– Пожалуйста, Дина, забери у нее! Это же нэцке! Это семнадцатый век! Уронит! Разобьет! Она что, не понимает, что нельзя? – горестно взывал папа́ к «женщине своей жизни». Мама отлично услышала перевод: «Будь добра, убери ЭТО из моего дома, оно опасно для моей коллекции!» Конечно, я не понимала. Мне было около трех, и я думала, что смешные фигурки – это такие игрушки. Крик, исторгнутый тренированным голосовым аппаратом народного артиста меня испугал, я вздрогнула… и осторожно поставила фигурку на полку. Вздрогнула и новая бабушка. А мама вздернула бровь, молча взяла меня из рук притихшей старой дамы, подхватила наш чемодан, и мы уехали в гостиницу, чтоб на следующий же день улететь домой, в цирк. Это была моя первая и последняя встреча с отцом и той бабушкой. Очевидно, подсознание сделало какие-то выводы, потому что я потом никогда не спрашивала, где отец, почему он не с нами и что вообще произошло. Ни разу в жизни. А тут мне исполнилось шестнадцать, я получила паспорт и считала себя совсем взрослой. Фотографии «три на четыре с уголком» получились отличные, две оказались лишними. Папа́, наверное, уже помер от старости, ему же сейчас прорва лет, но вдруг жив? Пусть посмотрит, какую дочь вырастила моя мамочка, пусть увидит, как мы похожи с ним и, может, черканет мне несколько восторженных строк, думала я. Добыла адрес из красной записной книжки, которую мама прятала в старой кожаной сумке, годами пылившейся в кладовке, вложила в конверт маленькую фотографию и листок с тремя словами: мне шестнадцать лет. Папаня, очевидно в силу возраста, тормозил почти полгода после отправки того письма и вдруг прислал перевод. Ни единой строчки, ни буковки – только перевод на мое имя, из чего я сделала вывод: увиденное ему понравилось, и справки отец родной таки навел. В переводе он указал фамилию и отчество, которые дала мне мама при регистрации, и это были не его фамилия и не патроним от его имени. Перевод. Огромная сумма – тысяча рублей. Много маминых зарплат. Восьмая часть стоимости новых «Жигулей» престижной пятой модели. И почти полная стоимость мотоцикла «Ява», который не «Кавасаки», конечно, но тоже ничего. Я получила деньги, положила их в свой секретер до времени икс и погрузилась в домашние дела. Мамуля не задала ни единого вопроса об этой колоссальной сумме, просто пригласила соседа, чтоб он врезал еще один замок в дверь (железных дверей в СССР не было вообще, они появились после развала страны), ей так было спокойнее. 21. На юг, на юг! (продолжение) На вокзал мы с Фирой Моисеевной приехали в сопровождении мамы и Женьки, навьюченного припасами так, будто нам предстояло отбыть на льдину к героям-папанинцам. К отъезду я уже выдержала трудный разговор с ним, наотрез отказавшись оставить цирк, пережила увещевания и апелляции к моей маме и закрыла тему, напомнив, что теперешнее наше расставание – цена его собственного необдуманного поступка. Но осадочек, конечно, остался. Кроме того, я начала подозревать, что никогда, никогда мой парень не разделит со мной любви к цирку. Это следовало серьезно обдумать. Хотя, если честно, мысль о будущем замужестве и без того уже перестала казаться мне привлекательной. Я была рада тому, что возвращаюсь к нашим, к моей настоящей жизни. И к Косте, конечно. В Ростове-на-Дону была короткая пересадка, поезд «Ростов – Баку» и последние семьсот километров, из которых полтораста мы ехали вдоль моря – до самого Сухума. Какие-то парни открыли обе двери в тамбуре нашего купейного вагона, и я так и бегала с одной стороны тамбура на другую: слева поднимались небольшие зеленые горы, а справа переливалось серебряными бликами совершенно бирюзовое море. Поезд шел так близко от воды, что мы слышали смех загорелых людей на пляжах, музыку из кафешек и ресторанчиков, вдыхали дымок от мангалов с шашлыками и жаровен с чебуреками и лепешками. Было полное ощущение, что мы не возвращаемся на работу, а едем отдыхать у моря, причем по приглашению каких-то добрых людей. В гости едем. Поезд мчался уже совсем вплотную к поросшим соснами и чем-то буйным, очень разноцветным, склонам, потом склоны вдруг кончились, и слева оказались Горы. Настоящие, даже лучше, чем суровые горы в