И вот третий звонок. Мы с Давидом Вахтанговичем уже одеты, загримированы, Фира Моисеевна еще раз закрепляет прядки, маскирующие лысый след от ожога на моей голове, а я осторожно раздвигаю занавес на два сантиметра и смотрю в зал: вон в нарядной директорской ложе сидят гости Барского – горисполком и райком, хладокомбинат и рынок, горсвет и начальник порта, все со чадами и супругами, все при костюмах и галстуках, как сейчас бы сказали – соблюдая дресс-код. Вот стоят все наши билетеры-контролеры, по одной у каждого выхода, вот улыбается из своей будки осветитель, а вон сидят на световых пушках его ассистенты, вон видна седая голова шапитмейстера в главном проходе у директорской ложи – он всегда на открытии там стоит. Все на местах, Фира Моисеевна бросает на ковровую дорожку, ведущую на манеж из-за кулис, лепестки цветов, звучит вступление к цирковому маршу, шпрех берет мои пальцы теплой и твердой рукой и… пошли! Сколько бы лет артист ни выходил на манеж, даже в стотысячный раз его потряхивает от предвкушения и волнения, когда он стоит с этой, рабочей, стороны форганга. Как там говорил Александр Сергеич в «Письме к Чаадаеву»? Вот так и мы ждали. Буквально с «томленьем упованья» ждали, что через секунду грянет музыка, разлетятся тяжелые крылья занавеса и мы выйдем туда, в разноцветный свет, на алый ковер манежа – к нашему зрителю. В первые мгновения я ничего не вижу, только огненный круг прожекторов вверху, на опорных мачтах, и красный круг манежа в разноцветных пятнах от световых пушек – внизу, заветные тринадцать метров, на которых и происходит наша главная жизнь. Но вот глаза адаптируются, и из темноты выступают ряды зрительного зала, проходы к зашнурованным сейчас клапанам дверей, директорская ложа прямо напротив форганга и люди. Люди, которые пришли к нам в цирк за удивлением, восхищением, волшебством и возможностью сказать «а я знаю, как он это делает», конечно. Пришли взять и отдать. Первое отделение мы отработали блестяще: зал смеялся шуткам коверных, замирал на работе воздушных гимнастов, дружно ахнул во время штрабата братьев Путрюс, улыбался огромным сенбернарам, догам и крошечным пинчерам Алдоны, восторженно следил за Витькой-Ковбоем и Сашкой, выполнявшими трюки на верхушке лестницы, которую держал Володя Агеев, округлял глаза, когда на крошечном столике завязывалась в немыслимые узлы Надюша Сметанина. Я отлично слышала уважительный шепот мужчин, когда, закончив номер, по окружности манежа проходили, выбросив руку в комплименте, Володя, только что державший на плечах троих акробатов и лестницу; силовой жонглер Вася Клосс, на глазах у публики игравший шарами, каждый из которых приглашенные из зала мужчины едва могли оторвать от ковра (еще бы, они по двадцать килограммов), Андрей и Игорь Угольниковы, потрясшие воображение зрителя не только литыми мышцами, но и новыми костюмами цвета тусклого золота – на премьеру пришел идеальный, отзывчивый и заранее восхищенный зритель, нам очень повезло. В антракте Барский привел за кулисы пятерых из сидевших в директорской ложе (детки и дамы ушли лакомиться мороженым и газировкой), и я клянусь, что в глазах седовласых серьезных мужиков «при должностях» был неподдельный мальчишеский восторг и интерес. С того далекого вечера я знаю, что «хулыбзиа» – «добрый вечер» на абхазском, а «гамарджоба» – «здравствуйте» по-грузински. Гости зашли на конюшню, выпили вина в вагончике у директора Барского, с заметным восхищением проводили взглядами яркую стайку воздушных девочек из кордебалета и пообещали, что «наши хлеб и вино – ваши, наш город – ваш дом, пока вы остаетесь здесь, ты, дорогой Юрий, и все твои артисты!» Второе отделение открывал номер Кости. И на семь с половиной