— И все равно это просто смешно! — продолжала Дороти. — Если бы мне пришлось отправиться в подобное заведение, черта с два меня бы заставили отказаться от моей работы. Сочинять для меня — лучшее лекарство. Как жаль, что в жизни Люси нет ничего подобного, — ей было бы гораздо легче. Кстати, почему ты не выбрала клинику Бетти Форд? — Не вижу никакого смысла отправлять Люси в Калифорнию. К тому же там пришлось бы ждать гораздо дольше. — Да уж, очередь туда — я себе представляю, — глубокомысленно изрекла Дороти, укладывая выгоревшие джинсы. — Зато можно на целый месяц угодить в компанию кинозвезд. Завести с кем-нибудь роман и — раз! — ты уже живешь в Майами на его вилле. — Люси сейчас не о кинозвездах надо думать, — раздраженно сказала я. — Что ж, надеюсь, ты понимаешь, что не одной Люси важно, как все это выглядит со стороны. Я замерла и уставилась на сестру. — Знаешь, иногда я тебя собственными руками пришибить готова. На лице Дороти отразилось изумление и даже легкий испуг. Я еще никогда не выказывала свой гнев так явно, не подставляла сестре под нос зеркало, чтобы она увидела наконец свое ничтожное, самовлюбленное существование моими глазами. Однако проблема была в том, что она и не подумала взглянуть на себя со стороны. — Конечно, ведь не у тебя новая книга выходит буквально со дня на день. Я отправляюсь в рекламный тур, и что мне отвечать, если меня спросят о дочери? А как, по-твоему, к этому отнесется мой издатель? Я оглядывала разложенные вещи, прикидывая, что еще можно уложить в чемодан. — Мне совершенно до лампочки, как к этому отнесется твой издатель, Дороти. Мне вообще наплевать, что он там себе думает. — Это может серьезно навредить моей работе. — Она меня как будто не слышала. — Пресс-агенту точно придется все рассказать, чтобы он мог выработать оптимальную стратегию поведения. — О Люси ты ему и слова не скажешь. — Ты очень грубо со мной обращаешься, Кей. — Может быть. — Видимо, для того, кто целыми днями кромсает людей, такое поведение привычно, — съязвила она. Я подумала, что надо положить Люси мыло — в «Эджхилле» не будет такого, которое ей нравится. Зайдя в ванную — голос Дороти преследовал меня и там, — я взяла несколько упаковок «Лазло» и «Шанель». Потом я заглянула в спальню Люси — племянница сидела в кровати, опираясь на подушки. — Ты уже проснулась? — сказала я, целуя ее. — Я уезжаю через пару минут. Машина за тобой и мамой придет чуть позже. — Что делать со швами на голове? — Через несколько дней их можно будет снять. Я уже обо всем договорилась, персонал клиники полностью в курсе твоей ситуации. — Волосы как будто болят. — Она коснулась макушки и скорчила гримасу. — Это из-за повреждения нервных волокон. Постепенно пройдет. В аэропорт я опять ехала по тоскливому, мелкому дождику. Размокшая каша палой листвы покрывала тротуары, похолодало градусов до одиннадцати-двенадцати. Из Ричмонда не так-то много прямых рейсов, и пересадку иногда приходится делать в стороне от выбранного маршрута, поэтому лететь пришлось сперва в Шарлотт. В Ноксвилл я добралась только к вечеру. Погода здесь мало чем отличалась от ричмондской, разве что было еще холоднее. Я поймала такси. Местный водитель, называвший себя Ковбоем, оказался самодеятельным музыкантом. Пока мы добирались до «Хайятта», он успел рассказать мне, что сам сочиняет песни и исполняет их под аккомпанемент пианино, что жена каждый год обязательно вытаскивает его в Чикаго и что он часто подвозит дамочек из Джонсон-Сити, приехавших за покупками. Тронутая такой патриархальной простотой, навсегда утраченной мной и мне подобными, я оставила ему особенно щедрые чаевые. Зарегистрировавшись в отеле, я снова вернулась в такси и отправилась в ресторан «У Калхуна», обещавший «чудесный вид на реку Теннесси и лучшие ребрышки в США». Внутри было не протолкнуться, и мне пришлось