Теберде. Огромные, темно-зеленые, они почти закрывали кобальтовое небо, а на уровне пояса у них болтались белые облачка. За первой шеренгой гор виднелась следующая и следующая, еще выше, – хотелось вопить от восторга, я же впервые в жизни видела такую яркую красоту. Наш состав нырял в тоннели, скоро замелькали какие-то чудесные ажурные строения на станциях – прямо как в стране Оз; мы перемахнули через бурную горную реку (а справа все время было море, море!) и выкатились к вокзалу необыкновенной красоты, похожему на дворец с высоким шпилем. Вокруг здания вытянулись во фрунт огромные пальмы, группками по три росли какие-то необыкновенные деревья с пышными кронами и блестящими темно-зелеными листьями. Это были магнолии, я их видела по телевизору. Субтропики! От мысли, что это все не отберут прямо сейчас, что тут мы останемся надолго и я смогу все-все рассмотреть и потрогать, что море будет рядом каждый день, а не как в отпуске, когда мама нарочито бодро говорила: «Ничего, дочечка, еще целых десять дней», – и вправду хотелось орать, ходить по вагону колесом и кого-нибудь расцеловать. Кого-нибудь, кто вдруг приехал бы на кра… Что? Что?! На перроне стоял красный «Кавасаки», а рядом с ним вглядывались в окна вагонов Агеев и Давид Вахтангович. Вот тут я на сто процентов поняла смысл маминых слов про подгибающиеся ноги и дрожь в коленках: насколько мне было известно, в этом поезде никто из цирковых больше не ехал. Значит, Костя (а это мог быть только его «Кавасаки») приехал встречать… нас? А я торчала в тамбуре последние три часа, на голове кошмарная жуткость, руки в саже, и переодеться не успела, выгляжу как чучело. И это катастрофа. Сзади тронули за плечо: «Детка, вот, возьми влажное полотенце, протри лицо и руки, а волосы просто собери в хвост. Бриджи и футболка почти не пострадали в дороге, сойдет, – Фира Моисеевна внимательно и ласково смотрела мне в глаза. – Он замечательный, его не стыдно любить, девочка моя, только вот…» Она не успела договорить, поезд остановился, мы метнулись к полкам, стали доставать багаж, а сумок было много – мама же собрала припасов на год папанинской зимовки плюс мои теплые вещи. На всякий случай, потому что никто не знал, когда я окажусь дома после закрытия сезона. Пока мы доставали чемоданы и я пыталась вытащить из багажных отделений неподъемные сумки с пакетами, Костя, оказывается, прошел весь состав, начав с первого вагона, и обнаружил нас в седьмом: – Ага, понятно: две пары женских рук и поклажа на шестерых здоровенных мужиков. Интересно, как бы вы все это волокли до такси и где бы искали нас, если водители в городе еще не знают адреса цирка? И куда же повез бы вас таксист? Фира Моисеевна, дорогая, от вас я не ожидал такого легкомыслия! – Костя обнял пожилую артистку, чмокнул в макушку меня, легко поднял наши три чемодана и сумку, велел ждать в купе и вернулся уже с Володей, на груди которого я с облегчением спрятала пылающее лицо. Он. Меня. Чмокнул в макушку! Как будто мне пять лет, уж-жжасно… Еще бы в лобик поцеловал! – Ну как же вы так? Я два дня на Главпочтамт ходил, телеграмму ждал! Как можно было не сообщить дату и номер поезда? А если б сегодня не закончили телефонный кабель тянуть и Барский не дозвонился бы до твоей мамы? – Агеев обращался почему-то исключительно ко мне. Наверное, надо объяснить: в какой бы город мы ни приезжали, первое, что делал директор, наскоро разместившись в своем вагончике, это покупал местный телефонный справочник и ехал в городскую телефонную контору договариваться об отдельной временной линии, которую обычно тянули от ближайшего к шапито учреждения. В цирке телефон нужен, как воздух. Работа артистов связана с риском, в труппе есть дети, есть животные – возможность вызвать врачебную помощь должна быть обеспечена в первую очередь. Да корм для животных директор Барский заказывал по телефону – после того, как администратор коллектива объезжал исполком, где уже была получена из Главка разнарядка о прибытии цирка, мясокомбинат, овощебазы или фермы и один-два ближайших совхоза. Разумеется, чиновники исполкома, директор мясокомбината, председатели совхозов и прочие нужные цирку люди всегда могли рассчитывать на красивенькие пригласительные