Аронов проорал команду прямо в ухо, и я подскочила. Черт, какой такой партнер не дает мне нормально поваляться в кровати. Я легла под утро, спать хочу, а Ник-Ник орет. Пришлось вставать, умываться – сложный процесс, потому как сначала следовало снять маску, протереть кожу лосьоном, кремом, припудрить тальком, смахнуть излишки талька, одеть маску. Теперь расчесать волосы, подкрасить губы, изобразить улыбку и вперед. Возможно, выданный Ароновым пеньюар и не слишком подходит для знакомства, но другой одежды пока нет, за собственные джинсовые шорты Ник-Ник без лишних разговоров убьет. Видите ли моя манера одеваться убивает его тонких художественный вкус. В дверь ванной постучали. Аронов намекает, что пора бы показаться людям. А я не желаю никому показываться, я спать хочу. Ладно, если повезет, то отделаюсь от знакомства быстро. Если не повезет… – Похожа на драную кошку. – Отпустил комплимент Ник-Ник. – Ладно, сойдет. Пошли. Иван, это Химера. Химера, это Иван. – Приятно познакомиться. – Сказал Иван. Иван. Не Иван-дурак, и даже не Иван-царевич – гораздо, гораздо лучше. Иван Шерев собственной персоной. Кто такой Шерев? Да это имя не нуждается в пояснениях. Шерев – это бренд, это небожитель, это… Да я девчонкой бегала на фильмы с его участием, тогда он играл молодых красноармейцев, вдохновленных и яростных, умирающих с гранатой в руке и именем любимой на устах. Я плакала над каждой из этих экранных смертей, и весь зрительный зал рыдал вместе со мной. После развала Союза мода на кино изменилась, и Шерев стал играть белогвардейцев, тоже идейных, но уже печальных, осознающих тщетность борьбы, но по-прежнему готовых умереть ради России. Белогвардейцы получались даже лучше, шальные корнеты, утомленные войной поручики и один разбойничий атаман, утонувший в болоте. Его герои всегда умирали, и каждая из этих смертей находила свое собственное место в блекло-голубых глазах Ивана. С каждым новым фильмом его взгляд становился тяжелее, жестче, будто Шерев ненавидел тех, кто снова и снова вынуждал его умирать. А лет пять назад Иван исчез с кинематографического небосвода. Слухи ходили самые разные: и будто он разочаровался в жизни и ушел в монастырь, и то, что встретил свою любовь и уехал в Париж, и совершенно точно, что просто спился… Однажды вышла статья – не помню где, давно это было – в которой говорилось про автомобильную катастрофу и тяжелую травму. А он живой. Живой и в моей квартире. Сам Иван Шерев. – А ты и в самом деле похожа на Химеру… Он улыбался, а я зачарованно рассматривала будущего партнера. Да за одну эту улыбку можно сигануть в пропасть… А глаза стали еще печальнее, уже не голубые, а серые, светло-светло-серые, с темными угольками зрачков и длинными ресницами. В жизни он вообще казался жестче: губы, скулы, подбородок, такие лица принято называть каменными, но, черт побери, я согласна и на камень. – Молчание – золото, грязь – серебро, холодом сколото, небо свело нас на распутье пьяных дорог, сумрачный путник весел, но строг бог на иконе, и плачет и ждет, тот, кто запутался, тот, кто не смог… – Иван, прекрати, – попросил Аронов, – прибереги свои стишки для потомков, она их все равно не оценит. – Как знать, как знать, – Иван по-прежнему улыбался, но теперь его улыбка не казалась искренней, скорее она являлась очередным подтверждением актерского мастерства. Правильно, не надо забывать, что Шерев – актер, хороший актер, которому хорошо заплатили, а я, дура, обрадовалась. Чему радоваться? – Сейчас отдыхайте, знакомьтесь, только без глупостей, умоляю, а вечером репетиция, в шесть Лехин заедет. – Ник-Ник на минуту добавил. – Иван, смотри, я тебя предупреждал. Ты тоже за ним приглядывай. А послезавтра