Ойякан-гокан содрогается от натуги. Нас берут на абордаж. * * * Нам не слышно, что происходит на верхней палубе, но все пассажиры, как бы они не отличались друг от друга, начинают чувствовать единение. Медленно они сползаются к моей скамье, хотя она далеко не является центром помещения. Постепенно я понимаю, что они ищут моей защиты. Разноцветный ком из живых существ собирается вокруг меня и моего робера. Человечество хоть и молодо, но за какие-то триста лет во многих секторах завоевало себе репутацию вида, с которым лучше не связываться. Сто лет мы грызлись с арахантами за «домашние» сектора, и еще сто лет бились за право исследовать необжитые планетные системы с объединенными флотами чжецу, хело и цуданг-цупанг. И те же самые маддирцы, как я понимаю, уже не последние в длинном списке поверженных врагов. Так что, когда широкие створки идут в стороны, и на пороге возникают непонятные ребята с пушками, я включаюсь в переговорный процесс. К счастью, в меня не стреляют сразу же. Ребята оказываются отсталыми механическими солдатами, состоящими в подчинении у искусственного разума орбитальной крепости Тхегу, и пробавляются тем, что захватывают корабли и разбирают их на запчасти. Пассажиров и экипаж обычно высаживают в компании с аварийным буем на какую-нибудь планетку поблизости и тут же прыгают от места грабежа подальше. Меня, впрочем, любое отклонение от маршрута не устраивает, поэтому я сразу признаюсь, что я человек. Объявление это вызывает замешательство в среде мародеров, потом скрипучая двухметровая железяка извинительно отводит меня в сторону. Осторожно подбирая слова, искусственный разум Тхегу транслирует мне через железяку, что совершенно расстроен подобным оборотом, так как присутствие человека на такой дряхлой посудине им не просчитывалось. Я говорю, что у меня обстоятельства, и показываю изображение Ирки на экране планшета. — Ей нужна помощь, — говорю я. — У вас это серьезно? — скрипит железяка. — Более чем. Тхегу через солдата осторожно пожимает мне руку. — Никогда не думал, что это возможно. — Мы — многогранные существа, — улыбаюсь я. * * * Нас отпускают восвояси. Наглые паххакиды так и не уступают мне скамью, но поредевший экипаж в знак признательности приглашает меня на верхнюю палубу. Я сплю в чужой каюте, полной чужих вещей. Робер стоит на страже. Связи с Иркой нет. С ЦСО есть. С Анькой Глебовой есть. С Жориком есть, хотя тысячу раз не надо. А Ирка молчит. Душе моей тяжко. Я тороплю ход ойякан-гокана, я скриплю зубами и меряю каюту шагами. Я перебираю отчеты, картины, записи. Я, наверное, миллион раз повторяю про себя: ты только живи, Ирка, пожалуйста. Прыжок засасывает меня в черную дыру. Я пропадаю и возвращаюсь, собранный как-то не так. Мне кажется, что на короткое мгновение, на миллионную долю секунды на внутренней стороне моих век отпечатывается ее модуль. Он покосился, он увяз правой гусеницей в песке. Только бы все было хорошо! * * * До Жуткой Эчи я добираюсь, как в тумане. Куда-то бреду, где-то сижу и сплю, пополняю кислород, покупаю воду и синтетическую пищу, подзаряжаю скафандр и робера, проверяю связь. Одно дикое место следует за другим, высятся башни, блестят зеркальные монолиты, шпили антенн щекотят черные, синие, перламутровые небеса. Один корабль сменяется другим, планы летят к чертям, летит время, удивленные, равнодушные, странные спутники то и дело снуют перед визором. Раз за разом переход собирает меня по-новому, какие-то частички себя я отдаю космосу в жертву, но одно во мне остается неизменным: я хочу как можно быстрее оказаться рядом с Иркой. Я ей нужен! Я это знаю. Я это чувствую. * * * На Жуткой Эче меня догоняет оставленное Иркой сообщение. Оно обрывочно, его совершенно нельзя понять, но, как ни странно, оно заряжает меня энергией и силами, как робера — электрическая батарея. Жива. Жива! — вот, что важно. «Иг… я… спра… про…». Бегу! Лечу! Я успею! * * * От сектора Кита до сектора Рыб — два прыжка с остановкой в Гамелине, космическом порте чжецу. Не самый лучший выбор, но делать мне нечего. Без дозапитки и свежей карты возмущений прыгать к Рыбам — самоубийство. Так как я записан как человек, к прыжковому челноку сразу является целая делегация. Чжецу — невысокие гуманоиды с фасеточными глазами и большими комплексами по поводу собственного роста. Они прилетают на шлюпе размером с дом и высыпают оттуда в сопровождении трехметровых киборгов с клешнями и пилами. Киборги должны меня устрашить. Я стою, любуясь двумя Гамелинскими солнцами. — Ты — человек! — обвинительно указывает на меня чжецу в салатовом. Он мне по пояс, как и все остальные чжецу. Из вежливости я сажусь на землю. За спиной кряхтит робер. Тоже, видимо, из вежливости он пытается как-то сложиться, чтобы мне соответствовать. — Да, человек, — говорю я. — Мы не любим человеков! — верещит чжецу. Остальные принимаются скакать вокруг. Киборги щелкают клешнями. — Я здесь проездом, — говорю я. — Нельзя! — Чжецу в салатовом становится на цыпочки. — Мы запрещать! Он похож на капризного и зубастого ребенка с треугольной головой. — Я отправляюсь к ней. Я показываю ему Ирку. Чжецу молчит, глазки его темнеют целыми участками, вбирая изображение. — Большая, — наконец уважительно говорит он. — Это ее модуль, — объясняю я. — Она, на самом деле, другая. — Большая! — Чжецу загребает воздух руками от восхищения. — Очень большая! Ты подчиняешься ей? Я улыбаюсь. — Я ее люблю. — О! Она командует тобой! Чжецу в салатовом лопочет что-то собратьям. Те начинают прыгать передо мной еще сильнее. Переводчик в ухе сходит с ума, выхватывая их полные экспрессии реплики. «Грик!», «Ай-Дрог!», «Прюк!». Забавный язык. — Мы хотим смотреть! — объявляет чжецу в салатовом. — Мы хотим смотреть вашу любовь! Я оглядываюсь на экраны корабля, к которым прижались любопытные пассажиры, и вздыхаю. — Это ваше требование к человечеству? Прыжки прекращаются как по команде. Чжецу становятся как будто ниже ростом и тревожно переглядываются.