— Просто хорошая, как исключение, память. — Женька любил её. — А она? — фыркнул Храпнёв. — Она хоть что-то к нему испытывала? Или ты разглядел в ней зачатки человеческих чувств? — Обрыв, — сказал Рогов. — Я вижу. Храпнёв дёрнул джойстиком. Ховер подскочил. Взгорок повернулся склоном, на рыжей шкуре которого, как потертость, забелела натоптанная тропка. Внизу, там, где тропка, закручиваясь, ныряла под каменную арку, полоскал на ветру укреплённый на шесте флажок. За аркой, почти сливаясь с бедным пейзажем, белел похожий на валун дом. Вокруг дома были разбиты грядки, прерывистой линией тянулась сложенная из камней неряшливая ограда. Небо вдруг потемнело, протаяло до космической пустоты с редкими пятнышками звёзд, распахнулось над ховером, последовал неслышный могучий вздох, плеснуло тусклое зеленоватое свечение, и окружающее пространство вздрогнуло вместе со взгорком, покачнулось, мелкие камешки брызнули по склону. Храпнёв запоздало притормозил. Минуты две-три они с Роговым, переглядываясь, ждали, потом издалека пришёл грохот, и справа на горизонте просела горная гряда. Налетел ветер, какое-то время песчинки искрами бомбардировали экраны ховера. Машину, несмотря на работающую турбину, метров на пять оттащило в сторону. Храпнёв чертыхнулся, выправил ховер и погнал его вниз. — Почему ты не допускаешь, что у них могут формироваться чувства и привязанности? — спросил Рогов. — Если они перенимают даже внешнее сходство… — Именно! — сказал Храпнёв. — Картинки, выхваченные из твоей, моей, любой другой головы! Ничего настоящего. Бессознательная мимикрия. Какие, к дьяволу, чувства? Это отзеркаленные твои или мои чувства! Он остановил машину у ограды, сдув несколько верхних камней. Юбка воздушной подушки опала. Под угасающий вой турбины в доме открылась дверь, и из неё выглянула женская фигура в синей накидке. Пытаясь разглядеть гостей, она приложила ладонь ко лбу. — Странная мимикрия, — сказал Рогов, выходя из ховера. — Почему они тогда не нас копируют, а детей? — Потому что мы никогда не причиним детям вреда, — сказал Храпнёв, подхватывая сумку. — В нас вбит императив сохранения потомства. Он поймал себя на сильнейшем чувстве дежа вю, потому что день, неделю, месяц назад они, кажется, говорили о том же и теми же словами. Было? Не было? Сейчас Саня поинтересуется… Он замер. — Теория заговора? Фраза всё же была другой. — Я ещё не решил, — ответил Храпнёв. К низким ступенькам крыльца они подошли с разрывом в три шага. Рогов удостоился поцелуя женщины первым. — Александр. — Привет, Даша. Он подержал женщину за локоть. Но коротко, чтобы не будить в товарище чувство ревности. Женщина была красива, правда, красоту её уже скрадывали многочисленные морщинки и тени под глазами. Седеющие волосы она прятала под платком. — Привет, Дашка! Храпнёв не мог без того, чтобы не обнять. От Даши пахло кисловато, пропитанной потом, не стиранной одеждой. — Лёшка! Женщина рассмеялась, когда он одной рукой приподнял её от крыльца. — Как твои дела? — спросил Храпнёв, вглядываясь в карие глаза давней своей любви. Рогов за их спинами тактично исчез, скользнув в дом. — Хорошо. Отпусти! — Я захватил консервов со станции, — обнимая, Храпнёв умудрился тряхнуть сумкой. Пок-пок-пок — застучали друг о друга пластиковые контейнеры. — Украл? — Барабанов сам выдал, лишь бы меня не видеть. — Димка — стратег. — О, да! Стратегия — это найти всем работу. — Наверное, это и хорошо? Храпнёв разжал руку, и женщина, помедлив, опустилась на крыльцо. — Он стал желчный и замкнутый. И нервный — слова не скажи. Кстати, принципиально не общается… ну, ты понимаешь. Что делает в одиночестве на станции, не представляю. То ли спит, то ли не спит. — Ты бы присмотрел за ним, — сказала Дарья. Храпнёв подмигнул. — Я за всеми присматриваю. — А я думала, Рогов — безопасник. — За ним я тоже присматриваю. Дарья хмыкнула. В прихожей было пусто. Мужской комбинезон сиротливо висел на крючке, придавая аскетичному серому пространству некий изыск светоотражаемыми вставками. Вслед за Дарьей Храпнёв прошёл в дом, оценивая перемены, которые случились здесь со времени прошлого визита. Первое, конечно, рисунки. Их стало гораздо больше. Лёгкие пластоновые прямоугольники ровными рядами белели на стене. На них скакали синие двугорбые лошади, теряли корону принцессы, росли кривые деревья с красными шишками на ветках, распускались диковинные цветы и дышали огнём чудища. Кое-где была разрисована и сама стена — какими-то спиралями, загогулинами, червячками и человечками. Второе — появились неказистые полочки и поделки из того же пластона. Угол стены был испещрён метками — видимо, мерили рост. На свободном месте на железном листе держался на магнитах ворох разноцветных букв, из которых кто-то сложил без пробелов, слитно: «ктомыдети». — Как успехи? — спросил Храпнёв. — Хорошо, — просто ответила Дарья. — Профанацией не кажется? — Лёш, — поморщилась Дарья, — мы всё уже обсудили. — Я вот просто… — Храпнёв указал на буквы. — Они же им не нужны. Я серьёзно. Здесь важен носитель. Он стукнул себя пальцем по виску. — Не думаю, — сказала Дарья. — Я вижу. Они меняются, пусть очень медленно, но меняются. Любят сказки. — Я тоже люблю сказки. — Это совершенно другая жизнь. Они перешли к валуну в середине комнаты. Плоская, отполированная вершина камня служила обитателям дома обеденным столом. Сквозь не очень круглую дыру в потолке проникал свет. Храпнёв принялся выкладывать из сумки консервы. — Ты, наверное, хотела сказать — форма жизни. — А какая разница? — посмотрела на него Дарья. — Вы слишком… Из глубины дома неожиданно дохнуло красноватыми отблесками, многоголосьем, детским криком. Потом, видимо, захлопнулась дверь, и крики отрезало. Появился весёлый Рогов. Храпнёв мотнул головой, отгоняя почудившуюся ему жуть. — Что там? — спросил он. — Жертвоприношение? — Дети, — пожал плечами Рогов. — Как они тебе? — поинтересовалась Дарья, укладывая продукты в автономный холодильник.