стирать, сначала теплой водой с мылом – Ник-Ник где-то, он уже не помнил, где именно, вычитал, что кровь лучше всего замывать хозяйственным мылом – потом просто водой, потом растворителем, потому что мыльная вода не оказала на краску ровным счетом никакого внимания, и снова водой. Хорошо бы лезвием поддеть, но есть риск поцарапать Зеркало, а этого оно не простит. Интересно, кто расскажет про Черную леди? Сказка гуляла по фирме давно, так давно, что и не припомнишь, когда она появилась впервые – пять лет назад или все десять. Аронова эта страшилка даже забавляла, но сегодня было совершенно не до смеха. Что решит милиция, обнаружив на Зеркале кровь Айши? Почему-то Ник-Ник не сомневался в том, что кровь принадлежала именно ей. Правильно, они решат, что Аронов – убийца. А у него алиби нет, со всех требуют алиби, а у него нет. Вчера он напился, с самого утра проснулся с головной болью и мыслью о том, что неплохо было бы напиться до потери пульса, а ближе к обеду принялся осуществлять желание. Эльвирку, конечно, зря домой отправил, хоть какой-то свидетель, а теперь что? Плохо. Все плохо, ужасно, отвратительно… Может, Лехина позвать? Пусть найдет приличного адвоката. Хотя, нет, рано, еще решат, будто Ник-Ник испугался. А чего ему бояться? Правильно, ему бояться нечего, он законопослушный гражданин, уважаемый человек и ничего плохого не сделал. Более того, как он мог забыть – его ведь тоже пытались убить! Пусть Лехин утверждает, что та попытка – неприятная случайность, что стреляли в Аронова гоп-стопники или наркоманы, которые хотели разжиться деньгами, но ведь был факт покушения. Был! Жаль, только не зафиксировали… Аронов вылил мутную воду в умывальник и тщательно протер его тряпкой, вот теперь в Мастерской полный порядок. Да и Зеркало показывать не стыдно. Поднявшись наверх, Ник-Ник налил себе коньяку, нервный сегодня день, очень нервный… Скорей бы вся эта беготня закончилась. Повторный визит капитана Эгинеева прошел примерно так, как и предполагал Ник-Ник: вежливые извинения и не менее вежливая просьба показать зеркало. Пожалуйста, пусть смотрит, Аронову не жалко. Зеркало Химеры к вниманию милиции отнеслось с полнейшим равнодушием, оно выглядело тусклым и старым, о чем капитан Эгинеев ни преминул сообщить вслух. Он также поинтересовался стоимостью «этой штуковины». Ник-Ник охотно озвучил цифру, стоящую в страховом полисе, чем окончательно убедил мента в полной законопослушности Зеркала. Волшебные вещи и страховка как-то слабо увязывались между собой, кроме всего прочего, капитан Эгинеев в мистику не верил. Ну и Господь с ним. Гораздо больше Аронова удивила просьба мента о «беседе в частном порядке» с Химерой. Зачем ему Ксана? Ну да пусть беседует, все равно она ничего не знает, а Шерева Лехин уберет на время. Шерев куда опаснее, алкоголик и трепло, насочиняет сказок, а им с Лехиным потом расхлебывай. Нет, к менту Шерева пускать нельзя, во всяком случае пока. А Химера… ну если этому Эгинееву хочется поговорить с Химерой, то почему бы и нет. Ксана – девочка смекалистая, сообразит, как надо себя вести, да и с ментом дружить надо, а то мало ли что… у нее богатая фантазия. Что до зеркала… Аронов уже почти решился продать его. Только портрет допишет и продаст. За год и один день до … Часть вторая. – Господи, поверить не могу, что все закончилось. – Адетт зябко куталась в меховой палантин. – Я ужасно замерзла, неужели нельзя было сделать все побыстрее? Погода просто кошмар! Не удивлюсь, если это Алан постарался испортить мне день. – Алан умер. – Осторожно заметил Серж, пытаясь понять: шутит Адетт, или и вправду считает, что покойный супруг способен делать гадости и с того света. – Конечно, я знаю, что Алан умер. Ему давным-давно следовало умереть, будь в нем хоть капля мужества, он бы не опустился до такой смерти. Господи, а если я заболею? Это ужасно! Почему Мика и Франц остались дома, а я вынуждена была тащится на кладбище! Они же дети Алана, такое неуважение к отцу… – А ты – жена. – Вдова. – Поправила Адетт. – К счастью, уже вдова. Надеюсь, они догадались растопить камин… впрочем, о чем это я, даже если и догадаются, то не сделают. Они меня ненавидят. Скажи, Серж, что я им сделала, чтобы заслужить эту ненависть? – Ну… Вышла замуж за Алана и прибрала к рукам его деньги, заставив бедных деток самим зарабатывать на пропитание. – Брось, – Адетт поднесла руки ко рту и дыханием попыталась согреть их. В салоне автомобиля было ненамного теплее, чем на кладбище, пожалуй, даже холоднее, к тому же воняло бензином, маслом и мокрым мехом. В такую погоду следует одевать плащ, а не меха. – Они уже взрослые, могут и поработать. К тому же Алан время от времени подбрасывал им пару франков. – Пару, милая. В том-то и дело, что Мике со своим братцем приходилось выпрашивать деньги, унижаться, каждый раз выслушивать долгие нотации и упреки в транжирстве, тогда как ты жила ни в чем себе не отказывая. Думаешь, Мика не мечтала о