— Очень непосредственные и живые, — сказал Рогов, читая маркировку последнего контейнера. — Курица в панировке. У меня вообще сложилось впечатление, что они вполне самостоятельны, как сообщество. — А вы знаете, чему мы их научили? — Глаза женщины блеснули. — Мы научили их спать! — О! — сказал Храпнёв. — Блин, Лёшка! — стукнула его кулаком в плечо Дарья. — Это на самом деле было трудно. — Ай! — Храпнёв потёр место удара. — Это было вполне нейтральное «О!». — Саркастическое, — сказал Рогов. — Я угощу? Он показал на курицу в панировке. — Да, можно, — кивнула Дарья. — Тогда воркуйте. Рогов пропал в темноте проёма. Детский гомон через секунду прорезался снова, потом его перекрыл бодрый голос: — А что вам дядя Саша принёс? Ну-ка! Дверь отсекла восторженные крики. Храпнёв мысленно её поблагодарил. За то, что есть. За то, что плотно закрывается. За то, что хорошо глушит звуки. Героическая дверь! — Поворкуем? — спросила Дарья. Они сели на скамью, сделанную из трёх, схваченных пластоновой стяжкой кресел со станции. Храпнёв приподнял руку, и Дарья протиснулась под неё головой, плечом, приятной тяжестью. Храпнёв приобнял. — Всё же как ты? — спросил он тихо. — Занимаюсь тем, чем хочу, — ответила Дарья. — А я занимаюсь тем, что скажет Барабан. Как ты знаешь, он не особенно изобретателен. Обычно мы разворачиваем полевой лагерь, бьём шурфы под сейсмодатчики, пишем дневники, ковыряем в носу, пока трудится экспресс-лаборатория, потом сворачиваем лагерь. Следует день отдыха и регламентных работ с техникой, мы доводим Барабана до белого каления одним своим присутствием, он вполне ожидаемо звереет, и мы, подгоняемые его пинками, отправляемся разворачивать лагерь в новой точке. — Романтика! — Ага. Может, вы с ним помиритесь? — Мы не ссорились, Лёш. — А выглядит иначе. — Нам просто не о чем говорить. Димка это Димка, а я это я. Я не умею уступать. А он не умеет слушать. — Ну, если учесть, что ты можешь говорить только о своих подопечных… — Я считаю, что это наше будущее. — Чьё? Твоё, моё и ещё шести человек? Как долго в них останется то, что вы с Пановым в них вкладываете? — Как со всякими детьми. Кто-то забудет, кто-то запомнит. Храпнёв, шевельнувшись, усмехнулся. Дарья приподняла голову. — Хочешь на них посмотреть? — Чего я там не видел? Как у них головы отваливаются? — Они теперь держат форму. — А пальцев на руках? — У большинства — по четыре. Но у Симки уже пять. Храпнёв погладил Дарью по волосам. — Бедная, ещё три года ты будешь учить их самостоятельно ими пользоваться. — И научу! Рисунки видел? — Рисовали под присмотром учителей? — Да. — Дашка, — сказал Храпнёв, — ты посмотри трезво. Они — дети, пока мы рядом. Они глотают первые слоги и коверкают слова, но склоняют и произносят их правильно, с правильными окончаниями, в правильном контексте. Понимаешь? Это не они, это мы за них говорим. Вернее, они каким-то образом выуживают это из нас. Может, несознательно воспринимают. Ты же не думаешь, что у них сам по себе за это время сформировался речевой аппарат — язык, связки, прочее? Женщина помолчала. — Я знаю, Лёш, — сказала она наконец. — Но они учатся. — Чему? — Быть людьми. — А им хочется быть людьми? — спросил Храпнёв. — Люди, вообще-то, страшные существа. Импульсивные, нелогичные, непредсказуемые. — Лёш, чего ты добиваешься? — спросила Дарья. — Не знаю. — Ты думаешь, что они опасны? — Как всякое не пойми что. Дарья, потянувшись, поцеловала его в шею. — Так получилось, Лёш, — сказала она ему, как ребёнку. — Будущая колония погибла, даже не начавшись. Весь биоматериал, зародыши, биолаборатория… Мы хотели заселить этот мир людьми, но увы. Так бывает. — И тут — это. — Да, это, местная жизнь, которая неожиданно пошла с нами на своеобразный контакт. — Что они вообще из себя представляют, ты видела? — Нет. — И я нет. — Возможно, этой жизни хочется быть ребёнком. — Да здравствует инфантилизм! Знаешь байку, которую страшный и ужасный Барабанов сейчас возводит в ранг религии? Дарья качнула головой. — Слушай, — Храпнёв приобнял её покрепче. — Тоже сказка в своём роде. Оказывается, всё началось с Вальковского. Женька так скучал по своей оставленной на Земле дочери, что вместо того, чтобы редактировать карту магнитных полей, излучал в окружающее пространство грусть, уныние и, собственно, образ пятилетней Вики. — Ты серьёзно? — Ни слова от себя! — И тогда появилась Вика. — Да, как реализация желания. Потом Вики, Анюты, Андрейки пошли просто косяком. Нас с Роговым, например, каждый день встречает девочка Лисс. — Чья? — В смысле, моя или Санина? Наверное, ничья. Просто образовалась, отрастила рыжие короткие волосы и ходит, выпрашивает леденцы. — Почему Лисс? Храпнёв пожал плечом. — Как-то само придумалось. Ей подходит. — Может, привезёшь её к нам? — Привезу, если она захочет.