ждать столика у барной стойки. Оказалось, что я попала на встречу выпускников местного университета. Куда ни глянь, повсюду мелькали ярко-оранжевые свитера и куртки, мужчины и женщины всех возрастов пили, смеялись и обсуждали сегодняшнюю игру. Бурное смакование наиболее волнующих моментов доносилось отовсюду и, если не прислушиваться к какому-нибудь одному разговору, сливалось в сплошной, неумолкающий гвалт. «Волонтеры» разгромили «Бойцовских петухов», и исход их битвы не уступал по своему значению исходу любого сражения в истории человечества. То и дело кто-нибудь из моих соседей в бейсболках с университетской символикой вдруг обращался ко мне, ища подтверждения этой истины, и я с готовностью кивала и поддакивала. Признание, что я попросту не видела игру, они, пожалуй, сочли бы равносильным государственной измене. Только часам к десяти, когда мое нетерпение уже достигло верхнего предела, я наконец заполучила вожделенный столик. В тот вечер я не заказывала ничего итальянского или диетического. Последние несколько дней я питалась кое-как и сейчас, кажется, съела бы целого слона. Я заказала свиные ребрышки, сдобные лепешки и салат. Стоявшая на столе бутылочка теннессийского острого соуса так соблазнительно посматривала на меня, что я не устояла перед искушением. Напоследок я попробовала сладкий пироге виски «Джек Дэниелс». Ужин получился просто замечательным. Все это время я сидела в тихом уголке при свете лампы с цветным стеклянным абажуром и любовалась рекой, которая жила какой-то своей жизнью: в темной воде отражались огни автомобилей, проезжавших по мосту, полосы света вспыхивали то ярче, то слабее, как будто под неслышную мне музыку. О расследовании я старалась не вспоминать, но ярко-оранжевые куртки плясали вокруг язычками пламени, и мне виделась клейкая лента, стягивающая хрупкие запястья Эмили, закрывающая ей рот. Я не могла избавиться от мыслей о нелюдях, содержавшихся в тюрьме Аттики, о Голте и о других жутких маньяках. Ноксвилл перестал казаться безопасным городом. Наконец я попросила официанта вызвать для меня такси. Моя тревога только усилилась, когда я, простояв на крыльце пятнадцать минут, потом полчаса, так и не дождалась Ковбоя. Его, видимо, поманили иные горизонты, и в полночь я все еще одиноко томилась у входа, провожая взглядом расходившихся официантов и поваров. В который раз я заглянула обратно в ресторан. — Я жду вызванного такси уже больше часа, — обратилась я к молодому парню, вытиравшему барную стойку. — Что вы хотите, мэм, — встреча выпускников. — Я понимаю, но мне необходимо вернуться в отель. — Где вы остановились? — В «Хайятте». — Там есть своя транспортная служба. Позвонить им? — Да, пожалуйста. Подъехал микроавтобус, курсировавший по всему городу и подбиравший постояльцев отеля. За рулем сидел словоохотливый юнец, всю дорогу пытавший меня вопросами все о том же не виденном мной матче, а я думала — как легко может получиться, что принимаешь помощь совершенно незнакомого человека, а он вдруг оказывается каким-нибудь Голтом или Банди. Именно так погиб Эдди Хит. Мать послала его в магазин за банкой консервированного супа, а через несколько часов мальчика нашли обнаженным, с простреленной головой. Клейкая лента в деле тоже фигурировала, однако ее цвет остался неизвестным — увидеть ее нам не довелось. Голт зачем-то обмотал лентой руки уже мертвого мальчика, но снял ее перед тем, как избавиться от тела. Смысл этой странной игры мы так и не разгадали. Впрочем, смысл в проявлениях извращенных фантазий удается отыскать редко. Зачем, например, использовать висельную петлю, а не что-то более простое и безопасное? Почему клейкая лента должна быть непременно ярко-оранжевой? Поразмышляв, могли Голт применить что-то подобное, я решила, что такое вполне на него похоже. Он любил яркие жесты, и ему определенно