такой шубке? Адетт нервно дернула плечом и, проведя пальцами по меху – слипшиеся волоски, капельки воды и редкие проплешины бледной шкуры, там где палантин особенно вымок – заявила. – Мика навещала Алана лишь тогда, когда хотела попросить денег. Мика не сидела у его постели, когда началась… болезнь. Мика заявляла о безумии отца, когда тот изъявил желание сочетаться с браком. Мика… Мика – глупышка, которая только и способна, что клянчить, клянчить и клянчить. Ей давно пора было выйти замуж и пользоваться деньгами супруга, а не терроризировать бедного папочку. Впрочем, так и быть, палантин я отдам, пусть радуется. – Ты так уверена? А завещание? Если Алан оставил все детям, то не ты будешь одаривать Мику, а она тебя. Адетт фыркнула. Адетт улыбнулась. Адетт подарила такой взгляд, что Серж ощутил, как кровь прилила к голове. Адетт уверена в своих силах, она и думать не желает о проигрыше. Адетт Адетти не умеет и не желает проигрывать, и скорее небо упадет на землю, чем она выпустит из нежных рук состояние покойного супруга. Пусть земля ему будет пухом. В доме было сумеречно, тихо и по-осеннему сыро, пахло цветами и сердечными каплями. Адетт поморщилась, после долгой агонии Алана, при которой она была вынуждена присутствовать, Адетт ненавидела любое проявление болезни. Шуба влажным меховым комом упала на руки служанки. – Почему камин не горит? – Мадемуазель Реми запретили. – Слышишь, Серж, Мика уже распоряжается в моем доме! – Адетт не сердилась, скорее мелкие укусы падчерицы ее забавляли. Впрочем, Серж не сомневался, что при ближайшем удобном случае Адетт поставит не ко времени зазнавшуюся девчонку на место. Для себя Серж определил позицию стороннего наблюдателя, пожалуй, так будет спокойнее для всех, Адетт и сама справится. Она всегда справлялась. – И с каких это пор дом стал твоим? – Мика не поленилась спустится в вестибюль, на бледном личике застыло выражение злорадства, паршивка чуяла победу и не пыталась скрыть свое торжество. Адетт ответила не сразу. Сначала она стянула одну перчатку, затем вторую, поправила кольцо, единственно украшение, которое она позволила себе одеть сегодня, и, осенив себя крестным знамением – жест получился строгим и изящным – произнесла. – Я считаю этот дом своим с тех пор, как Алан, мой бедный супруг, привел меня сюда. Мику взбесили не только и не столько слова, сколько спокойствие мачехи. – Отец сошел с ума, когда решил жениться на тебе! – Решил и женился. Алан был достаточно разумен, чтобы не обращать внимания на истеричные выходки капризной девчонки, которая даже в день похорон не способна проявить ни капли выдержки и сочувствия к чужому горю. – Это был мой отец и я скорблю. А ты – притворщица! Ты выгодно устроилась… ты довела его до смерти… ты… ты его отравила! Гадина! – Софи, разожги огонь в камине. – Адетт повернулась к вопящей падчерице спиной. – Софи, не смей! – Господи, Мика, нельзя же быть настолько злой! От этого цвет лица портится, да и морщины раньше времени возникают. Посмотри на себя, ты выглядишь лет на пять старше, чем есть. Сущая правда, и Адетт, и Мика, которая была значительно моложе мачехи, выглядели одногодками. В лучшем случае одногодками. Мика не в меру худощава, фигура субтильная, как у подростка, а черты лица мелкие и какие-то нервные, словно Мика постоянно чего-то боится. Короткая стрижка совершенно ей не идет, как и ярко-красный лак на ногтях. Платье модное, дорогое, но фасон выбран неудачно, и наряд, вместо того, чтобы скрадывать недостатки, их подчеркивает. В глаза лезла Микина безгрудость, коротковатые ноги и чересчур полные для такой фигуры руки. А помада, вкупе с длинной, ниже пояса, ниткой жемчуга – гадкая девчонка успела залезть в шкатулку с драгоценностями! – смотрелись забавно. Серж отвернулся, чтобы не видеть этот позор. Когда-то Мика пыталась соблазнить его, он почти поддался, но был остановлен Адетт. Не из ревности – Адетт не умеет ревновать – из соображений здравого смысла. Алан не потерпел бы мелкой интрижки со своей дочерью, а идти с Микой под венец… нет уж, лучше петлю на шею. – Скоро явится мсье Жерар, чтобы огласить завещание Алана, не думаю, что ему доставит удовольствие находится в темном сыром склепе, в который вы с братцем умудрились превратить дом… – Думаешь, что тебе все позволено? – Мика, милая моя девочка, ну зачем тебе знать, о чем я думаю? Поверь, в моих мыслях нет ничего интересного, ровным счетом ничего. Итак, во-первых, вели растопить камин, во-вторых, позаботься, чтобы в кабинет принесли закуски и коньяк. Мсье Жерар пьет только коньяк. Мика подчинилась. Мике и в голову не пришла мысль о неподчинении. Серж хорошо знал эти фокусы Адетт: ласковая улыбка, нежный, слегка виноватый – ей очень неудобно просить об одолжении – голос, в котором, однако, хватит твердости на сотню гвоздей, и печальный взгляд Девы Марии, чистой и непорочной. Смешно. Мсье Жерар явился в четверть пятого. Адетт вошла в кабинет ровно в половину.