— Мы тут каждый день часа по два работаем. — Кому вы тут нужны? — Хм… — Он взглянул на меня. — Ты знаешь, что такое шефство? — Знаю. Это когда телята не хотят есть, а в них силком вливают молоко. — Во, во, примерно! — со смехом согласился он. — А Залико не шефствует? — спросил я. — А как же, конечно, шефствует. — Что-то его не видно. Наверное, он над поросятами шеф, а? — Нет, он в дежурке, где бугай привязан. — В дежурных, что ли. молоко вливает? — А ты думаешь, тут другого дела нету? Он художник, у него своя работа. Красный уголок оформляет, потом диаграммы будет делать. — Что ещё за диаграммы? — разинул рот Гиви. — Вместо того чтобы без дела мотаться по проулкам, сходите на ферму, всё и узнаете, — посоветовал нам «кормилец». Мы, конечно, могли ему ответить как следует, но сейчас перед нами стояла другая задача. И я повёл своих ребят к дежурке. Мы обошли дежурку сзади, чтобы не связываться со свирепым бугаём, топчущимся у дверей, и вошли в помещение. — Вот он, художник, — обернулся я к своим, заметив в углу комнаты увлечённого работой Залико. — Опередил-таки нас: смотрите, мол, какой я работяга! То ли он очень был увлечён, то ли бугай за дверью слишком громко мычал, но Залико не поднял головы. — Да он издевается над нами! — не унимался я. — Как он смеет! — заорал Головастик и шагнул к нему. — А…Что вам, ребята? — растерялся Залико и заморгал глазами. — Помочь пришли? — Кому помогать? Тебе? — перешёл я в наступление. — Да кто ты такой? — Если вам не нравится, — он протянул лист бумаги, — можете рисовать сами. — Не нравится! — Я, не глядя, ткнул бумагу ему в нос и толкнул его в грудь. Залико прижался к стенке и недоуменно смотрел на нас. Я, конечно, был в своём уме и потому не стал называть ему настоящей причины. — Ни дружбы для тебя не существует, никого ты не жалеешь! — крикнул я. — Какой дружбы, кого я не жалею? — Может быть, и другие хотят шефствовать и рисовать диаграммы! — Хе-хе, рисовать диаграммы? — выкатил зрачки Головастик. — А ты помалкивай! — буркнул я Зуре, чтобы он случайно не проболтался. — Вы, кажется, нарочно драку затеваете? — догадался наконец художник-доброжелатель. — Да где это слыхано! — зашумел я. — Такой одиночка, такой кулак… такой… такой… как он называется, который людей не любит? — Индивидуалист, — подсказал Залико. — Где это видано — такой индивидуалист! Вот, например, заведующий фермой, по-твоему, один ходит за всем стадом? Один доит его? — Я обернулся к своим молодцам. — Да у него целая орава пастухов и доярок, — поддержал меня Дито. — По-твоему, он один ест пироги и хачапури? [4] От такого вопроса мои ребята несколько подрастерялись. — Почему же этот художник один-одинёшенек рисует, оформляет и индивидуальничает? — Я совсем уже взъярился и влепил Залико звонкую оплеуху. Дело оборачивалось нешуточно. Залико это понял, хотел кинуться на меня, но видит — нас много. Наклонился за линейкой… Драться он, что ли, ею собрался? А мы тут-то и навалились на него скопом. Но в ту же минуту вдруг что-то как налетит на дверь — она и в щепки от такого удара! Мы притихли — лежим смотрим, а на месте двери вдруг появляется окровавленная морда быка, в ноздрях у него кольцо железное торчит, а на рогах остатки верёвки намотаны. Бугай огляделся, сверкнув глазами, вошёл в дежурку — дощатый пол заскрипел под ним. Мы все языки проглотили. А за дверью вопли: — Разломал! — Взбесился! — Верёвку, скорее! — Тащите что-нибудь! И никто не смеет войти в дежурку. Наверное, не знают, что мы там сидим. А бугай как закрутится на месте! «Мууу, мууу!» — и назад к дверям. Оттуда на него люди. Он повернулся — и на нас! Ведь вот какая у меня судьба. Но я уже сориентировался, сообразил, что к чему, и пополз к столу. Ребята за мной. А Залико? Залико, опешив от двустороннего неожиданного нападения, лежит на полу, где мы его свалили, и моргает глазами. Что делать? Я тоже лёг на пол и пополз. По пути подхватил обломок доски, и когда бык наклонил ко мне голову, норовя боднуть, я ткнул его доской в морду. Он замотал головой и завертелся на месте. Когда он отвернулся, я воспользовался, схватил Залико за ногу, мне на помощь пришёл кто-то из ребят, и в три руки мы втащили художника-доброжелателя под стол. А снаружи из-за двери всё доносятся вопли: — Где он столько времени? — Не нашёл? — Косой, чего он сделает!.. Не могли зрячего кого-нибудь послать… Видно, завфермой послал косого бригадира за цепью. Когда мы все надёжно укрылись под столом, я знаком велел ребятам сидеть потише, чтобы не привлекать внимания быка. Но тот налетел на стол, отогнал его к стене. Нас, на счастье, никого не зашиб. Только его горячие ноздри почти коснулись моего плеча. Тут, на моё счастье, мне под руки подвернулся моток верёвки. «Ну, Каха, настало твоё время!» — сказал я себе, нащупал конец верёвки и осторожно, как только мог, пропустил его в кольцо, свисающее из ноздрей быка. Потом я схватил оба конца верёвки и закричал: — Не бойтесь, ребята! — Попался! — Попался! — во всю глотку разорались ребята. Мужчины, ждавшие у дверей, не изволит ли бугай сам выйти из дежурки, кинулись в комнату. Заведующий фермой замахнулся на быка топором. — Не надо! Не смей! — крикнул я. — Я поймал его! — Поймал?! — проговорил завфермой, удивлённо глядя на быка.