нравилось связывать людей. Вполне в духе Голта было и убийство Фергюсона, и кожа Эмили, подброшенная в морозилку полицейского. А вот сексуальное насилие над девочкой не переставало меня беспокоить. Голт убил двух женщин, не проявив к ним никакого сексуального интереса. Он раздел и искусал только мальчика. Именно Эдди он похитил внезапно, без подготовки, для удовлетворения своих противоестественных наклонностей. И в Лондоне Голт — если это действительно был он — тоже напал на мальчика. В баре отеля толпился народ, в холле мелькали чьи-то оживленные фигуры. На своем этаже я услышала разносившиеся по коридору взрывы смеха и потихоньку прошмыгнула в номер. Я подумывала, не посмотреть ли на ночь какой-нибудь фильм, но тут завибрировал лежавший на комоде пейджер. Наверное, это Дороти пытается до меня дозвониться, решила я. А может быть, Уэсли. Высветившийся номер начинался с кода 704 — абонент находился на западе Северной Каролины. «Марино», — удивленно подумала я. Усевшись на кровать, я перезвонила, с волнением ожидая ответа. — Алло, — произнес мягкий женский голос. Сбитая с толку, я молчала. — Алло? — Я отвечаю на сообщение, — пробормотала я. — Э-э… ваш номер был на моем пейджере. — Это доктор Скарпетта? — С кем я говорю? — спросила я, хотя уже поняла с кем. Я уже слышала этот голос в кабинете судьи Бэгли и в доме Стайнеров. — Это Дениза Стайнер, — ответила она. — Извините за поздний звонок, но я так рада, что нашла вас. — Откуда у вас номер моего пейджера? — На моей визитке его не было, потому что иначе мне названивали бы каждые пять минут. И вообще я мало кому его давала. — Мне дал его Пит. То есть капитан Марино. Мне сейчас так тяжело, и я подумала, что, возможно, от разговора с вами мне полегчает. Простите, что я вас побеспокоила. Такого я от Марино не ожидала. Лишний пример того, как сильно Пит изменился. Я подумала, уж не сидит ли он сейчас рядом с ней. И что же могло произойти настолько важного, чтобы звонить мне на пейджер в такое время? — Миссис Стайнер, чем я могу вам помочь? — спросила я. Не могла же я грубо отказать женщине, у которой почти ничего в жизни не осталось. — Ну, я слышала, что вы попали в аварию. — Простите? — И я не устаю благодарить Бога за ваше спасение. — Это была не я, — промямлила я, совершенно ошеломленная и встревоженная ее словами. — В моей машине ехал другой человек. — Не могу сказать вам, как я рада. Господь хранит вас. Знаете, мне пришло в голову кое-что, и я хотела поделиться… — Миссис Стайнер, — прервала я, — откуда вам известно об аварии? — О ней писали в газете, и от соседей я слышала. У нас тут знают, что вы приехали в помощь Питу, вы и тот мужчина из ФБР, мистер Уэсли. — Что именно было написано в статье? Она замялась, будто своим вопросом я поставила ее в неловкое положение. — Ну, там говорилось, что вас арестовали за вождение в нетрезвом виде и что машину выбросило с дороги. — Речь идет об эшвиллской газете? — Да, а потом «Блэк-Маунтин ньюс» то же самое напечатала, и по радио кто-то вроде слышал. Ах, какое облегчение слышать, что у вас все в порядке. Такие вещи оставляют ужасные душевные травмы — тут поймет только тот, кто на себе испытал. Я в Калифорнии попала однажды в жуткую аварию — до сих пор кошмары снятся. — Сочувствую, — ответила я, не зная, что еще сказать. Весь этот разговор был каким-то странным. — Дело происходило ночью, другой водитель перестраивался и, наверное, не видел меня. Он ударил меня сзади, я потеряла управление, меня понесло поперек дороги, и я врезалась в другую машину, «фольксваген». За рулем была пожилая женщина. Бедняжка погибла мгновенно. Я так и не оправилась от шока. Такие воспоминания врезаются в память, и от них уже не избавиться. — Да, — сказала я. — Вы правы. — А потом я вспомнила о том, что случилось с Носочком. Наверное, из-за этого я вам и позвонила.