в директорскую ложу. В общем, прилетело мне от Володи так, будто это я была виновата в том, что мама и Фира Моисеевна в суматохе сборов и бесконечных приготовлений съестного (закатать пять трехлитровых банок всяких вкусностей и купить еще пять трехлитровых с домашней свиной тушенкой, а потом все это загрузить нам с собой – это как?) напрочь забыли телеграммой сообщить Агееву дату, номер поезда и вагона. А мне это никто и не поручал, между прочим. Костя и Володя выволокли остальные чемоданы и сумки, а мы попали в объятия Давида Вахтанговича, получили следующую порцию мягких упреков и наконец-то уселись в два одинаковых синих «жигуленка». Костя прыгнул в седло, машины пристроились за мотоциклом, и кавалькада двинулась по плавящемуся от жары чудесному Сухуму. Практически цугом. День приезда, начавшийся так чудесно, чудесно же и продолжился: место, которое исполком Сухума нам выделил под шапито и прочее цирковое хозяйство, оказалось большим ровным полем с тремя пальмами, группками деревьев (магнолии! сказочные магнолии!) и кустов, очень удачно образовавших естественную ограду. Улицы с частными домами, непривычно зеленые, начинались через дорогу, а по диагонали от забора циркового городка совсем недалеко виднелось море. Ни в одном городе мы не стояли в таком прекрасном месте. И уж точно нигде на территории цирка не рос гигантский эвкалипт с матово светившимся в солнечных лучах, голым, совсем без коры, стволом, весь в каких-то ошметках, живописно свисающих с веток, и с серебристыми листиками. И это тоже было отлично, потому что я читала: там, где растут эвкалипты, не бывает комаров. Под эвкалиптом-патриархом утвердился вагончик дирекции, около него в тени дерева сидел директор Барский и пил чай. Весьма кстати тут же пришлись беляши, которые мама упаковала в японскую сумку-холодильник, им ничего не сделалось за почти тридцать часов дороги. А вокруг кипела работа. Купол уже установили, теперь монтировали зал, манеж, конюшню, инженер Инал, из местных (это он привез нас с вокзала, второй «жигуленок» принадлежал его брату), командовал сборкой забора, навешиванием ворот, подводкой воды на задний двор, тягачи таскали и устанавливали полукругом жилые вагончики, администратор Аркаша, которому тоже достался беляшик, умчался решать вопросы с размещением артистов в гостинице на набережной. Обнаружились Ковбой и Сашка-Чингачгук, они вместе с другими артистами, работавшими «воздух», протирали и готовили к подвеске страховочную систему нашего шапито, а массажист Олег Таймень собирался ехать к матери какого-то важного городского чиновника, страдающей тяжелым хондрозом, – за ним прислали роскошную белую «Волгу». Подозреваю, что нашего Мастера запродал своими руками директор Барский, когда ездил в исполком по поводу места для купола и прочего хозяйства – нежно любящий свою пожилую маму завотделом тут же предложил бартер. И сделка состоялась: за месяц сеансов массажист таки облегчил страдания почтенной грузинки, а у нас все зато работало как часики, доставлялось бесперебойно, увозилось по первому же звонку, убиралось, освещалось и уважалось всеми окружающими. К ночи все было, в принципе, готово. Те, кто жил при цирке, заняли свои вагончики, семейные артисты с детками разместились в приличной гостинице, лошадки, медведи и собаки уснули в привычных денниках, клетках и вольерах, аппаратуру и систему лонж артисты подвесили, администратор договорился с Горторгом о будках с мороженым, квасом и газировкой. Завтра начнутся репетиции и прогоны, потому что через два дня будет премьера, а мы хотим приятно удивить этот чудесный город. И тогда настало время пойти поздороваться с морем. Я откладывала этот момент весь день, постоянно поглядывая в ту сторону, где между деревьями виднелось огромное, синее, живое, колышущееся, предвкушая, как вечером медленно войду в воду. Ночь повисла над цирковым городком, прозрачная, бархатная, теплая, пахнущая эвкалиптами и рододендронами, а до моря нужно было пройти каких-то триста шагов, но навстречу попались наши, уже совершившие некоторую разведку, и они сказали, что лучше купаться утром – напротив цирка довольно крутой спуск с пирса и не горят фонари, а вот чуть правее есть