минут я обычно выпадала из реальности: видела только серебристый моноцикл, алую фигуру эквилибриста, разноцветные круги из мячей, булав, ножей, тростей, невероятно сложные пирамиды из предметов, на которых балансировал Костя, кружева из бесконечных сальто, фляков и рондадов – номер Троепольского отличался сложностью и необыкновенной красотой исполнения. Как аплодировал ему зал! Некоторые даже встали, и это почему-то наполняло меня гордостью, хотелось заорать: «Я знакома, знакома с ним! Это меня он вчера катал на мотоцикле!» Кстати, о покатушках. Вчера был первый раз. После него мне захотелось немедленно убежать на край света. С Костей, конечно. И я почти передумала выходить замуж за Женьку – ощущения большей близости с мужчиной, чем испытанное мной за полчаса, которые я, ошалевшая от собственной смелости – как? сесть позади него? вот сейчас умру, все, – провела на несущемся вдоль моря мотоцикле, влипнув в широкую Костину спину и обнимая его за талию, представить было просто невозможно. И я еще когда-то считала, что поцелуи – верх интимности и что-то вроде пожизненной гарантии выполнения брачных обязательств на будущее? Ха. Дура. Была дура. Хорошо, что следующий номер объявлял Давид Вахтангович, и он же вел репризу с коверными, потому что мне понадобилось время, чтобы стряхнуть наваждение вчерашнего вечера и слабость в коленях. Но я справилась, и номер с медведями уже объявляла вполне профессионально, шпрех меня похвалил. И второе отделение прошло на высшем уровне: наездники, дрессировщики, тугая проволока Олечки Лапиной, иллюзия, воздушные гимнастки Ирки Романовой, акробаты в ренских колесах Риточки Бакиревой – всех чудесный сухумский зритель принял на ура. После финального поклона труппы на манеж вышел председатель Горисполкома, поблагодарил нас и пригласил чувствовать себя как дома в их солнечном городе. В общем, артисты и зрители расстались исключительно довольные друг другом. За кулисами все поздравляли всех. «С началом!» – маркер цирковых, так говорят только в цирке. И вдруг я услышала прямо за спиной: «С началом, деточка!» – обернулась… Интересно, многие ли знают, что такое арабеск? Нет, ничего арабского и никакой узорчатой вязи. Это одна из основных поз классического танца – с опорной ногой, стоящей на носке, и рабочей ногой, поднятой на девяносто или сто двадцать градусов вверх с вытянутым коленом. И более сложные ее варианты: с опорной ногой, стоящей на носке, с «кольцом», когда руки сомкнуты со ступней над головой. А теперь представим, что это все выполняется не на ровном, гладком полу, а на спине лошади, мчащейся по кругу. Представили? Скорость, тряска, подвижная спина пугливого животного под ногами – вот тот минимум удовольствий, которые испытывает артистка, работающая номер. В старом цирке на спину лошади клали подушку-площадку, она хотя бы ровная была, но наездница хуже чувствовала лошадь, так что в советском цирке площадку почти упразднили. Стало намного труднее, но гораздо красивее. И опаснее. Молоденькая Таечка работала ассистенткой в аттракционе у знаменитого Иллюзиониста. Невысокого роста, хрупкая, но очень женственная, Таечка была «звездой» номера: ее распиливали, сжигали, она изящно вылезала из сундука, волшебным образом оказывавшегося под куполом, материализовывалась в клетке, где мгновение назад яростно хлестал себя хвостом по бокам огромный лев, или в большом аквариуме, который только что был абсолютно пуст – остальные девочки аттракциона только принимали эффектные позы, да покрывали «заряженный» реквизит сверкающими парчовыми драпировками (блеск ткани отвлекает внимание зрителя от рук иллюзиониста, все просто), и двигали хитро устроенные зеркала. Среди этих девочек были настоящие