начнем. – Что начнем? – Все начнем, деточка. Все. И Ник-Ник ушел, оставив меня наедине с Иваном и собственной неуверенностью в будущем. Страшно. – Милая у тебя квартирка, – Иван дружески хлопнул меня по плечу, – ну, хозяйка, показывай, где у тебя тут жить можно, а то мне еще за вещами съездить надо… Творец Аронов был вполне удовлетворен началом игры, вчерашнее представление Айши пошло лишь на пользу делу, и даже статья под гордым заголовком «Скандал недели или Новая Звезда «л’Этуали»» скорее позабавила, чем расстроила. Пусть кричат, пусть выясняют, что же произошло на самом деле, все равно не поймут, а Химере реклама только на пользу. Кстати, и Лехин успокоился, к нему уже обращались, прощупывали почву относительно новой модели «симпатичной девочки в черном». Ну здесь Лехину мешать не стоит, он свое дело знает крепко. А послезавтрашний показ лишь подогреет интерес. Правда, относительно показа Аронов испытывал некоторые сомнения, но это нормально. Каждый раз, демонстрируя свой гений обывателям, Ник-Ник волновался – сумеют ли понять, сумеют ли оценить полет мысли, оригинальность идеи, качество исполнения… Люди с подозрением относятся ко всему новому и оригинальному. Опять же справится ли Ксана… одно дело отрабатывать выход в пустом зале, и совсем другое, когда вокруг толпа, музыка, свет… Впрочем, Иван подстрахует, Иван – настоящий профессионал, а мастерство не пропьешь. Во всяком случае, Аронов очень на это надеялся. В «л’Этуали» царил обычный рабочий беспорядок, щедро приправленный сплетнями, ссорами – опять кто-то что-то там не поделил – и предвкушением грядущего показа. Или провала. Почему-то каждый раз Аронову казалось, что сотрудники ждут отнюдь не триумфа, он с параноидальной тщательностью выискивал во взглядах, словах, в самом тоне беседы подтверждение этой догадки. Люди завистливы, люди ненавидят тех, кто более талантлив, люди любят чужую кровь. Зато чужие зависть и ненависть помогали Аронову быть в тонусе, более того, заряжали энергией и желанием в очередной раз утвердить собственное превосходство над толпой. – Айша явилась? – Нет, Николай Петрович. Но Марат Сергеевич пришли, ждут. – Анна Ивановна, секретарь, была единственной откровенно некрасивой женщиной в «л’Этуали» и за это Аронов ее, если не любил, то во всяком случае уважал. Анна Ивановна была по-своему честна, она не старалась приукрашать себя косметикой, не пользовалась хитрыми приспособлениями, вроде лифчиков на поролоне или утягивающих живот колгот, нет, она несла собственную некрасивость с гордостью и достоинством. А еще Анна Ивановна отличалась высоким профессионализмом и редким умением не вмешиваться в чужие дела. – Кофе и поесть чего-нибудь. Меня ни для кого нет. Айша явится, пусть ждет. Анна Ивановна царственно кивнула седой головой – теперь можно быть уверенным, что все указания будут выполнены в точности. – Явился, наконец, – пробурчал Лехин. Вот паразит, занял его, Аронова, кресло, прекрасно зная, что Ник-Ник на дух не переносит подобного своеволия. – Я уже подумывал послать за тобой кого… Твоя Ивановна – натуральный дракон, каждые пять минут заглядывала, небось, думала, что я украду чего. Ты тут, случайно, фамильное серебро не хранишь? Шутка была дурацкой, но Аронов из вежливости улыбнулся. Пожалуй, Анна Ивановна – единственный в фирме человек, на которого можно полностью положится, остальные с равным удовольствием будут стучать Лехину друг на друга, и на Ник-Ника в том числе. – Айшу менты загребли. – За что? – Не сказать, чтобы новость взволновала или удивила, характер у Айши еще тот. – Напилась, разбила витрину, кстати, нашего магазина, а подъехавший патруль обложила матом. Дело пустое, но дальше так продолжаться