пляжик, который как раз то что надо, но как к нему пробраться сквозь заросли кустов, в темноте не видно. И лучше пошли-ка есть шашлыки, Инал с братом принесли целую тушу барана, чтоб отметить свое знакомство с коллективом. Я посидела на пирсе, послушала шепот волны под ногами, полюбовалась россыпью огней слева, где был город, и справа, где стояли два небольших корабля, и еще раз поблагодарила Духа цирка за все, что есть, и что еще будет: кто-то говорил мне, что благодарности, как и молитвы, произнесенные ночью в месте, где рядом вечность, обязательно доходят. И это одна из причин, по которым люди ходят в церкви. Я в церковь никогда не ходила, но разве море не было самой настоящей Вечностью? А небо, с которым оно сливалось на горизонте? В моем распоряжении были целых две Вечности. 22. О Мальчике и Нарциссе, или Первое приключение на новом месте Утром мы нашли и чудесный маленький пляж, тропинка к которому терялась в пышных зарослях рододендрона и рогоза, и магазинчики неподалеку от циркового городка, и целую толпу разнокалиберных местных мальчишек, кудрявых, черноглазых, прехорошеньких – они сбежались со всех окрестных улиц и тихо стояли за заборчиком, трогательно вытягивая шеи, когда конюхи проводили мимо лошадей на разминку или Алдона шла к колонке в окружении собак, чтоб сбрызнуть ледяной водичкой мохнатых псов. Жара в Сухуме стояла субтропическая, сенбернары категорически ее не одобряли и валялись в вольерах большими плоскими ковриками. Помните, я рассказывала, что к нам приехала целая толпа артистов? Среди них были братья, силовые акробаты Игорь и Андрей Угольниковы. Странная прихоть природы: абсолютно непохожие двойняшки, они родились с перерывом в пятнадцать минут, но старший, Андрей, получился чуть ли не в два раза мельче брата. Общего у них было – брюнетистая масть и совсем немного черты лица. А еще фигуры, прекрасные фигуры атлетов. Младший, Игорь, доставшуюся ему фактуру очень любил всячески демонстрировать: носил белые и черные трикотажные футболки «в облипочку», приходил разминаться к кольцам, что висели около курилки за форгангом, только во время скопления там курильщиков (сам не курил вообще, да и пил только легкие вина), крутился на кольцах всяко красиво и зрелищно, демонстрируя действительно великолепные штицы[44] или стойки на руках и мужественно дыша при этом обильным табачным дымом. Наверное, ему хотелось внимания цирковых, причем хотелось часто. Эквилибристы, гимнасты, акробаты и примкнувший к ним прочий люд смотрели, улыбались, одобрительно цокали языками по поводу бицепсов, трицепсов и прочих красот, но… все считали Игорешу пустышкой, нарциссом и позером. В лицо не говорили – оно ж безобидное и забавное, зачем обижать? Пусть себе выпендривается, может, ему так жить легче? Андрей был другим. Чаще всего, когда не репетировал и не торчал около денников на конюшне (исступленно любил лошадей), Угольников-старший сидел где-нибудь с толстенной книжкой, иногда – на английском или французском языке. От Андрюши я впервые услышала о Кастанеде и Кроули – еще тогда, когда даже мысли о выходе этих книг на русском и допустить нельзя было. Он же подарил мне уникальную Цирковую энциклопедию 1905 года издания. Спустя много лет эта книга помогла нам с моим скаем Гошкой выжить: букинист на Кузнецком отвалил за нее очень прилично, и мы целых три месяца нормально ели, да и съемную однушку я смогла оплатить, а там и помощь подоспела откуда не ждали. Номер братьев Угольниковых был красивым и очень каким-то элегантным. Выходили они в черных эластичных брюках с серебряными полосами по шву, обнаженные по пояс. Номер работали в партере (то есть непосредственно в манеже, прямо на ковре), и состоял он из трюков, основанных исключительно на силе мышц. На невероятной силе мышц, доложу я вам. Стоя у форганга во время представлений, я хорошо видела лица зрительниц, дам и девиц фертильного возраста, когда в полной темноте на манеж падали перекрещивающиеся красные лучи прожекторов и в них медленно разгибались сидящие на корточках атлеты: огромный Игорь (нижний, унтерман), с пропорциями сто восемьдесят девять на восемьдесят пять, джинсы – сорок восьмой размер, рубашка – шестьдесят второй (верный