красотки, но это Таечкин отец воевал с Иллюзионистом в одном полку. Это с Таечкиным немногословным и улыбчивым папой народный артист пил на День Победы водку гранеными стаканами и негромко пел «В эту ночь решили самураи перейти границу у реки…» И когда Тая закончила школу и твердо сказала, что пойдет не в институт и не замуж за Феденьку, любившего ее с младших классов, а в цирк «хоть кем», отец позвонил Иллюзионисту. Тот хмыкнул: «Хоть кем, говоришь? Ладно». Так Таечка попала в цирк. Легкий характер, добрый нрав и сострадательная душа – ее полудочернему положению рядом со знаменитым артистом даже не завидовали роскошные цирковые красотки, ее любили и приходили к ней в гостиничный номер или в вагончик (в зависимости от того, где работал аттракцион – в лучших шапито циркового конвейера или в стационарных цирках) пить, плакать и рассказывать. Или пить, смеяться и рассказывать. Или просто помолчать-покурить. Прошло несколько лет. Таечка побывала с аттракционом даже за границей. Иллюзиониста выпускали и в капиталистические страны – фронтовик и герой, имеющий однополчан в высоких партийных кругах, он не боялся никаких проверок КГБ. Таечка перезнакомилась с массой циркового народа, ей трижды предлагал замужество огромный силовой акробат и дважды – известный дрессировщик, обещавший немедленно бросить жену, наследницу знаменитой династии, страшную как смертный грех. Таечка мягко отказывала и ухитрялась сохранять с отвергнутыми претендентами теплую дружбу. И вот однажды, прямо посреди номера, наездница Эва Дэль привычно прокрутила заднее сальто и вдруг сползла со спины белой кобылы на ковер манежа. Срочная операция (артистка съела перед представлением пару вкусных горячих пирожков, которые мастерски пекли в столовой Свердловского цирка, и получила заворот кишок), долгие осложнения, суровый вердикт врачей: сорокапятилетней приме не суждено было больше сесть в седло. Три лошади остались сиротками – у Эвы не было ни детей, ни мужа. Все время болезни наездницы Таечка до и после работы пропадала на конюшне, с удивлением вдруг обнаружив, что обожает конкретно этих лошадей и лошадей вообще. И что это у нее с ними взаимно. Великий Иллюзионист, всю жизнь отдавший цирку, понаблюдал с месячишко, как Таечка возится с лошадками, да и пошел в Главк Союзгосцирка навестить работавших там однополчан. А когда он оттуда вышел, распространяя коньячные ароматы, оказалось, что три ничьих, но вполне рабочих лошади теперь принадлежат Таечке. В те далекие времена такое было вполне возможно – номер отдавали бесплатно, вместе с реквизитом, сбруей и прочим, растили новую цирковую смену. Три лошади есть, но на репетиционный период дают всего год, а у нее никакого опыта и знаний. И что будет? Таечка поужасалась, поплакала немножко от страха, порасспрашивала бывалых наездниц да и поехала в Киев. Там она упала в ноги старому жокею, четверть века проработавшему берейтером в лучших конных номерах, ломаному-переломанному, славившемуся крутым нравом и понимавшему язык лошадей лучше человеческого. Старик сначала по-черному обматерил Таечку за то, что повесила на себя взрослых чужих лошадей, потом покормил ужином и, пока она спала в гамаке под старой грушей, собрал свой чемодан со снаряжением и упаковал набор старинных шамберьеров[46]. Через год Таечка дебютировала. Иллюзионист привез для дочери фронтового друга из какого-то капиталистического турне прекрасную ткань и аксессуары – премьерный костюм был великолепен. И главной «корючкой» номера Таечки был как раз арабеск. Шесть минут арабесков и акробатических трюков. А в финале номера наездница прыгала на пуантах по спинам трех лошадей, мчавшихся по кругу бок о бок. Это очень, очень сложно и страшно. Правда. И