не может, кто знает, чего она в следующий раз вытворит? – Значит, пускай посидит и подумает над своим поведением. – Уже. Разговор прервала Анна Ивановна, подавшая кофе и крошечные бутерброды. Очень вовремя, есть Аронов хотел жутко, а работы невпроворот, сейчас быстро перекусить, выяснить, чего понадобилось Лехину – не из-за Айши же он явился – и вперед, работать. – Голова болит, – пожаловался Лехин. – Давление, что ли скачет? – Может, и давление… Стареем. – Да ну тебя к черту. Скажешь тоже, еще жизнь впереди, а ты стареем. Твоя звонила. – Чего хотела? – В принципе, Аронов мог бы и не спрашивать. Супруга, формально нынешнее, но по сути давно уже бывшая, напоминала о своем существовании где-то раз в два-три месяца. И всегда хотела одного… – Как всегда денег. – А чего тебе звонила? – Сказала, что ты и разговаривать с ней не станешь. – Правильно сказала. Ну ее к черту. – Еще она согласна на официальный развод и претендует не на половину, а всего лишь на четверть имущества. – Добрая какая. Надеюсь, ты послал ее куда подальше? – Она приедет на показ, а потом хочет поговорить с тобой. Коль, не отказывайся, может, это твой шанс разрешить дело, ну сначала она потребует четверть, потом поторгуетесь, скостишь раза в три-четыре и свободен, никаких тебе жен или юридических обязательств. Да сам подумай, если бы она не хотела этого развода, то в жизни не заговорила бы. Значит, развод нужен ей. Ей, а не тебе, то есть условия будешь диктовать ты… В словах Лехина был здравый смысл. Похоже, Машке все-таки удалось окрутить очередного богатого идиота и на сей раз дело не ограничивается постельным романом. Машка намылилась выйти замуж, а деньги требует для подстраховки – баба она умная. Наверное, и в самом деле есть смысл встретится и покончить с этим никому ненужным браком. – Значит, я скажу, что ты согласен? – Говори. Когда она прилетает? Машка предпочитала существовать за пределами России, кочуя с одного курорта на другой вместе со стаей таких же обеспеченных бездельниц. – Так она уже месяц, как здесь, если не больше. Я думал, ты знаешь… – Не знаю и знать не хочу. Вот что, в шесть привезешь Ваньку и Оксану, пусть порепетируют. Завтра тоже, но вечером, и молись, Марат, молись, чтобы все получилось… Лехин поднялся и как-то странно посмотрел, точно хотел что-то сказать, но передумал. Какой-то он не такой в последнее время…. За три недели до… Адетт вернулась. Странно-веселая, возбужденная, пахнущая лондонскими туманами и любимыми духами. Подарила Сержу поцелуй, а себе – симпатичный золотой перстень, сказала в память об Англии. Врет. Снова врет. Это память не об Англии – плевать Адетт на Великобританию вкупе с ее знаменитыми туманами, флотом и бунтующими ирландцами, перстень – память об английском любовнике. Сразу по приезде Адетт, сославшись на усталость, заперлась в комнате. А он, граф Хованский, тоскующим псом сидел у дверей, проклиная и ее, и собственную, глупую привязанность. Она не имеет права так поступать. Она принадлежит ему, только ему, за право быть рядом, Серж заплатил кровью. Своей и чужой, чужой было больше, но, какое эти имеет значение? Никакого. Та, пролитая кровь, наделяла его правом быть подле Адетт. А она уезжала к любовнику, какому-то непонятному любовнику, который живет в Англии. Ожидание стало невыносимым, и Серж спустился вниз. Лучше ждать здесь, делая вид, будто занят делами и мыслями. Зеркало молчит. Знает, но молчит. Хищно скалится Химера, Змеедева тянет руки к небу, а тысячи глаз Аргуса-павлина смотрят с укоризной. Адетт спустилась к ужину, веселая и спокойная, будто ничего и не произошло, и ела с аппетитом, и пила… Ничего странного, Адетт любила выпить. – Почему ты такой хмурый?