любви к себе, он как-то небрежно сообщил цифры Женьке, спросившему, как Игорь подбирает одежду на такую фигуру, а Женька, придя в совершеннейший восторг, рассказал мне), и изящный, невысокий, но широкоплечий, гибкий как лоза, Андрей (оберман, верхний). Оба были хороши необычайно, и женская часть зрительного зала громко сглатывала слюну, а некоторые мужья, тщетно втягивая пивные брюха и сверля красавцев лютыми взглядами, шипели: «Челюсть-то подбери… вытаращилась, мля…» Цирковые же уважали профессиональную подготовку братьев, отлично понимая, насколько сложные трюки те демонстрировали. Так вот, Угольников-младший, наверное, так бы и остался для цирковых красивой пустышкой, если бы не одно происшествие. Случилось это на следующий день после нашего приезда. Главную роль невольно сыграл Мальчик, вороной жеребец наших наездников, трехлетний крупный красавец с роскошной гривой и копытами размером со среднюю тарелку. Я не знаю, почему его не кастрировали, но хорошо помню, что он был послушен берейтору и его скоро должны были ввести в номер. Андрей Угольников выделял его среди других лошадей: Мальчику перепадало без числа яблок, морковки и молодой кукурузки, а конюхи примерно через два месяца даже позволили Андрею грести за Мальчиком говно и чистить его по понедельникам. Игорь же лошадей боялся прямо-таки панически, бледнел, покрывался потом и отходил подальше, даже когда наездники просто вели коней в манеж, а во время репетиций номера никогда не сидел в зале вместе с братом. Очень этой слабости стеснялся, но фобия, видимо, была сильнее его, намного сильнее. Полдень. Мы, сбегав на пляж, занимались своими делами. Артисты репетировали, а я присмотрела себе чудесный уголок в тени эвкалипта, рядом с вагончиком директора Барского. Направляясь туда с булавами и мячиками, увидела, как Андрей входит на конюшню с яблоками в пакете. Игорь в это время бесконечно отрабатывал возле их вагончика «мексиканку» на тростях, прогибаясь в пояснице так, что тело вытягивалось совершенно параллельно земле. Заодно Игорек загорал – кроме шляпы под «стетсон» и маленьких шортиков на нем ничего не было. Проходящая мимо Рита Бакирева хрипло засмеялась: «Игореня, ты б уже женился на себе, таком кр-ррасавчике, а?» Ответить Игорь не успел: на конюшне что-то загрохотало, потом еще загрохотало, потом затрясся брезент стенки, раздался короткий и страшный крик человека, опять грохнуло, истошно заржала сначала одна лошадь, а потом еще одна, и еще. И мы побежали. Я – с булавами, Бакирева с криком: «Пипец! Кто-то под коня попал!» – коверный Юрка – с вилами, которые подхватил где-то. Игорь оказался на конюшне раньше всех нас. Когда мы влетели в угол, где стояли лошади, то увидели беснующегося Мальчика и разнесенный деревянный денник. Игорь как раз выдернул брата практически из-под брюха коня, одним движением забросил его на плечо, повернулся к жеребцу лицом – и тут Мальчик взвился на дыбы, молотя копытами воздух в полуметре от головы Угольникова… Я ничего не смыслю в правилах обращения со сбрендившими лошадьми, не имею понятия, как именно их приводить в чувство, но то, что сделал в следующую секунду Игорь, сработало. Придерживая одной рукой Андрюшку, он сорвал с уцелевшей стены денника толстенную просмоленную веревку и с матерными воплями стал хлестать жеребца по чему придется. Прилетело по морде, груди и брюху, и, учитывая силу самого Игоря, помноженную на ужас и ярость, прилетело крепко, потому что Мальчик опустился на четыре ноги и затряс башкой. А потом тоненько, жалобно заржал. Примчавшиеся наездники и слегка похмельные после вчерашних шашлычков конюхи занялись Мальчиком (потом берейтор объяснил, что одна из кобыл внезапно внеурочно вошла в охоту и у жеребца, видимо, рвануло крышу – просто Андрею не повезло оказаться в деннике в этот момент), зафиксировав его в дальнем углу конюшни. А Игорь ладонями пытался стереть кровь с лица брата. Нет, все обошлось. Андрей, отброшенный жеребцом, разбил обо что-то голову и отключился. Но Мальчик запросто мог бы затоптать его – факт, Игорь успел очень вовремя. Еще долго они оба так и ходили с отметинами: Мальчик с рубцом от веревки на морде (и шарахался от Игоря, как черт от