правда то, что трюк так до сих пор и не повторен, дураков нет. Много лет Таисию Лурье называли Королевой Арабеска. Она объехала весь мир, она дважды была в реанимации и четырежды – на операционном столе. По этой причине ей не случилось родить, но двоих детей от предыдущего брака своего первого мужа она вырастила прекрасно, один из них сейчас преподает в ГУЭЦИ, он уже весьма пожилой человек. Тетя Таечка была подругой моей мамы. Это она тетешкалась со мной, малявкой, и доставала меня то из реквизита иллюзиониста (не того великого Иллюзиониста, он умер до моего рождения), то из-за скамейки в курилке, то из кофра. Это она была среди тех, кто когда-то носился с мамой по пустому зданию цирка, ища меня, пока я спала в клетке пантеры Катьки. Почти пуд счастья в виде «этой маленькой сатаны» (меня, то есть) свалился на тетю Таечку, когда она приехала со сломанной в очередной раз рукой повидаться с мамой да так и проездила с нами два месяца, потому что меня невозможно было оставить без пригляда ни на минуту, а мама работала перши и вела программу, была занята каждый вечер плюс репетиции по два часа. И если бы не тетя Тая, бабушке раньше пришлось бы стать просто бабушкой, а не солисткой церковного хора, маме – раньше оставить цирк, а я не знала бы сейчас тех чудесных старых цирковых сказок, которые буду рассказывать, дымя сигареткой, деткам моих племянниц, когда настанет время. И вот сейчас тетя Тая стояла передо мной. Я от изумления прямо дар речи потеряла на секунду, а потом схватила ее, маленькую и худенькую, как птичка, в охапку: – Ты откуда взялась, тетя Таечка? Почему исчезла, мама пишет и пишет тебе в Харьков, а ты молчишь! Знаешь, как мы волновались? – Как ты выросла, девочка моя!.. Если б не представил тебя Давид (мы с Давидом Вахтанговичем в конце каждого представления произносили каноническое «программу вели…», называя фамилии и имена друг друга), я бы и не узнала. Оставляла толстенького смешного щенка, а вижу красивую взрослую девушку! Оказалось, что за это время тетя Таечка развелась с мужем, который почти в шестьдесят вдруг решил поменять пятидесятилетнюю жену на двадцатипятилетнюю, через какое-то время познакомилась в кино с моложавым брюнетом и очень быстро вышла замуж снова. Новый муж тети Таечки оказался грузином, врачом и сухумцем, с ним она и уехала из Харькова, просто закрыв квартиру. – Всегда хотелось пожить у моря, да и человек мой Вахтанг очень славный, надежный, с таким хоть на край света, – пояснила она радикальные перемены в своей жизни. А тут уже и наши подтянулись. Директор Барский, Фира Моисеевна, старый коверный дядя Коля Шульгин, Риточка Бакирева, Давид Вахтангович и даже Агеев, который был значительно моложе их всех, знали тетю Таечку давным-давно. За десятилетия жизни на манеже они встречались в программах неоднократно и не могли не проникнуться симпатией друг к другу, потому что все были настоящими людьми, без фальши и понтов. Эта хрупкая женщина прикатила на представление на «Волге» мужа, который, оставив ей большую и гулкую квартиру с высоченными потолками в старом доме на набережной, вынужден был уехать к сыну-дипломату, служившему где-то в далекой жаркой стране: у сына тяжко заболела жена, а доктор всю жизнь изучал как раз ее заболевание и был одним из лучших специалистов в стране. И на этой же «Волге» тетя Таечка метнулась домой и привезла две корзины еды. Были там и тонкие круглые пироги с сыром – восхитительные хачапури, которые соседка-абазинка только что вытащила из духовки, и копченое мясо, и аджика, и домашний сыр, и дюжина шампанского, чтоб отметить начало. Засиделись мы далеко за полночь (комаров под эвкалиптом и вправду не было совсем), и я собралась днем пойти на переговорный пункт и позвонить маме, чтоб обрадовать: тетя Таечка нашлась в чудесном городе у моря. Оказалось, что, найдясь, она останется в моей жизни довольно надолго. Это замечательное событие станет знаковым для некоторых из нас, но каким именно образом, я расскажу позже. 24. «Она по проволоке ходила, махала белою ногой» Тугая проволока – штука особая. Выглядит это так: на расстоянии примерно десяти метров друг от друга стоят две мачты с площадками (мостиками) наверху, эти мачты держатся на растяжках, канаты растяжек крепятся к огромным штырям, больше всего похожим на гигантскую швейную булавку с квадратной головкой. Штыри глубоко, намертво вбиты в землю за кругом манежа. Между площадками натянут канат толщиной примерно в два сантиметра, очень туго натянут, но пружинит, конечно. Для того чтобы оказаться на канате, нужно сделать с мостика шаг вниз – канат ниже площадок. Вроде и невысоко совсем, метра четыре от манежа, и не убьешься в случае чего, но ссыкотно аж до не могу. Я так и не сумела пойти. Уже будучи взрослой, вполне способной махнуть стакан чего-нибудь крепкого, работая в Ивановском стационаре, я как-то бодро пробежала до средины такого же каната – под кальвадосом разумеется, трезвой ни за что не решилась бы. На средине пришла в себя и упала, конечно, но не повредилась, давно умела группироваться к тому времени. Но это случится еще очень не скоро. А в том сухумском лете я стояла на шатком мостике, второй маячил где-то в тумане, кажется, на другой стороне Гудзона. Малюсенькая площадочка из никелированного металла, как мне казалось, ходила ходуном – чисто палуба корвета в девятибалльный шторм. Я вцепилась всеми руками (на тот момент рук у меня оказалось примерно дюжина) в хлипенькое ограждение мостика и отцепить меня мог только приговор Большой Тройки. Мне было даже почти все равно, что у форганга стоит и смотрит Костя Троепольский и что свидетелей моего позора недопустимо много. Я не смогла даже ступить на канат (он же – тугая проволока), хоть и совсем не была трусливой, чертова струна уходила куда-то в ничто, и поставить на нее ногу было выше моих сил. А она плясала на этом кошмаре. Лежала на этом ужасе, как на мягчайшей перине, и все такое. Боги-боги, что это была за девушка! Ею любовались все, начиная от старого коверного и заканчивая старшим кассиром Таней. Натуральная блондинка с маленькой аккуратной головкой на длинной беззащитной шейке, белокожая, большеглазая, с точеным носиком, губками-бутоном, идеальной воздушной фигуркой и сиськами какого надо размера. Это я сейчас понимаю про полный третий, а тогда просто рот открывала, не в силах понять, что так притягивает взгляды мужчин – и даже влюбленного в меня Женьки. Но ими же двигал могучий инстинкт, черт подери – от такого зрелища совершенно невозможно было отвести глаза. Прибавьте к этому великолепию длинные ножки безупречной формы, с маленькой ступней (это ее чешки я таскала потом три года) и точеной щиколоткой – и вы получите оружие массового поражения. Оленька Лапина была трепетный эльф, понимаете? И одновременно – Женщина. Ах, эти батманы-рондады, эти сальто и шпагаты, этот круглый веер в ее ручке, эти завитки белых волос на шейке – ни у одной артистки не было столько желающих подержать лонжу на репетиции, сколько у Ольги, мужчины бежали наперегонки и хватали страховочный трос еще до того, как она выходила в манеж. Скоро лонжа удивительным образом стала оказываться исключительно в крепких руках Юрочки, вольтижера из группы наездников. Тоже та еще лепота, доложу я вам, наблюдать наездников: эти икры и бедра в трико, эта легкость и сила в тяжелых плечах, этот вскрик шамберьера в руках берейтора, эти взлетающие над крупом мчащейся лошади