ладана, кстати), Андрей – с зашитой головой. Проваляться на больничном неделю ему все-таки пришлось, директор Барский настоял. Брат трогательно за ним все это время ухаживал. Конюхи говорили, что Угольников заходил на конюшню несколько раз и вплотную приближался к лошадям – наверное, проверял, как там его фобия поживает. После этой истории цирковые негласно стали считать Игоря своим и теперь приглашали на все посиделки. И он шел с радостью. Выяснилось, что младший Угольников очень славный. Неглупый, добрый и веселый. Ну и что, что кр-ррасавчик. Он же не виноват, у каждого свои маленькие слабости. Через несколько недель мы с Алдоной взяли собак, конюхи взяли лошадок, Костя взял мотоцикл с полным багажным кофром еды (не тащить же вино и закуски на себе) и драгоценную Фиру Моисеевну, Андрей Угольников взял брата, и все мы отправились купаться и купать животных на тихий дальний пляж. С нами были двое сынишек инженера Инала и сынок Астамура, улыбчивого молодого абхаза, которого взяли в униформу на освободившееся место моего Женьки. И я своими глазами видела, как Игорь Угольников подсаживал мальчишек на мокрые спины коней, стоявших по пясти в спокойном море, – от фобии не осталось и следа. Хотя, как выяснилось, повод для ее появления в свое время был весомый. Когда мужчины, обустроив в тени сосен наш бивак, разделись на пляже до плавок (Костя почему-то остался в футболке), почтенная Фира Моисеевна вставила в мундштук сигарету, с наслаждением затянулась и вздохнула: – Как велик Единый, девочки, вы посмотрите на эти совершенные тела! Есть ли что-нибудь красивее человека на нашей земле? Алдона засмеялась, с явным удовольствием наблюдая за тремя безупречными атлетами, а я с уважением оглядывала узлы мышц, рельефную лепку торсов, кубики прессов – в то время меня больше восхищал адский труд, который, как я точно знала, стоял за всей этой красотой, никаких заморочек, связанных с голосом тела, для меня пока просто не существовало. А тут еще один из мальчишек, который молча таращился на Игоря, Костю и Андрея, осмелел и пискнул: – Дяденьки, а что надо кушать, чтоб таким вырасти? Мама говорит, чтоб я лобио кушал и курочку, тогда буду сильным. Вы тоже лобио кушаете? Народ грохнул так, что аж кони шарахнулись. И еще долго потом у нас была в ходу рекомендация «пойди лобио поешь», если у кого-то что-то не получалось на репетиции. Конечно, раньше никто не видел Игоря Угольникова без репетиционных трико или без рабочих брюк, потому и о шраме на бедре знать мы не могли. Здоровенный шрам, хоть и старый, даже страшно представить ту рану свежей. Поймав Костин вопросительный взгляд, Игорь махнул рукой: – Ааа, это лошадь. Мне пять лет было. 23. Третий звонок, или Чудеса продолжаются: Королева Арабеска Этот прелестный город у моря почему-то так завел всю труппу передвижки № 13, что мы на едином дыхании долетели до вечера премьеры. Шапито сияло, как праздничная бонбоньерка, разноцветный заборчик вокруг цирка и лавки в зрительном зале были заново покрашены и мгновенно высохли на сухумской жаре, дрессировщики перемыли и вычесали животных, артисты приготовили лучшие костюмы, и у меня тоже появилось чудесное новое платье цвета утреннего моря, которое Фира Моисеевна сюрпризом пошила за три дня. В ближайшем ателье мастера только вставили искусственные «драгоценные» камни и профессионально обработали швы. Оно долго было самым любимым, это платье. И все вокруг было прекрасно тем вечером: на магнолиях сияли гирлянды лампочек, ветки эвкалипта, похожие на слоновьи бивни, поддерживали яркий щит с видным издали словом «ЦИРК» (разумеется, туда, на высоту четвертого этажа, лазил бесстрашный Якубов-Чингачгук), под куполом тихонечко пела труба, и ей страстным голосом вторил саксофон – там разыгрывался оркестр. Старший кассир Танечка еще днем доложила Барскому о полном аншлаге сегодня и о том, что абсолютно все билеты проданы также на ближайшие три недели, нужно заказать срочную допечатку. Ведь в городе со стотысячным населением в три раза больше курортников, и они все время приезжают, уезжают и снова приезжают, совсем рядом другие города-курорты, и в них та же ситуация, а это значит, что в цирке все время будут «битковые»[45] аншлаги.