стремительные фигуры… красота! Мальчики были как на подбор богатыри, но Юрка – краше всех: высокий кареглазый блондин с упрямым лбом, сильным подбородком и носом отличной лепки, красивый, веселый, легкий. А еще Олечке было ужасно много лет – аж двадцать пять, и она подумывала о муже. Начав ухаживания еще в мае, в моем городе, Юра Королев додержал лонжу и доносил реквизит для эквилибристки Оленьки до того, что через три месяца, невзирая на увещевания друзей и руководителя, таки ушел из своего номера, в котором проработал пять лет, и сел на репетиционный период – вводиться к Ольге партнером. Беда пришла, откуда не ждали. Вся фишка была в том, что бесстрашный акробат Юрка панически боялся тугой проволоки. Вот боялся, и все тут. Сколько тонн мата половой тематики я всосала в копилку на их репетициях – мама дорогая. Ковбой Витя с его жалким обсценным лексиконом нервно крутил за форгангом мою репетиционную булаву, одновременно отжимаясь на одной руке – тут работали настоящие мастера матерного слова! Это для того, чтоб хоть как-то поддержать Юрку, я полезла на проклятый мостик, подозревая, что не смогу сделать и шага. Так и случилось – облом вышел жестокий. Зато я поняла Королева моментально. Оленька, выпускавшаяся из училища именно как эквилибристка на проволоке, чувствовала себя на долбаном канате так же комфортно, как я – в любимом кресле. Три часа репетиций ежедневно, включая и выходной понедельник, – такова была ее норма. Надо сказать, что к моменту встречи с Юриком Оля была на канате одна. Партнерша, с которой они готовили и выпускали номер, залетела и решила оставить ребенка. Ха-ха, говорили девки в курилке, любая бы оставила ребеночка товарища Ф…ва (тут идет очень известная в цирке и по сей день фамилия аксакала и отца-основателя), ни в чем нужды знать не будет! Все трюки в номере, рассчитанном на двух девушек, пришлось похерить, Олька выкручивалась за счет своей красоты и необыкновенного, величественного изящества, но этого катастрофически не хватало. А тут Юра. Просто подарок судьбы. Атлет, фактурный красавец, акробат и муж в ближней перспективе. Быстро вводим в номер и работаем, работаем, все у нас получится. Проработав столько лет в коллективе жокеев, Юрка запросто прыгал с манежа на идущую наметом лошадь и становился в пирамиду из пятерых наездников, выстроенную на спинах двух скачущих рядом лошадей, а это, скажу я вам, не в тапки ссать. Это капец как опасно, страшно даже наблюдать, но Юрке везло, он даже кости ухитрился сломать всего пару разиков – своеобразный жокейский рекорд сохранности скелета. Но на канате его везение иссякло. Юра брал в руки вееры[47], делал первый шажок по проклятой проволоке и замирал в ступоре. Я наблюдала его мучения почти с первой репетиции, и потому знаю, сколько часов страха и сколько смен мокрых от пота маек ему понадобилось, чтобы продвинуться вперед на два метра. Два метра из десяти! На дрожащих ногах Юрик продвигался приставными шажочками «в третьей позиции» вперед, и лицо его выражало настоящую муку. Уже в Сухуме я слышала разговор Агеева, Кости и Олега Тайменя, нашего массажиста, о Юрке и его страхах. Володя сказал тогда, что ему не нравится сама идея, Костя заметил, что ему не нравится сама Оля Лапина («Самка, причем в худшем варианте – живоедящая», – отличное определение), а Олег Яковлевич помолчал и как будто нехотя произнес: – У нас в тайге так было: если человек боится идти на охоту, зверя боится, леса опасается, но по глупому гонору своему не признается и думает, что страха его никто не видит, другие охотники находят повод, чтоб не брать такого. Потому что совершенно точно будет беда, большая или малая, но будет. Нечего парню делать на проволоке, у него ужас во всем теле, мышцы каменеют, проволока – враг ему и его подловит, потому что слабость и страх чует. С получением благ цивилизации мы перестали прислушиваться к своим сигнальным системам. Почти перестали. Мы верим новостям и Интернету и больше не верим предчувствиям, затыкая собственную интуицию, которая бьется в тихой истерике. Зря. Очень зря. Тех, кто прислушивается, судьба почти всегда щадит. Королева можно понять – ведь у него была Оленька, смысл жизни, молодая жена, красавица и богиня, которая очень хотела ввести его в номер. Ей это было нужно. А он ее сильно любил. И старался ради нее. Конечно, такому мощному и взрослому мужику было стыдно, да и некому признаться в своих страхах. Но Королев отлично понимал, что я, мелкая еще совсем девчонка, полезла на тот мостик, чтоб тоже испугаться и как-то разбавить его позор. Значит, со мной можно пооткровенничать, я не посмеюсь и не удивлюсь, не потащу на манеж со словами «старик, ты просто мето́ду не подобрал еще, я щас тебе покажу, как надо», как сделал один гражданин из номера канатоходцев, практически выросший под куполом. Однажды мы встретились с Королевым около колонки. Я пришла охладить в ледяной воде мозоли на ладонях, а Юра сидел на траве и мазал прополисом своды стоп, растертые почти до крови. Он посмотрел на меня и вдруг как-то обреченно сказал: – Знаешь, детка, эта проволока меня угробит рано или поздно… Я чуть ли не ссусь ежесекундно, все враждебно здесь мне, ощущаю ее как клинок, по лезвию которого иду. А представь, если нога соскользнет? Пипец, детка. Евнухом жить? Вскоре Юра и Оля уехали – сели на репетиционный период в стационаре в Баку, и мы потеряли их из вида. Прошло много лет, я встретила в цирке Наташу Биляуэр, она и рассказала мне финал истории борьбы бывшего жокея-наездника с тугой проволокой. Таежный кудесник Олег Таймень оказался прав, беда случилась. Проволока победила. Номер подготовили, обкатали его немного, но на одном из выступлений нога Юры все-таки сорвалась, он не успел поймать баланс, не успел сгруппироваться, и с высоты своего немаленького роста пришел промежностью на тонкий, тугой и очень жесткий железный канат. Два месяца в больнице, иссечение тестикул, инвалидность в тридцать два года. Красавица и эльф Ольга оставила его, когда он еще лежал в Склифе. Просто собрала свои вещи и уехала из Юркиной квартиры. Выписавшись, он не стал ее искать, разумеется. Развод оформили заочно. Наташка рассказала, что Юрик сильно пил, баловался различными веществами, дважды пытался покончить с собой. Друзья дежурили у него в доме по очереди, никто из системы Союзгосцирка не знал о беде Королева, все хранилось в тайне. А если и знали, то деликатно молчали. Потом он прошел реабилитацию, вернулся в свой номер, поработал недолго и навсегда покинул цирк. Не смог. Но с годами у Юры получилось примириться с тем, каким он стал. И сейчас все хорошо – у него отличный партнер, состоятельный и интересный, Юра исколесил с ним мир и даже научился улыбаться заново. Несчастным он не выглядит, сказала Наташа. Мне тоже довелось увидеть бывшего акробата-наездника Королева. В одном из московских клубов. Мы были там компанией, отмечали юбилей фирмы моего приятеля, а Юра, абсолютно седой, но все такой же красивый, сидел за столом с двумя известными в Москве телевизионными деятелями. Мы оба стали старше на четверть века, и он меня, конечно, не узнал. Зато я убедилась, что с Королевым все в порядке, а потом и уверилась в этом, долгое время наблюдая его передачу на одном из московских телеканалов. Он все-таки был очень славным парнем, Юра Королев, чью фамилию и имя я, конечно, изменила до неузнаваемости. 25. «Бархатный приход», или Как получить бонус с жуткой истории